Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис. Страница 57

На следующее утро я побывал в медсанбате. Рану привели в порядок. Теперь рука у меня подвешена на перевязи — сказали, на две недели. Я решил не расставаться с полком.

Полк упорно готовился к наступлению на Ржев. Артиллеристы удачно расправились с фабричной трубой на вражеском берегу, и мы наконец избавились от немецкого снайпера, который доставлял нам много хлопот.

Скандал разразился на следующий день после возвращения Шевченко из отпуска. На компункт приехал взбешенный комдив Поплавский с офицерами-особистами. Никто не понимал, что случилось. В штабном блиндаже комполка собрали командование и политчасть. Генерал потребовал немедленно доставить главного полкового разведчика. Шевченко тут же привели, ничего не объяснив. Он, почуяв, что запахло жареным, все же держал себя уверенно. Пока не наткнулся на свирепый взгляд генерала.

И тут произошла дикая сцена. Поплавский задал командиру взвода разведки всего один вопрос:

— Ты кто — советский офицер или дерьмо?!

Шевченко смертельно побледнел и весь сжался.

Хотел что-то сказать, видно, в свою защиту, но комдив уже надвинулся на него. Тяжелая рука генерала рывком сорвала с плеч погоны и обрушилась на верхнюю челюсть теперь уже бывшего офицера. Выплюнув с кровью зубы, он полетел на пол и заревел, как тяжелораненый зверь. Но это был не рев боли, не крик протеста — скорее мольба.

— Встать, сволочь! — скомандовал генерал.

Шевченко с трудом поднялся и тут же получил удар в нижнюю челюсть. Оцепенев, мы стояли вдоль стен блиндажа, не понимая, что же произошло, в чем обвиняют разведчика? Он же ползал, как червяк, по полу блиндажа вокруг генерала, механически повторяя одно:

— Простите, простите…

От отчаяния, боли, ужаса он не решался встать на ноги, страшась вновь получить генеральский удар. Червяком добрался до генеральских сапог, попытался обнять их. Поплавский брезгливо поморщился. Последовал новый удар, сапогом в лицо. Отлетел червячок в угол и сжался в комок. Оглушенный, растерянный, он уже мало что соображал, его била дрожь, он мог только скулить. Господи, сколько же может продолжаться эта кровавая расправа?! На кого она рассчитана? Я не малокровная девица, в валерьянке не нуждаюсь, но было не по себе. В этот момент в мертвой тишине громко, как приговор, прозвучал голос генерала:

— Человек без характера — не человек, а ничтожество! Этот мерзавец совершил преступление. Будем его судить. Он замарал офицерскую честь. Извините меня, я спешу. Прошу командира полка проводить меня до машины. Вам все доложит командир дивизионной разведки.

Особисты ухватили Шевченко за руки, вытащили еле живого, окровавленного из блиндажа и увели прочь.

Капитан Мищенко был краток:

— Генерал почему-то поверил вашим разведчикам. Доложил в армию, оттуда рапорт пошел во фронт. Там всегда перепроверяют данные, у фронта своя агентура в тылу противника. Так вот, стало известно, что немецкая часть, якобы стоящая перед нами, в настоящее время находится во Франции. Никакого обер-фельдфебеля ваш Шевченко и в глаза не видел. Все якобы захваченные «игрушки» вытащены его разведчиками из полкового обоза, в котором тайно хранились после летнего наступления. Взвод вашей полковой разведки по приказу комдива возглавит новый командир. Вопросы есть?

Все молчали.

Через два дня на командном пункте полка собрали офицеров. Нас всех построили в каре. Особисты привели Шевченко и поставили в двадцати шагах перед строем. Председатель военного трибунала дивизии, подполковник, прочел приговор. Комполка вызвал из строя офицера, штабиста-майора, и, вручив ему автомат, приказал:

— Исполняйте!

Приговоренный к расстрелу в отчаянии упал на снег и, стоя на коленях, весь опухший, почти беззубый, шамкая, со слезами выкрикивал несвязные слова, до последнего надеясь на милость:

— Не убивайте… искуплю кровью… Ради детей… Не убивайте!..

Вдруг вспомнил: у Шевченко было обручальное кольцо, точно помню, я видел его в тот вечер, когда генерал расправлялся с мошенником. Теперь его не было на пальце.

