Чары колдуньи - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 25

Не надеясь только на свои силы, Аскольд сразу же послал за помощью к Белотуру в Гомье. Племя полян, уступавшее деревлянам численностью, не смогло бы выстоять против них в одиночку, а дожидаться помощи от ладожских родичей Дивляны можно было долго — уж больно путь неблизкий и негладкий. От земли радимичей, лежавших на Соже, который впадал в Днепр, помощь могла прийти гораздо быстрее. Как ни мало любил князь Аскольд своего двоюродного брата, какие бы подозрения насчет прошлых связей Белотура с Дивляной его ни мучили, сейчас приходилось обо всем этом забыть.

Наступил Купала. Плясать Дивляна уже не годилась, но все же вышла утром на луг и возглавила череду женщин-молодух. Напротив них такой же чередой выстроились девушки-невесты. Заводя сложный круг, девушки пели:

Маменька родная, отдай меня замуж,
Ой Лели-Лели, отдай меня замуж!
Не могу ходити, красоты носити,
Ой Лели-Лели, красоты носити!
Русая косица ломит поясницу,
Ой Лели-Лели, ломит поясницу!

А женщины отвечали им, притопывая:

А береза лугу позавидовала,
Ой Лели-Лели, позавидовала:
Хорошо тебе, лугу, хорошо, зеленому,
А меня, березу, секут и ломают,
Секут и ломают, в печку бросают!
Молодухи девкам позавидовали:
Хорошо вам, девки, хорошо, злодейки,
А нам, молодухам, такой воли нету:
Один в колыбели, другой на постели.
А что в колыбели — надо колыхати,
А что на постели — надо целовати!

Но едва ли их предостережения помогут: девки по-прежнему ничего так не хотели, как выйти замуж, и уже наутро многие из них не вернутся в родительский дом.

— Как моя бабка говорила: в девках скучно, в женах натужно, а во вдовьей череде — что по горло в воде! — приговаривала Гусляна. — Сколько ни говори, одно на уме! Пожалеют потом о девичьей воле, да поздно будет!

— Выйти замуж не напасть — как бы замужем не пропасть! — отвечала Годослава.

Дивляна только улыбалась: ей самой прошлая девичья жизнь вспоминалась как один сплошной праздник длиной в шестнадцать лет. Где же он теперь? И дело даже не в том, что забот с хозяйством и детьми прибавилось, или в том, что в родительском доме ее сильнее любили, хотя и в этом тоже. Тогда у нее было будущее — оно виделось в мечтах каким-то радужно-прекрасным, и отблески этого ожидания окрашивали в яркие цвета и настоящее. А теперь… все уже случилось. Это и есть будущее, ставшее настоящим. У нее есть муж… совсем не тот, о котором мечталось. После бегства Ведицы — тоже ведь девка за счастьем сбежала — Аскольд почти не разговаривал с женой, но по-прежнему проводил возле нее все ночи. Сейчас, когда в глазах полян она была их нивой накануне сбора урожая, он не мог показать своего охлаждения к ней. Хотя сама она предпочла бы обойтись без него: живот все рос, ребенок шевелился, не давая ей спать по ночам, она ворочалась в постели, пытаясь найти положение хоть немного поудобнее, и лежащий рядом муж, равнодушный и враждебный, мешал ей и только сильнее расстраивал, так что порой она едва не плакала. Тяжелые мысли и дурные предчувствия делали еще темнее многие темные бессонные ночи. А если, вопреки всем приметам, опять родится девочка? Аскольд ей этого не простит. Ему нужен наследник, и она для него важна и ценна только как мать этого наследника. Если опять будет дочь, он получит право отослать ее под тем предлогом, что она не может родить сына! Иной раз ей думалось, не к лучшему ли это. Но род ее будет опозорен возвратом отданной дочери, и ради чести рода ей приходилось надеяться, что она сумеет сохранить за собой положение киевской княгини. В муже она не нашла близкого человека. Но племя полян, которое любило ее и надеялось на нее, стало ей почти родным. Она не могла его бросить, как не могла лишить наследственных прав и Предславу, и этого, еще не рожденного ребенка.

Только мысли о детях утешали ее и вызывали улыбку сквозь слезы. Сквозь темноту Дивляна смотрела туда, где спала на большом ларе ее дочка, и само ее сердце словно витало в эти мгновения над Предславой. Скоро ларь ей будет мал, придется на лавке стелить. Девочка росла очень хорошенькой, и Дивляна не могла наглядеться на ее шаловливое личико, голубые глазки, светлые волосики, мелкие белые зубки. Стоя перед матерью, сложив ручки позади и глядя на нее снизу вверх немного озорным взглядом голубых глаз, девочка напоминала цветочек на стебельке, луговую незабудку. Дивляна верила, что ее дочь вырастет настоящей красавицей, и уже мечтала, как через четыре года впервые заплетет ей косичку, как будет учить разгадывать загадки, положенные для испытания семилетних детей. Как начнет учить ее прясть и шить, приговаривая, как учили ее саму когда-то мать и вуйка Велерада: «Макошь-матушка, научи меня прясть, и ткать, и узоры брать». Потом, еще лет через пять, Предслава получит девичью ленту, войдет в круг невест… А у нее, Дивляны, скоро появится мальчик, сын, и она будет любить его не менее сильно. Она с самого начала срока, до всех примет и гаданий, твердо знала, что будет мальчик, — наверное, потому что девочка у нее уже была. И этому мальчику предстоит со временем стать киевским князем. Он, соединяя в себе кровь ладожского старшего рода и древнего рода полянских князей, вырастет великим витязем и могучим правителем, совершит дела, которые прославят на весь белый свет его род и племя… Никак не может быть иначе, ведь сын Огнедевы благословлен богами еще до рождения. В детях она видела новое будущее для себя, и это утешало ее в том, что ее собственное будущее, о котором она так мечтала в девках, оказалось безрадостным.

Свое самочувствие, мысли о детях — все это почти не оставляло Дивляне возможности думать о чужих мужских делах. Она знала, что Ведицу хорошо приняли в Мстиславовом роду, и радовалась за золовку. Не зря они решились на нарушение княжьей воли — Ведица будет счастлива. А что до прочего, то Аскольд уж как-нибудь отстоит свои права и позаботится о наследстве ее детей. На то он и князь!

Ведица в тот же день плясала в кругу под Святой горой, впервые в жизни возглавляя череду жен-молодух. Костры, разложенные на гранитных берегах Ужи, бросали в воду пламенные блики, парни и девки с криками и визгом гонялись друг за другом, роняя помятые венки. А самый большой костер пылал на вершине Кременицы, на древнем священном месте. Все наиболее сильные и уважаемые волхвы деревлянской земли собрались сегодня сюда, чтобы вместе сотворить самую важную ворожбу ради блага своего племени. Мужчины встали в один круг, женщины — в другой, поменьше, внутри первого. Оба круга — один по солнцу, другой против солнца — двинулись навстречу друг другу под ритмичный стук кудесов. В кудесы били трое волхвов, стоявших в самой середине, по сторонам огня — Далибож, Волчий Зуб и баба Хвалиха. Все трое были в личинах, в звериных шкурах — конской, медвежьей и оленьей, что помогало им привлечь силу своих неземных покровителей. Круги вращались все быстрее, и стоявшие в середине волхвы уже не различали отдельных людей, видели только светящиеся кольца, похожие на живое полупрозрачное облако. В этом облаке мелькали разноцветные искры, постепенно густея и образуя что-то вроде паутины, — это становились видны те самые нити, что из века в век прядет Небесная Пряха, мать Макошь. Сила старинного священного места, пробужденная заклятьями, струилась из глубин и наполняла собой каждого.

А главное дело досталось Незване. В полном уборе, обвешанная оберегами, закрыв лицо страшной берестяной личиной с железными зубами, она стояла над тушей заколотого черного быка, уложенного мордой на закат. В каждой руке она держала рог, полный жертвенной крови, и разбрызгивала кровь вокруг себя, окропляя землю, камень и огонь.