Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис. Страница 4

— Черт возьми, кому нужна эта шагистика! — как-то, не выдержав, возмутился Юрка Давыдов, мой самый близкий друг в училище. — Кого из нас хотят сделать — петровских потешных солдатиков? Зачем нужны эти глупости? Уверен: все это вовсе не нужно на войне!

Тот же вопрос Юрка задал на очередной встрече с комиссаром. Комиссар объяснил нам, что строевая подготовка, особенно в военном училище, полезна: она дисциплинирует, помогает каждому почувствовать себя солдатом, вырабатывает определенную сноровку, закаляет физически и подготавливает к тому, чтобы выдерживать трудности солдатской жизни, особенно — большие марши.

— Вот и получается, что на передовой — своя «шагистика», как вы выражаетесь, — заключил комиссар. — Так что строевая подготовка — дело необходимое.

Никто комиссару не возразил. Но Юрка не изменил своего мнения. Позднее он привел мне слова Тимошенко, нового наркома обороны, назначенного вместо снятого после Финской кампании Ворошилова: «Каждый солдат должен овладеть строевым шагом, как своей логикой».

— Ну скажи: не идиотизм? — возмущался Юрка.

Однако продолжим. Со строевой, промерзшие и голодные, возвращаемся в казарму. Первое: бегом в туалет. Затем — строем в столовую. Обед! Суп — традиционно — гороховый, картофельный или перловый. Повара в училище отменные! Но добавки просить нельзя! За супом следуют котлеты с макаронами и компот из сухофруктов. На все полагается два ломтя хлеба. Уминаем все за семь-восемь минут. Больше тратить времени не позволено. И уже звучит:

— Шевелись! Раз, два, три!..

Строем в казарму. Бросаемся на койки — час на отдых. Самое блаженное время!

После «мертвого часа» до вечера — опять занятия: боевая подготовка, тактика, топография, изучение средств связи. Разбираем и собираем винтовку и пулемет. Командиры отделений следят по часам за каждым — кто за сколько управится. Чистим личное оружие.

Два дня в неделю — стрельбы. Стреляем по макетам и мишеням из винтовок и пулеметов. Один день в неделю — в любую погоду — выход на местность: принятие самостоятельных решений в бою, на марше, работа с полевой картой и т. п.

Ужин. Строем быстро идем в столовую. На столах, тоже «в строю», ждут тарелки с кашей — гороховой, пшенной, иногда гречневой, десять граммов масла, два ломтя хлеба и два кусочка сахара на кружку (хочешь еще чая — пей пустой). Скверно выходило, когда наедались гороховой каши, — считай, половина ночи пропала.

После ужина — занятия по тактике, два раза в неделю, и политзанятия — через день.

Самым худшим, как оказалось, были не шагистика и не зубрежка уставов, а политзанятия. Кто-то верно назвал их «похороны с почетом» — три раза в неделю мы «хоронили» с почетом время, убитое на занятия с политруком, заместителем комиссара. Весь какой-то странный — рыжеватый, маленького роста, с брюшком, что, нам казалось, недопустимо в армии, по виду он напоминал бочонок с пивом. Это был человек с образованием, но тупой и безликий. Всегда напряженный, часто вытирал платком пот со лба. Казалось, все, что он делает, дается ему с трудом.

В том, что он говорил на занятиях, правда перемешивалась с ложью. Чего было больше — сказать трудно. Половина времени уходила на чтение выдержек из речей и приказов наркома обороны Сталина. Кто-то из ребят подсчитал, что в среднем приходилось по десять цитат на занятие: значит, в неделю — тридцать, а в месяц — сто двадцать. Вот и прилепилось к политруку прозвище «вонючий цитатник». Единственная польза от его занятий — рассказы о событиях на фронте. Правда, многие новости мы узнавали раньше его. К сожалению, и на фронте я часто встречал подобных политруков-болтунов — тупых и далеких от солдатской души, живых человеческих чувств.

