Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис. Страница 53

— Я — ленинградец. Доцент Педагогического института имени Герцена. Автор многих известных книг и статей о нашем Буревестнике революции Горьком. Мне сорок четыре года. Я многое еще способен сделать и сделаю! Имею жену и двух детей. Они сейчас в блокадном городе. Умирают. Как все ленинградцы. Умирают от голода…

Я мягко заметил:

— Простите, в чем ваш вопрос?

За стеклами очков я видел слезы, он попросил:

— Пожалуйста, заберите меня с передовой! Я готов на любую должность! Даже обозника!

Что я мог ответить? А он продолжал:

— Господи, когда меня не станет, кто лучше, чем я, прочитает студентам «Старуху Изергиль»? Как вы думаете, может быть, написать письмо товарищу Сталину? Он поймет меня лучше, чем вы все.

— Неужели вы считаете, что у товарища Сталина нет других забот сегодня, когда идет тяжелая война?

Он усмехнулся:

— Позвольте вам рассказать одну старую притчу. Как-то старушка решила обратиться с просьбой к римскому императору. Стража не пустила ее; ей сказали, что властителю некогда с ней встречаться, выслушивать ее просьбы. Тогда старая женщина ответила: «Если у него нет времени встретиться со своей гражданкой, значит, он не может быть императором».

Я поблагодарил ленинградского доцента за прекрасную притчу, пожал ему руку и тепло сказал:

— Не падайте духом. Не поддавайтесь чувству обреченности. Мы еще встретимся с вами — после войны! Я хочу поступить в ваш институт — лучший педагогический институт страны! Непременно приду слушать ваши лекции!

Чем я только не занимался! Чего только не делал! Старался воодушевить словом и примером молодых солдат. Горестно собирал залитые кровью комсомольские билеты, пристально вглядываясь в лица бойцов на крохотных снимках. Проводил собрания и митинги. Организовывал прием в комсомол. Встречал пополнения. Общался с журналистами, стараясь, чтобы дивизионная газета рассказывала о воинах-комсомольцах. Ходил в разведку. В наступлении обычно находился в одном из передовых батальонов…

Особенно я гордился тем, что наладил переписку фронтовиков с людьми из многих городов и сел. Письма в полк стали приносить мешками. Это скрашивало трудную солдатскую жизнь. Возникала заочная дружба по переписке, а иногда вспыхивала и заочная любовь. Приходили в полк и такие послания: «Не знаю, кого найдет это письмо, но кто бы его ни получил, пусть знает. У меня было три сына. Все они погибли. Я хотела бы усыновить фронтовика и отдать ему всю оставшуюся в моем сердце материнскую любовь». Случались и авантюрные письма. Адресаты их, а чаще адресатки, желали что-нибудь выудить у нас, получить задаром. На одно из таких мелодраматических писем, красиво и хитро написанное, попался и я: обратился к властям и комсомольскому начальству города, где жила эта хитрая девчонка, чтобы ей помогли. Полученный ответ обескуражил, мне сообщили ряд фактов и посоветовали получше разбираться в людях.

Самым важным для меня стало расширение кругозора. Я стал лучше понимать происходящее — в масштабах уже не роты, а полка и дивизии. Начал задаваться вопросами, на которые прежде у меня не хватало ни времени, ни сил, да и жизненного, как и боевого, опыта было маловато. Так что же для меня война? Я уже понял, что война для меня, как и для всех, это прежде всего — трагедия. Война — это не только героические подвиги и битвы, как я раньше себе представлял. Война — это еще и повседневное существование человека в невыносимых условиях. Это кровь, грязь, пот. Это жизнь в экстремальных обстоятельствах. Война стирала границы между добром и злом. Она обесценивала священный уникальный дар — человеческую жизнь.

