Водяной - Вальгрен Карл-Йоганн. Страница 37

Словно он знал больше, чем я. Словно он умел заглядывать в будущее.

Среди ночи я проснулась от телефонного звонка и не сразу сообразила, где нахожусь, — так резок был переход от сна к реальности. Рядом со мной на боку спал братик, он держал меня за руку и почти неслышно похрапывал. Как всегда, стянул на себя все одеяло.

Я вскочила. За окном черным-черно. Оказывается, я даже не разделась — прилегла рядом с ним и провалилась в сон.

Телефон на первом этаже продолжал звонить — громко, упрямо, требовательно.

Я пробежала мимо родительской спальни. Дверь открыта, там никого нет. Двери гардероба тоже распахнуты настежь, точно обитатели покинули эту комнату в припадке необъяснимой паники.

Телефон звонил и звонил как сумасшедший уже, наверное, минут пять. Я включила свет в прихожей. Аппарат «Кобра» стоял на столике в прихожей под треснувшим зеркалом. Спросонья мне даже показалось, что он приплясывает, как в мультике. Я взяла трубку и услышала голос профессора:

— Нелла, это ты?

— Да…

— Ты должна срочно приехать. У меня пожар. Возьми что-нибудь из одежды. Я стою голый во дворе, а тут минус два.

— Ты цел?

— Одет не по погоде… Если бы подойти поближе к дому, согрелся бы, но не решаюсь — горит, как спичка.

— Откуда звонишь?

— В гараже есть телефон, но думаю, и он скоро отключится. Проводка сгорит.

Я взлетела на второй этаж и сгребла кое-что из отцовской одежды. Судя по всему, уехал он налегке — зимняя куртка и сапоги были на месте. Братик так и похрапывал в своей постели. Интересно, знает ли он, где мать? Рассказала ли она ему о своих планах?

Но надо было торопиться. Профессор говорил совершенно спокойно, будто у него в худшем случае горел сарай во дворе, но это, скорее всего, шок. Я сунула одежду в пластиковый мешок и помчалась за велосипедом.

Зарево пожара было видно издалека, за километр, наверное. Запах гари нарастал с каждой минутой. Было очень холодно. Лужи покрылись льдом, и я чуть не упала на повороте к дому. Окна освещены изнутри колеблющимся светом, языки пламени мечутся по полу как живые, будто танцуют. Где-то очень далеко слышны пожарные сирены.

Чем ближе к дому, тем невыносимее становился жар. И рев огня… никогда не слышала ничего похожего. Ни на долю секунды не прерывающийся рев, словно работает какая-то адская огненная машина. То и дело слышались жуткое потрескивание и похожие на выстрелы хлопки лопающейся черепицы.

Профессор сидел метрах в тридцати от горящего дома. Он и вправду был почти голый, если не считать кальсон и накинутого на плечи шарфа. На ногах — неизвестно откуда взявшиеся деревянные сабо. На перемазанном сажей лице застыло выражение бесконечного страдания. Он даже не заметил, как я подъехала, пока я не встала прямо перед ним и не протянула пакет с одеждой.

— Как хорошо, что я тебе застал. Не знал, кому и звонить.

Пока я помогала ему надеть куртку, он бормотал что-то неразборчивое. А ведь это горит вся его жизнь, подумала я. Там, внутри, горит вся его жизнь. Его книги, его бесчисленные коллекции… Ключи на чердаке наверняка расплавились от жара. Чучела зверей, марки, монеты, пивные этикетки, словари и справочники, вырезки из газет — горело все. Он даже не успел захватить свои костыли.

— Дом подожгли, — сказал он, опираясь на меня и надевая отцовские брюки.

— Почему ты так думаешь?

— Я не думаю, я знаю… и поджигателям было совершенно наплевать, что я сгорю вместе с домом.

Звук сирен слышался все ближе. Вот-вот подъедут пожарные.

— Мне повезло, что я проснулся. Кошка разбудила. Или не знаю… может, мне и приснилось, что она сидит у постели и мяучит изо всех сил. В комнате уже ничего не видно было, все в дыму. Я ее больше не видел. Удрать-то успела?

Он определенно в шоке, я окончательно поняла это только сейчас, глядя, как порхают в черном ночном небе огненные мотыльки. Лицо под сажей мертвенно-бледное, глаза блуждают, и я не уверена, что он заметил мой приезд. Разговаривает сам с собой.

— Наверняка успела.

— Я выпрыгнул из окна. Не спрашивай как, не спрашивай, почему я еще держусь на ногах. Не спрашивай! — вдруг выкрикнул профессор.

Поодаль, у дороги, начали собираться люди. Соседи, наверное. Стоят как парализованные, а может, просто боятся подойти поближе.

— Ты что-нибудь слышал? Голоса, шум?

— Скутеры у дороги. Я их видел, когда прыгал из окна. Они стояли с зажженными фарами. А потом развернулись и уехали в город.

— Может, вызвать помощь? Разве ты не слышишь? Сейчас подъедут пожарные.

Уже видно было, как пожарные машины с воем и включенными синими маячками мчатся по шоссе. Сейчас свернут на грунтовую, посыпанную гравием дорогу к дому.

— И что мне теперь делать? — в отчаянии спросил он. — Где я буду жить?

Что ему на это сказать? Я не могла ничего придумать, ничего, что могло бы хоть капельку его утешить.

Огромные красные машины срезали путь через поле и въехали во двор, подмяв под себя деревянный забор. Я обняла профессора за талию. Это моя судьба, подумала я, мое призвание — утешать людей, которым еще хуже, чем мне. Не потому, что я лучше утешаю, чем другие, просто мне всегда выпадает этот билет.

— Надо попытаться найти твою маму, — сказала я. — И тебе надо сесть. Ты можешь идти, если я буду тебя поддерживать?

Он не ответил — не мог отвести взгляда от горящего дома. В глазах его отражались огненные сполохи, и это почему-то было особенно страшно, как сцена из кошмарного сна.

— Пошли к соседям. Вон они стоят у дороги… они нам помогут.

Но идти никуда не понадобилось. Внезапно двор наполнился людьми. Кто-то из пожарных обследовал поленницу, сарай для садового инвентаря, которым профессор никогда не пользовался; другие разворачивали шланги, готовили лестницы. Наверное, у меня тоже был легкий шок — я слышала слово в слово, о чем они говорят, сквозь оглушительный, не смолкающий ни на секунду рев пожара, хотя до них было не меньше тридцати метров.

Двое фельдшеров из подъехавшей «скорой» направились к нам, но профессор на них даже не посмотрел.

— Как с твоим сочинением про русалок? — спросил он монотонно. — Хотелось бы прочитать, когда будет готово.

— Само собой. И ты мне очень помог. Спасибо.

— Нелегко было что-то найти. О русалках, понимаешь ли, пишут мало. В основном сказки с грустным концом.

Фельдшеры тоже поняли, что он в шоке. Не говоря ни слова, завернули его в одеяло и помогли дойти до машины.

Через три дня я встретилась с Герардом в зале для пинбола в Улуфсбу. Это была оговоренная встреча — утром кто-то позвонил в дверь нашего дома, и, когда я открыла, передо мной стоял Герард с шлемом в руке. В углу рта — сигарета-самокрутка. Он смотрел на меня… как он на меня смотрел? Никак. Смотрел, и все. Совершенно нейтрально.

— Я хочу, чтобы ты пришла в «Кварнен» вечером. Поговорить надо. — Он встал на цыпочки и заглянул через мое плечо в квартиру: — Значит, вот как ты живешь, Доска… Совсем одна, значит… как Пеппи на вилле «Курица».

Откуда он знает, что мамаша с папашей смылись? Кто его информирует? Неужели он за нами наблюдает?

— А вы с братом дома сидите, как я погляжу… Всю неделю в школу не ходили.

И это тоже верно. Но это ладно, это-то ни для кого не секрет. Вдруг меня поразила нелепость этой сцены — Герард стоит на нашем крыльце в девять утра!

— Можем поговорить сейчас, — сказала я. — Не надо для этого назначать свиданий.

— Сейчас у меня нет времени. И потом, «Кварнен» больше подходит для разговора.

Он повернулся и поднял что-то у себя за спиной. Я поняла, что это, еще до того, как он протянул мне чучело зайца в белой зимней шубке. Из коллекции профессора.

— Я подумал, может, ты захочешь взять эту штуку. Или твой приятель… жалко уничтожать такую прелесть. Как живой.

Я посмотрела на улицу — он был один. Ни Педера, ни Улы. Только скутер Герарда «Пач-Дакота» с наклейкой «Esso» на бензобаке.