Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис. Страница 30

Когда я пришел в себя, глазам предстало жуткое зрелище. Напротив весь в крови и грязи лежал солдат с расколотым черепом и уже остекленевшими глазами; видно, смертельно раненный, он оказался возле воронки, сумел как-то сползти… Справа совсем близко от меня полусидел, привалившись к скату воронки, еще один — он был в беспамятстве; из его распоротого осколком живота на землю вываливались внутренности — он механически, рукой до локтя в крови, старался запихнуть их обратно. Всмотревшись в бескровное лицо, уже ничего не выражающие мутные глаза, я оцепенел от неожиданности: несмотря на резко изменившиеся черты, я узнал в тяжело, а может, смертельно раненном — Шурку! Заорал:

— Шурка! Шурка! Что тебе сделать?! Что надо сделать?! — Мысль о помощи надеждой захватила меня! Придвинувшись, я тронул его за плечо: — Шурка! Мы же из одной казармы! — Никакой реакции. Я разрыдался.

Какие высокие слова! Произнесенные еще вчера! О Родине! Присяге! — Их не было в голове. Только горе! Только жалость и горе! Я громко звал, взывал, пытался заглянуть в глаза, поймать его взгляд:

— Шурка! Шурка! Очнись, Шурка!..

Над воронкой внезапно появилось лицо:

— Ты кричал?

— Я.

— Руки-ноги целы?

— Целы.

— Вылезай.

Пытаюсь объяснить, куда я ранен, и спохватываюсь:

— Здесь лежит командир моего отделения! Как ему помочь?!

— Вылезай, сказано! — грубо рявкнул санитар.

Я обнял Шурку и трижды поцеловал в голову.

Санитар помог мне выбраться из воронки, оглядел рану и показал на дальний лес и проходящую вдоль него дорогу:

— Выбирайся туда, курсант, может, на дороге подхватят.

— А как же Шурка? — спросил я.

— Ему и сам бог уже не поможет. Ежели не помрет твой Шурка до ночи, вытащим на плащ-палатке, один я не справлюсь. А ты давай поскорей топай, обойдемся без тебя.

И я пополз. Полз я долго, по-пластунски, — этому-то нас научили в училище, и я тянулся и тянулся, не обращая внимания на свист и вой проносившихся надо мной пуль, осколков, только всякий раз вздрагивал и закрывал голову, и снова подтягивался и полз, перелезал, страшась двинуть головой, притронуться к шее, испытывая острую боль от всякой неровности, слишком резкого движения; когда стрельба усиливалась, забирался в воронки и укрывался за трупами — я стремился к лесу, буквально рыл носом землю, — наверно, я был все еще в шоке…

До леса я добрался не скоро…

Подробности об этих боях я узнал позднее, уже в медсанбате, многое восстановил после войны по документам и воспоминаниям участников боев.

Не считаясь с потерями — а были они огромны! — командование 30-й армии продолжало посылать все новые батальоны на бойню, только так и можно назвать то, что я увидел на поле боя. И командиры, и солдаты все яснее понимали бессмысленность происходящего: взяты или не взяты деревни, за которые они клали головы, это нисколько не помогало решить задачу, взять Ржев. Все чаще солдата охватывало равнодушие, но ему объясняли, что он не прав в своих слишком простых окопных рассуждениях. Оказывается, есть высшая стратегия, ему неведомая: каждая взятая деревня — это еще один шаг на пути выталкивания противника.

Западнее Ржева «выталкивание» проходило с осложнениями. Тут, на участке перед 30-й армией, к середине лета 1942 года немцы создали глубокоэшелонированную полосу обороны — более пятисот дотов и дзотов, противотанковые рвы семиметровой длины, три полукилометровых лесных завала. Каждый населенный пункт, находившийся в руках противника, был превращен в самостоятельный узел обороны с дотами и дзотами, траншеями и ходами сообщения. В двадцати-ста метрах перед передним краем разместили несколько рядов сплошных проволочных заграждений. Все вокруг было заранее точно пристреляно. Предусмотрели даже известный комфорт: почти каждое отделение имело свой блиндаж с электропроводкой и двухъярусными нарами [4]. Сооружая мощные глубокоэшелонированные оборонительные рубежи, немецкое командование рассчитывало сделать Ржев неприступным, надолго задержать здесь наши войска. И это им полностью удалось. Уже восемь месяцев 30-я армия вела кровопролитные бои под Ржевом, но не могла прорвать линию обороны противника.