После тягомотины политзанятий наступал наконец наш самый долгожданный и любимый час — час до отбоя! «Час свободы», как называл свободное время Юрка Давыдов. Всего шестьдесят минут — а успеть нужно так много! Написать домой, что-то пришить или зашить, послушать радио, прочитать свежую газету, если есть в Ленинской комнате; сыграть хотя бы одну партию в шахматы, обсудить положение на фронте — сердце замирало, когда слышал: «Сегодня наши войска оставили город…» Для чтения остаются считаные минуты.

Двадцать два часа. Очередной учебный день окончен. Вся казарма — на койках. Постепенно затихает шум. Наступает ночная тишина. Но так только кажется. После ухода командиров и старшины вступает в свои права ночная жизнь. Картежники с азартом принимаются за игру, кое-кто играет в шашки. За полночь следует очередной каскад анекдотов. Анекдотчиков среди курсантов пруд пруди. Главные герои многих анекдотов — Абрам и Сарра, большое место занимают и военные персонажи; но больше всего — анекдотов скабрезных и сальных.

Однажды, не выдержав, поднялся с койки ленинградец Женечка, миролюбиво обратился к анекдотчикам:

— Неужели вы не понимаете, что это гадость?

Все смолкли. Только один визгливый голос раздался с мест, где лежат «казаки» и Феденька:

— Заткнись ты, баба в штанах!

Но вот уже из разных углов звучат призывы:

— Ну хватит ржать — животы надорвем, а завтра стрельбы.

Ночной карнавал затихает. Казарма погружается в сон.

А в 6.00, как обычно, гремит голос старшины:

— Подъем! Шевелись!..

В первые дни ротный назначил меня командиром отделения. Одну неделю я прокомандовал, а дальше курсанты сбросили меня с пьедестала; протестовал только один — Юра Давыдов.

«Бунт на корабле» затеяла «великолепная шестерка». Их, приехавших из донских станиц, во взводе все звали «казаками». Попав в училище, они претендовали на особое положение, вели себя как полублатные, часто называли себя «братвой», всех задирали. Особенно доставалось командиру взвода — по делу и без дела, чего я часто не понимал. По культурному уровню и образованию эти казаки недалеко ушли от нашего лейтенанта. Как они попали в училище — не понятно: большинство не имело среднего образования. Очевидно, какой-то местный военный чиновник решил, что «война все спишет», — в те годы расхожая фраза. Жить с ними в казарме было сложно. Дерзкие, грубые, отчаянные, к тому же картежники и мелкие воришки (не сомневаюсь — это кто-то из них стащил мой первый рабочий заработок, привезенный из дома).

Тем больше я ценил отношения с Юрой Давыдовым. До сих пор обидно, что общаться нам довелось только в училище, фронтовые дороги быстро нас развели. Он трагически погиб в январе сорок пятого, я еще расскажу об этом. Отличный был парень, умница, начитанный, с врожденной интеллигентностью.

Родом он был из Челябинска, вырос в рабочей семье, отец — мастер-сталевар, и сам Юрка — парень-крепыш. Оба мы любили читать, что сближало. Общение с ним, обсуждение книг, жизненных вопросов, литературные споры — все это выделяло его в казарме и привлекало меня. С ним было интересно. Я обратил внимание на одну особенность Юркиного характера: он легко усваивал то, что ему нравилось, было интересно, и так же легко отторгал от себя все чуждое или, как он считал, бесполезное.

Особые способности он проявил к картографии, а уж в обычной полевой карте разбирался запросто, чему многие из нас так и не научились. Ему единственному преподаватель поставил пятерку, предсказав блестящую командирскую карьеру. Обалдевшие казаки решили устроить ему «темную», но передумали — вмешался Шурка, о котором я уже упоминал и еще расскажу.

Кстати, о картографии. Месяца через два после начала занятий один из курсантов раздобыл где-то небольшую цветную карту Советского Союза и, повесив в Ленинской комнате, стал отмечать на ней карандашом линию фронта. Выходило, что все складывается не в нашу пользу. Карта вызывала все больше споров и разговоров среди курсантов. «Картографа» вызвало начальство для объяснения. Через неделю его отчислили из училища, отправили на фронт. Исчезла и карта. Произошедшее все восприняли молча, но оно заставило многих задуматься и лучше понять, «что такое хорошо и что такое плохо».