Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис. Страница 10

Кто-то спросил:

— Что вы считаете самым важным в личности командира?

— Честь! — отрубил комиссар. — Во все времена в русской армии главной святыней для командира считалась честь!

Мы с Юркой ахнули! А где вера в партию? в коммунизм? Где верность присяге? На тебе: честь! Как не вязались со сказанным бульдожьи повадки нашего лейтенанта, его отношение к нам, курсантам, — завтрашним командирам. Впрочем, где-то таилась и другая мысль: а может быть, то, что проделывает с нами Артур, — это и есть проведение в жизнь знаменитого суворовского принципа: «Тяжело в учении — легко в бою»? Но нет! Не в такой же форме!

А комиссар продолжал:

— Честь командира — это его высокие нравственные качества и его верность присяге. Воля, характер, честь закаляют мужество, облагораживают храбрость — без них нет командира.

Только позднее мы поняли: то было последнее напутствие комиссара, — видимо, он уже знал о нашей досрочной отправке на фронт.

Разговор с комиссаром «по еврейскому вопросу», видимо, не пошел впрок казакам. Скандал произошел в бане. Как ни старался я прикрыть обеими руками свое мужское достоинство, примитивная хитрость не сработала, скорее распалила Фоню, самого задиристого курсанта с коротеньким чубчиком. В присутствии взвода (мы уже одевались) он громким голосом съязвил в мой адрес:

— Чего прячешь свой «мундштук»? Все уже видели, что ты обрезанный еврей.

Я растерялся — просто не ожидал подобной гнусности. Спас неловкое положение Шурка.

— Фоня! — заорал он. — За то историческое надругательство над младенцем, что тебе как кость в горле, отца Борьки вышибли из партии. А ты свой… хошь выставляй, хошь прячь, все равно душонка твоя как была, так и есть говенная! Не цепляйся больше, курвий лапоть, к курсанту! Усек?!

У Фони от неожиданности чуть подштанники не упали; он обалдело поглядел на братву, ища поддержки, и, не найдя таковой, опустил голову, не стал цеплять и Шурку. После столь неприятного случая Женечка назвал казачью шпану «разбойниками». А как их иначе назвать?

Сколько пакостей они учиняли в казарме! Мочились в чужие сапоги, сбрасывали с «очка» в уборной, разбрасывали постели, по-мелкому воровали, в бане срезали с кальсон тесемки, не давали всем спать; во время посещения клуба — нам раз в две недели показывали кино, — если им что-то не нравилось на экране, орали, как бешеные, хлопали стульями. Как ни странно, им все сходило с рук. Курсанты их не просто не терпели, а презирали, но связываться с ними никто не желал. А жаловаться начальству в армии не принято — такова старая армейская традиция. Братва изводила даже Артура, окрестила его «эстонским жидовином». Все это было гнусно, противно и грустно.

За полгода из девятнадцатилетнего романтика, фантазера, «интеллигентика», как окрестили мою персону курсанты, предполагалось вылепить крепкого командира, способного не только распоряжаться человеческими судьбами, но и самому беспрекословно выполнять приказы вышестоящего. Был ли я готов к этому? Вероятно, нет. Вспоминаю случай, который сам по себе и не важен, но хорошо высвечивает мой юношеский портрет.

Обычный учебный день. Мы зубрим полевые уставы. Я сижу в последнем ряду, на коленях у меня тургеневские «Вешние воды», прикрытые для видимости растрепанными страницами устава. Артур, заметив мою слишком уж простую хитрость, как дикий зверь, одним прыжком оказался рядом, выхватил книжку и, даже не взглянув на обложку, остервенело швырнул ее в печку, в которой, весело потрескивая, горели дровишки. Взволнованный прочитанным, отключившийся от реальности, забыв о том, что передо мной командир, я, как мальчишка, выпалил ему в лицо:

— Как вы смели?! Вы можете наказать меня, но сжигать великого русского классика!..

Лейтенант, оборвав мою гневную речь, скомандовал:

— Встать! Смирно! Два наряда вне очереди! Великому классику — первый, второй — вам!

Курсанты от хохота держались за животы; спокоен, как всегда, был лишь Юрка.

Когда сегодня я вспоминаю этот случай, он кажется мне забавным. Но тогда мне было далеко не смешно, мои слова были совершенно искренни, я не понимал поступка лейтенанта, смеха товарищей.