Концентрируя силы для нового наступления, командующий 30-й армией Лелюшенко принял решение ввести в бой свой основной резерв — 215-ю стрелковую дивизию, придав ей для усиления танковую бригаду и отдельный артиллерийский полк.

24 августа 1942 года началось очередное сражение. В первых же боях были выдвинуты на прямую наводку 76-мм пушки, благодаря чему дивизия выбила немцев из двух деревень — Коровино и Копытихи. Третья деревня — Губино — несколько раз переходила из рук в руки и наконец была взята окончательно.

В результате августовских боев армии удалось в нескольких местах прорвать оборону, очистить левый берег Волги и продвинуться в глубь обороны противника на три километра.

До Ржева оставалось шесть километров — всего шесть километров! Однако чтобы их преодолеть и окончательно выдавить противника, заставить его покинуть многострадальный Ржев — «город-фронт», как его называли, потребовалось еще полгода жесточайших сражений.

Первые боевые действия дивизии фактически обернулись неудачами и большой кровью. 711-й стрелковый полк понес серьезные потери, сильно пострадал учебный батальон, пали в бою многие курсанты-тюменцы. Потери дивизии в целом были также огромны, о чем можно судить по одному лишь факту: за первые девять дней боев в 359-й медсанбат поступило около четырех тысяч раненых.

Не вина Куприянова, что, пойдя в наступление, батальоны и роты его дивизии натолкнулись на сильные оборонительные укрепления и ожесточенное сопротивление противника. Кроме того, немцы имели более совершенное оружие и полное превосходство в воздухе. К тому же, как известно, один солдат в обороне равен трем наступающим.

Говорили, что при планировании операций в штабе армии Куприянов не любил выставлять свое мнение на всеобщее обсуждение. Он уже испытал под Москвой немало горечи, понимал ошибочность многих действий начальства, а можно утверждать, что подобных действий под Ржевом оказалось куда больше, чем под Москвой. Но, как бы ни относился Андрей Филимонович к приказам свыше, он всегда старался владеть собой, ибо считал, что служит не месту, а Делу высокого смысла — борьбе с врагом.

В первых числах сентября — я в это время находился в медсанбате — 215-я дивизия получила приказ одним стрелковым полком форсировать Волгу, чтобы создать плацдарм для наступления западнее Ржева и отрезать пути отступления Ржевской группировке врага. Задача была непростая, учитывая наличие значительной водной преграды и отсутствие средств переправы. Выпала она на долю 711-го стрелкового полка. Неоднократные попытки переправиться на правый берег оказались безуспешными: бойцы попадали под обстрел или тонули, не справившись с течением, остальные возвращались к исходному рубежу. Тогда комдив попробовал изменить план: пройти вверх по левому берегу и форсировать Волгу в другом месте. Но и эта операция не увенчалась успехом.

Создать Правобережный плацдарм никак не удавалось.

Во время короткой передышки после первых боев к комдиву, стоявшему среди командиров полков и бойцов, подошел солдат, бывший курсант, и попросил разрешения обратиться — все знали, что Куприянов поощряет инициативу подчиненных.

— Мне кажется, — сказал боец, — неудачно выбраны основные направления наступления на город: у Волги в этих местах высокие и крутые берега. Позвольте, я покажу на карте более выгодное место для наступления.

Куприянов все внимательно выслушал и обратился к стоящим вокруг:

— А вы как думаете? — Все одобрительно закивали. Тогда комдив сказал курсанту-стратегу: — Молодец! Правильно и смело думаешь. Назначаю тебя командиром роты.

Это было неслыханно. Новость быстро разнеслась по дивизии, называли и фамилию — тем солдатом был Юрий Давыдов.