Прозвучала автоматная очередь. То ли руки у штабиста дрожали, то ли он поступил так намеренно?.. Приговоренный был еще жив. Он уже ничего не видел, не понимал, что с ним происходит, подняться не смог, пополз, что-то бормоча беззубым ртом, весь в крови, пытаясь добраться до стоящих в строю офицеров: дали бы волю, он всем сапоги облизал. Но воли такой ему не дали. Быстрыми шагами подошел комполка и выпустил из пистолета несколько пуль. На окровавленном снегу замерло скорченное бездыханное тело.

Впервые я присутствовал при публичной казни — да еще однополчанина, боевого товарища-офицера, но жалости к Шевченко я не испытывал, как, вероятно, и остальные; всех занимал один вопрос: зачем комвзвода так поступил, неужели не понимал, что рано или поздно его разоблачат? Втянул в авантюру, погубил двух молодых ребят. Посчитал себя хитрее, умнее остальных. Безумец!

Сразу после происшествия меня вызвал к себе Груздев. Не предложил сесть, старался не глядеть в мою сторону; мы оба молчали, словно пришли с похорон.

— Твой первый серьезный прокол. В том, что произошло, есть и твоя вина, оба сержанта-мерзавца — комсомольцы. Ты хоть знаком с ними?

— Да. Я забрал у них комсомольские билеты.

— Их судьба уже решена: обоих осудили и отправили в штрафную роту. Не хватает тебе проницательности, старший лейтенант, на политической работе это важно, ты должен…

Я молчал, слушал комиссара, он говорил со мной на особистском языке, фактически требуя превратить каждого комсомольца в доносчика. В эти минуты я возненавидел комиссара. Но что я мог? Развернуться и покинуть блиндаж? Тяжело вздохнув, сжав кулаки, я ответил:

— Учту ваши замечания.

В политчасти ни Степаныч, ни Михалыч о разговоре с Груздевым не спросили; один, как всегда, попивал чаек, углубившись в чтение, другой, сидя на койке, чистил мундштук. Ну и ладно. Я сбросил сапоги, ремень и улегся. Сколько всего навалилось за какие-то несколько дней! Дикая расправа комдива с Шевченко. Ужасное расстрельное действо — не дай бог такое увидеть и пережить! Теперь еще комиссар… Мысли не отпускали. Зачем мой сверстник — офицер, с двумя наградами, разведчик — элита армии, так поступил? По глупости, молодости? Возможно, как я узнал, все слишком легко ему давалось в жизни? Никаких препятствий ни в детстве, ни в школьные годы. Закончил военное училище, с ориентацией на разведку, — сразу доверили взвод полковой разведки. Вольный казак! Пару раз повезло — взял «языка». Стоп! Стараюсь припомнить: вроде бы всякий раз он недотаскивал «добычу» с чужой территории. Вот как! Неужели никто не обратил на это внимания? Значит, обман уже какое-то время длился, и он подумал, что и на этот раз облапошит начальство.

— На следствии сержант из разведвзвода показал, что в одну из операций они забрели в болото, где пролежали более суток: «Среди нас был тяжелораненый. По приказу командира мы его оставили, обещав прислать санитаров. Но не прислали». Странно это: Шевченко не берег своих солдат. Не свойственно такое настоящему разведчику. Для любого в разведке это святое, а уж для командира!.. Даже погибшего, не говоря о раненом, разведчики обязаны вынести к своим.

В разведке человек может быстро отличиться. Это особенно привлекало людей с судимостью, а их у нас хватало. Отличился — сразу на тебя подают бумагу о снятии судимости. Шевченко не хотел брать «меченых», как говорили о солдатах с подмоченным прошлым. Почему?

Как могли поставить командовать взводом разведки, а это опора полка, такого человека — неумного, с молодцеватым нахрапом, с невыразительным лицом, хитрыми глазами, лишенного логики, но с апломбом? Как такой ядовитый гриб мог стать разведчиком? Зато — крепыш, сильные руки и бегает быстрее зайца, зубы острые, стальные, перережут любую проволоку, ко всему — храбрец, лишенный страха. Может быть, эти психологические и физические качества перевесили остальное? Определенно, у кого-то случилось затмение ума, у того, кто жил сегодняшним днем, спешил во всем, мало задумывался о человеке — каков он?..