Вечером я чистил картошку, а потом мыл сортир.

Уставший улегся на койку, в голове вертелось всякое. Как сложна жизнь! Я беспомощен во всем, что невозможно мерить школьными рамками, — это ужасно! Почему мне не удается перешагнуть порог, стать взрослым? Кто может помочь мне? Мои командиры? Нет. Кто же?.. Мы живем в искусственном мире — мире фантазий и иллюзий. Научились красивым фразам и не научились исполнять даже то немногое, что умеем. Наши головы забиты цитатами, причем девять из десяти этих догм — непонятны, туманны или ложны. Что же ценно, а что — нет?! Да, надо прекратить лгать себе и другим. Как все просто! Но как это сделать?! Пройдет совсем немного времени, и мы поймем: лишь самые простые честные поступки определяют ценность человека. Только я сам могу и должен помочь себе стать взрослым.

Как я отнесся к поступку командира? Неужели не понятно? Командир — это власть, солдат — бессловесный подчиненный. С древности до наших дней военная машина держится на жесткой субординации.

Глава вторая

Выпуск

Апрель — май 1942 года

Присяга. К ней мы готовились воодушевленно. Без конца повторяли текст. В день торжества на полдня отменили занятия. В столовой испекли отличные булочки с повидлом и выдали дополнительно по кусочку сахара. И вот я подписал присягу на верность Родине. Конечно, как все, ходил гордый от сознания своей миссии. Я понимал: скоро — на фронт.

Шло время, и напряженность занятий усиливалась. Наполовину сократили свободный час. Уменьшили часы, отведенные на изучение уставов, шагистику. Все было подчинено боевой подготовке. Чаще стали выходы в поле. Несколько раз в месяц комроты старший лейтенант Ковальчук выводил взвод в поле и разыгрывал с нами возможные боевые ситуации. Например: предстоит атака, но артиллерия подавила не все огневые точки противника — может ли наступать батальон, или нужно дождаться их полного уничтожения? Или: мы на марше, вдруг на колонну налетают немецкие самолеты — как действовать? Как поступить на переправе, если времени в обрез, а саперная часть отстала? Где лучше выбрать позиции для минометного взвода? Что делать, если на минометную батарею движутся танки противника? Много самых неожиданных ситуаций — и различные варианты решений. Комроты обозначает их содержание и обращается к нам: «Ваше решение?» Тридцать секунд на обдумывание. Затем, если в ответ молчание, обращается к следующему: «Ваши действия?» Дальше — новый сюжет…

Полезное и увлекательное занятие — никто не сомневается. Все же во всем том, что мы делали, какие разыгрывали ситуации, как вели себя, принимая те или иные решения, присутствовала какая-то искусственность, далекая от реальных боевых обстоятельств и действий. Нас учили многим премудростям в полевых условиях, но знания эти носили абстрактный характер, что стало понятно нам позже, и совсем не в учебной обстановке.

К сожалению, много времени было потрачено на изучение устаревшего оружия. Например, мы тщательно разбирали трехлинейную винтовку образца 1891 года, когда на поле боя уже появилось автоматическое оружие. Наконец приступили к изучению миномета. Разбирались с материальной частью, практиковались в установке прицела, определении расстояния в процессе ведения огня. Но возились мы с ротным 50-мм неразборным минометом и мало времени уделили 82-мм миномету, не говоря о 120-мм, — их до выпуска мы так и не изучили.

Это странно звучит, но за четыре месяца учебы никто из нас ни разу не выстрелил из миномета, а ведь мы числились в минометном батальоне. Вероятно, предполагали сделать это напоследок, но и напоследок не вышло.

Дополнительно отвели еще один день на стрельбы. После стрельб и произошло чепэ. Возвращались мы со стрельбища измученные, голодные, продрогшие, почти целый день провели на жутком морозе, одна дорога туда-обратно — четыре километра. Лейтенант шел впереди взвода: крепкий, краснощекий, с высоко поднятой головой. И мороз ему нипочем! — в пушистой меховой шапке, красивом белом полушубке, руки в меховых перчатках. Он гордо поглядывал по сторонам, иногда раскланивался со знакомыми — прямо гусар! На тротуарах останавливались женщины. Несомненно, он услышал, как одна из них восхитилась: