Чары колдуньи - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 72

— Если да, то ты, его жена, должна была об этом знать. Он не ел мяса в какие-то дни, иной раз по целому месяцу питался только рыбой и всякой зеленью? Бывало так, что он подолгу не искал твоей близости, не объясняя почему? Он приближал к себе греков или торговцев из числа христиан? Отказывался приносить жертвы богам?

— Да, все это так. Он отказывался приносить жертвы богам… это его и погубило. — Дивляна горестно покачала головой.

— К тому же я сам видел крест, который он носил в кошеле. Я приказал не сжигать тело, его погребли целиком и без жертвоприношений, как принято у христиан. Если пожелаешь, тебе укажут место. Так вот, — по деловому тону она поняла, что Одд вернулся к прежнему разговору, — я не требую, чтобы ты дала мне ответ сейчас. Ты можешь подумать до вечера или даже до завтра, если пожелаешь. Лишь хочу сказать тебе еще две вещи. Я… не стану препятствовать твоему желанию уехать, чтобы стать женой Вольгаста или вернуться в Альдейгью к родным. — Он произнес это так, будто принял окончательно решение в последний миг, и Дивляна вскинула на него глаза, не веря в такую возможность. — Но при двух условиях: ты сама объявишь хёвдингам и народу о твоем решении, а Вольгаст поклянется, опять же перед всеми людьми, что ты и твои дети никогда больше не будете претендовать на власть в Кенугарде. Таков был наш уговор перед этим походом: он получает женщину и законную долю в той добыче, которую можно унести с собой. И второе… возможно, на твое решение повлияет мысль о том, что твой муж погиб от моей руки. — И снова Дивляна невольно впилась взором ему в лицо, пораженная тем, с какой прямотой и спокойствием он говорит о том, что и правда должно было непоправимо разделить их на всю жизнь. — И я хочу, чтобы ты уделила немного внимания одному человеку… Вообще-то, он не заслужил права находиться здесь, но случай того стоит. Возможно, он покажется тебе неприятным, но потерпи совсем чуть-чуть. Ты согласна?

Недоумевающая Дивляна, не в силах даже вообразить, о ком и о чем идет речь, слабо кивнула.

— Торир! — крикнул Одд в сени, и почти сразу хирдман ввел в избу каких-то двоих мужчин.

Один из них, хорошо одетый толстяк лет пятидесяти, варяг по виду, был ей незнаком, зато во втором Дивляна с изумлением узнала Ирченея Кривого — козарина, самого богатого и самого известного в Киеве торговца пленниками. Вытаращив глаза, она глядела, как козарин низко кланяется, а Одд тем временем начал расспрашивать пришедшего. Синельв переводил вопросы, а ответы Ирченея, даваемые по-словенски, Дивляна понимала и сама, хотя Синельв и их переводил на ухо Одду. Впрочем, тот все это уже знал.

— Так ты говоришь, что незадолго до начала войны с Мстиславом конунгом Аскольд конунг призвал тебя?

— Именно так, княже, — подтвердил Ирченей, кланяясь при каждом слове.

Сейчас он был одет в какой-то драный козарский кафтан, из-под которого торчал неровный, вытянутый подол грубой некрашеной конопляной рубахи, и в нем едва можно было узнать того уверенного, богатого торговца, каким его знали. Опасаясь грабежей, он даже после выплаты выкупа за имущество упрятал хорошее платье подальше, а сам носил дранину, позаимствованную у собственного живого товара. «Вшей еще нанесет!» — проворчала Елинь Святославна, брезгливо сморщив нос, и утащила Славуню подальше в угол.

— Аскольд хотел что-то купить?

— Он хотел кое-что продать. Предлагал мне купить молодую рабыню — не девушку, но женщину лет двадцати. Красивую, хорошего рода, зубы все целы, стройную. Без детей. Говорил, что ее сейчас при нем нет, но она появится через месяц.

— И что ты должен был с ней сделать?

— Как можно скорее переправить из Киева подальше.

— В Козарию?

— Да, или еще дальше, на Восток. Главное, чтобы она не вернулась.

— Он не называл имени этой женщины?