Да, я был всегда на людях, вечно занят — и при этом меня постоянно мучили сомнения. Меня беспокоило мое особое положение — некая избранность. Новое назначение отодвинуло меня от смерти. Вспоминался Сабит Халиков, наша случайная встреча в медсанбате и его совет не рваться на передовую, а ведь он был, как я сейчас, полковым комсоргом. Может быть, я усвоил его уроки, стал другим, изменился?.. Вместе с тем известно множество примеров, когда солдаты, от рядовых до генералов, погибали не в бою — случайно, что называется — на ровном месте. Недавно я и сам оказался на волосок от смерти. С одним офицером мы возвращались с переднего края, и у нас состоялась милая встреча с немцами — вечерком, в молодом лесочке на ничейной территории. Метрах в ста от окопов мы вдруг отчетливо различили три фигуры в мышиных шинелях. Как лазутчики проникли через передний край, с какими целями? Они тоже заметили нас, выставили автоматы. Открой они огонь — скосили бы нас за секунды. Видимо, благоразумие взяло верх: группа стала поспешно отходить. Приняли меры, чтобы задержать их, но они исчезли так же необъяснимо, как появились.

Как бы то ни было, суди не суди, понятно: комсоргом полка шансов выжить у меня больше, чем у командира взвода или роты. Тут я подальше от немецкой пули, и, наверное, мне не придется идти в атаку или в разведку боем. Я свободнее распоряжаюсь собственным временем и своими поступками, и быт мой улучшился. О таком на войне можно только мечтать.

Последующие события изменили эти, пожалуй, наивные суждения.

Мои соседи по блиндажу — капитан Михаил Михайлович Гаврилов — парторг полка и майор Сергей Иванович Степанов — полковой агитатор. Все называли их «Михалычем» и «Степанычем». Вроде милые люди. Но одно — представить свою «витрину», и совсем другое — узнать человека изнутри, не по словам, а по поступкам. Прослужив с ними почти год, я стал лучше понимать этих людей и попытаюсь о них рассказать.

Гаврилов был из Иваново, старинного русского города. Вырос в семье потомственных текстильщиков. Закончил всего четыре класса, из пятого ушел, поступил учеником на фабрику. В четырнадцать лет вступил в комсомол. Скоро сообразил, что быть комсомольским активистом — занятие полезное. Через год шустрого комсомольца избрали секретарем фабричной первички. Здесь жизнь свела его с главным фабричным коммунистом. Старался во всем помогать ему: отвозил партвзносы, красил стены в парткоме, а заодно и в доме главного, ездил по его поручению к шефам, организовывал праздники, торжественные вечера. Подошло время, влюбился в молоденькую ткачиху-комсомолку. Поженились. За семь лет Катенька родила ему четырех отличных мальцов. Жить стало трудно. Помог главный партиец: устроил Гаврилова инспектором в райисполком, а именно в отдел народного питания — «нарпит». Работенка что надо!

Накануне войны Гаврилова призвали в армию. Определили в политсостав. Прошел трехмесячные курсы, изучил «Краткий курс истории ВКП(б)», его приняли в партию — «из рабочих». В сорок первом направили в Елец, где тогда формировалась 220-я дивизия. Учитывая довоенный хозяйственный опыт, поручили служить по интендантской части — заведующим продовольственным складом. Он исправно снабжал полки харчами, и его избрали парторгом тыла дивизии. Но долго не удержался, уж больно многие зарились на это доходное место. Под Ржевом Михалыч несколько изменился в весе — сменил должность снабженца на должность политработника, назначили его парторгом 673-го полка.

Постоянно общаясь с Гавриловым под Ржевом, Дубровно, Оршей, Смоленском, я сделал вывод, что на фронте этот парторг решал две основные задачи: любой ценой остаться в живых и быть верным интендантом своего семейства в Иваново.

Михалыч был совершенно безразличен к чужим бедам и никогда не искал повода вести солдат в бой «за Родину, за Сталина». В то же время был добросердечен к коммунистам и снисходителен к их прегрешениям, если они не выходили за рамки военных законов.

Сам парторг, надо сказать, был далеко не безгрешен. Не пропускал дня, чтоб не выпить положенные сто граммов — свои и непьющего агитатора, а, если случалось, мог употребить и побольше, не брезговал. Приметил ивановский мужик крепко слаженную деревенскую прачку Серафиму — грудастую, в теле девицу — и захаживал к ней куда чаще, чем на передовую. Как-то он поднял меня аж в пять утра: