Зимняя жатва - Брюссоло Серж. Страница 37

Уже больше часа шел Жюльен, и его начала мучить жажда. Под уклон дорога бежала быстро, и, наверное, он уже ушел далеко от дома. Не успел мальчик подумать, что лучше ему повернуть назад, как увидел первые… древесные фигуры.

Изумление пригвоздило его к месту. Вспыхнула мысль, что он стал жертвой колдовства. На него смотрело дерево с глазами, носом и ртом. Дерево с лицом человека. Еще секунда, и Жюльен, каждое утро имевший дело со смертью, заключенной в консервную банку и способной отправить его в полет к звездам, с воем бросился бы наутек, ибо до беспамятства был напуган этим видением, прямиком явившимся из детских сказок. Он застыл, словно его парализовало, до боли сжав пальцы ног в башмаках и вцепившись обеими руками в палку. Но дерево, абсолютно равнодушное к его воинственной изготовке, смотрело, не меняя выражения. Лицо оставалось печальным, с горестно опущенными уголками рта и чрезмерно вытянутыми чертами, как и положено чудовищу или сказочному персонажу. Приготовившись к решительной схватке, мальчик приблизился на два шага и, затаив дыхание, протянул правую руку к волшебному дереву, которое по-прежнему не сводило с него скорбных очей. И тут… он был почти разочарован. Перед ним стояла обыкновенная деревянная статуя. С дерева частично содрали кору, чтобы расчистить рабочую площадь, и вырезали на живом, напитанном соками древесном волокне подобие человеческого лица. Но, несмотря на увечье, дерево продолжало расти, кое-как зарубцевавшись. В процессе роста лик исказился, вытянулся в высоту, что придало ему высокомерно-печальное выражение. Жюльен, раздосадованный, что так легко дал себя провести, все же отчего-то не осмеливался прикоснуться пальцами к этому непривлекательному лицу, возникшему на месте ободранной коры.

Кто это сделал? Нужно обладать изрядной силой и сноровкой, чтобы вырезать на растущем дереве. В мальчике разгорелось любопытство — о возвращении теперь и речи быть не могло. Весь обратившись в зрение и слух, Жюльен устремился вперед, пробираясь между стволами. Вскоре его взору явились другие фигуры, такие же незавершенные, вырезанные с такой же лихорадочной небрежностью. Казалось, они без посторонней помощи возникли из пней, обрубков, поваленных стволов или живых лесных исполинов. Глаза, рты… лица — томные, иногда красивые, иногда властные и злые, порой изуродованные неудачно затянувшейся древесной раной. Многие деревья были почти полностью освобождены от коры, и казалось, что какой-то гигант воткнул в землю скульптуры, пьедесталом которым служили корни священного дуба. У статуй была одна и та же странная поза: движение вперед, как перед прыжком в пропасть или при произнесении речи оратором, взывающим к собравшейся под его окнами толпе. В конце концов Жюльен догадался, что перед ним носовые фигуры. Незаконченные носовые фигуры, вырезанные прямо на деревьях, вопреки здравому смыслу? Чьи-то «черновые наброски», брошенные в лесу, или зарубки на память, сделанные на коре безумным художником, подчинившимся приступу великого вдохновения?

Мальчик вздрогнул: до него донесся отголосок ударов, сопровождаемых глухим уханьем. Он мгновенно сообразил, что это звуки топора. Где-то совсем рядом работал дровосек. Правда, создавалось впечатление, что дровосек… бежал! Что за ерунда! Тем не менее он отчетливо слышал шаги, вторящие ударам топора, и шаги эти приближались. Вот чертовщина! Когда собираются срубить дерево, нет нужды носиться по лесу.

Ему захотелось спрятаться. Нелепость происходящего наводила на мысль, что он пребывает в иной реальности. Подстегиваемый необъяснимым страхом, Жюльен бросился к кустарнику, не замечая, что колючие ветки больно царапают ему лицо. Не успел он укрыться, как из-за деревьев появился человек лет сорока, голый до пояса, с лоснящейся от пота кожей. Лицо незнакомца пылало гневом. Он был высок, крепкого телосложения, пепельные с проседью волосы доходили до плеч, как у художников с Монпарнаса. От яростных ударов, которые мужчина беспорядочно наносил топором вправо и влево, физиономия его, шея и верхняя часть туловища побагровели. Казалось, он вот-вот грохнется наземь, сраженный апоплексией. Держа в левой руке свое орудие, он так яростно им размахивал, словно шел на приступ драккара викингов, и каждый раз, когда попадалась скульптура, изо всех сил бил ее по лицу. Он лупил куда попало, неловко, но с такой мощью, что на несчастных статуях появлялись огромные выбоины. Жюльен стиснул зубы, напуганный столь безудержным гневом, причин которого не знал, но видел результат — изуродованные деревья, носовые фигуры, чьи головы разлетались в облаке щепы.

Каждое дьявольское усилие «дровосека» сопровождалось рычанием дикого кабана. Ветер доносил до мальчика исходивший от него запах пота и винного перегара: вне сомнений, мужчина был пьян. Черты его лица, которое в прошлом, наверное, отличалось красотой, теперь отяжелели, расплылись; развитое, мускулистое тело сковала нездоровая полнота.

Но вот топор глубоко вонзился в очередную жертву, и мужчине пришлось побороться, чтобы его извлечь. Опершись о ствол ногой, он безуспешно пытался выдернуть топор левой рукой.

Мальчик не мог понять, почему незнакомец не помогает себе правой, пока не увидел обрубок на уровне правого предплечья. Вздувшуюся, фиолетовую, отвратительную на вид культю — ампутация явно была произведена недавно.

Итак, вандал оказался инвалидом. Поскольку Жюльен сидел под кустом, согнувшись в три погибели, где-то высоко над его головой прогремело:

— Эй, ты! Не видишь, что ли, — у меня топор застрял! Иди помоги! Пока я не сожрал еще ни одного мальца, слово Бенжамена Брюза! — Произнеся эту тираду, он грузно плюхнулся на пенек, задыхаясь и утирая единственной ладонью стекавший ему на лоб пот. — Я немного перебрал, — миролюбиво, с трудом одолевая одышку, пояснил мужчина. — Теперь полегчало: вся злость вышла. Зря пугаешься. Ей-богу, мне это нужно — выпустить пар.

Он говорил, не дожидаясь ответа, как человек, привыкший обходиться без собеседников. Жюльена это не удивило — он знал, что одинокие крестьяне часто сопровождают свою работу комментариями, которые ни к кому не обращены. Но Брюз с его внешностью балаганного Геракла все-таки внушал ему страх. Стараясь не смотреть в лицо однорукому, мальчик взялся за топор. Ему пришлось как следует поднапрячься, чтобы высвободить лезвие.

— Молодец! — похвалил Брюз. — Хватка у тебя есть. Пойдем ко мне, выпьем, это совсем рядом.

Не дождавшись ответа и на этот раз, Бенжамен Брюз встал с пенька и начал спускаться по тропинке. Он шел зигзагами, задевая плечами ветки деревьев и то и дело натыкаясь на стволы. Мальчик, следовавший за ним, все время отводил взгляд от изуродованной руки, что у него получалось с трудом.

Вскоре они увидели кособокую прилепившуюся к склону холма хибарку. «Кажется, дом изо всех сил цепляется за край пропасти, чтобы не сорваться», — подумал Жюльен. Домик и вправду больше смахивал на сарай, чем на человеческое жилье. На крышу, чтобы закрыть прорехи в черепице, были навалены успевшие обрасти мхом камни, которые только усиливали общую картину разрухи и запустения. Дом со всех сторон обступал частокол из деревянных скульптур, которые заключили его в плотный круг. Создавалось впечатление, что все эти мужчины и женщины с высокомерными лицами явились сюда выразить свое возмущение, казалось, еще чуть-чуть — и они возьмут штурмом жалкое жилище своего создателя. Это были носовые фигуры всевозможных видов: почти двухметровые и более скромных размеров, одни в доспехах, другие полностью обнаженные.

Мальчик немного отстал от своего спутника, не решаясь идти дальше — фантастичность обстановки его подавляла. Проскальзывая между деревянными фигурами, он едва осмеливался бросить на них взгляд. Среди истуканов высились морские цари с окладистыми бородами, размахивающие трезубцами, — торс у них заканчивался рыбьим хвостом; нимфы, стыдливо прикрывающие рукой низ живота; античные воины с воздетыми вверх мечами, на устах которых застыл безгласный боевой клич. С людскими статуями соседствовали сказочные животные: единороги, драконы, химеры. И те и другие были выточены с таким искусством, что оставалось только дивиться. Твердые как камень и потемневшие от дождей, когда-то с любовью отшлифованные, пропитанные льняным маслом, они сделались шелковистыми, как человеческая кожа.