— Нет. Разве я мог подумать! — Ирченей заломил руки и вдруг упал на колени перед Дивляной. — Матушка княгиня! Богиня! Солнечная Дева! Разве я смог бы взять деньги за тебя? Разве я стал бы говорить с ним, если бы знал, что он хочет продать тебя, свою жену? Никогда! Пусть бы эти деньги пропали, я бы лучше своими руками бросил их в Днепр, чем стал бы наживаться на твоей неволе! Какой позор! Простишь ли ты меня, княгиня? Пусть бог покарает меня, если я не ужасаюсь этой мысли, как самый твой преданный друг! Да я бы скорее продал свою жену и детей, чем тебя, солнце Киева! Я бы лучше продал себя самого!

Растянувшись на полу, он стал хватать Дивляну за ступню, но она в испуге подобрала ноги.

— Уберите, — кивнул Одд хирдманам. — Или ты хочешь что-то уточнить, Дивилейн?

Но она лишь покачала головой. Стыдно признаться, но она даже не поняла, что речь шла о ней, пока Ирченей прямо ей это не сказал! Она лишь недоумевала, какую-такую рабыню хотел продать Аскольд и где собирался ее взять? И даже теперь не могла поверить, что муж намеревался… продать ее? Дождаться рождения ребенка — и продать? Без детей…

— Если он сказал правду — а я не знаю, к чему ему наговаривать на покойного, — то для тебя, Дивилейн, большая удача, что твой муж не дожил до того дня, когда родился ваш ребенок, — сказал Одд и поднялся. — Теперь решение остается за тобой. И если ты примешь его еще сегодня, я бы хотел, чтобы ты вышла в гридницу и сама объявила о нем всем знатным людям этой земли.

Глава 13

Незадолго до сумерек, когда на княжий двор стали собираться гости, Дивляна велела женщинам помочь ей одеться. Елинь Святославна заново заплела ей косы и уложила под повой; Снегуля тем временем вынула из ларя и приготовила наряды — вышитые греческие верхницы из тонкой разноцветной шерсти, отделанные полосками блестящего шелка, завески, поневы, каждая из которых была предназначена для ношения по определенным случаям в течение года, шелковые убрусы. Дивляна просила совета у воеводши, как ей одеться, — вдове на таком сроке, когда у иных еще не заживают царапины на лице, сделанные при погребении мужа, и в то же время опять уже почти невесты! Слишком нарядное платье будет неуместно, но вдовьих одежд у нее не было — когда бы она успела их приготовить? Да и не хотелось Дивляне сейчас выглядеть горькой вдовой. Она — хозяйка этой земли, воплощенное право на власть и благословение богов! И если она нуждается в защите нового мужа, то и новый муж нуждается в ней.

Когда она вошла, гости, сидевшие за столами в длинной гриднице, смолкли и поднялись с мест. Дивляна, с надетым внакидку простым белым убрусом и в «печальной» поневе, несла Некшиню, за ней Елинь Святославна вела Предславу, тоже тщательно одетую. Чувствуя на себе многие десятки испытующих, пристальных взглядов, Дивляна гордо подняла голову и величаво двинулась вперед, туда, где за коротким почетным столом сидели Одд, Вольга, полотеский юный княжич Беривид, воеводы Рощень и Провор, Избыгнев, Живибор, Угор, Братилюб и другие нарочитые мужи, волхвы Могут, Обрад и Судимер. Много разных людей здесь собралось — варягов, полян, плесковских и полотеских кривичей, торговых гостей из разных мест, не исключая и Ирченея Кривого, который ради пира достал-таки из тайника не такой замызганный кафтан. Редко где удается увидеть столь пестрое собрание. Но Одд сразу бросался в глаза — благодаря ярко-синей богато отделанной рубахе, поясу и перевязи с блестящими серебряными бляшками, золотой гривне на груди, а главное — уверенному и гордому виду, из-за чего его светло-золотистая голова казалась истинным солнцем этой палаты.

И все знатнейшие мужи вслед за прочими поднялись с мест, когда взгляд Дивляны упал на них. Одд первым поклонился ей — величаво, с достоинством и любезностью, и все поклонились следом. Все уже знали о том, как княгиня чуть не погибла на кручах Коростеня, и смотрели на нее в точности как на солнце, вырванное из пасти Ящера.

Но не только в этом было дело. Они ждали, что им скажет она, та, с которой они привыкли связывать свое благополучие. Пока они лишь мирились с властью Одда, за которым оставалось право сильного. Но признай его власть она — и они примут его в сердце как своего законного князя. Их мир обретет прежнее равновесие, и они снова начнут жить, с готовностью принимая все то хорошее, что им обещал новый повелитель. Слишком дорого обошлись перемены и тревоги последнего года, иные потеряли родных, но нельзя же вечно причитать на жальнике — нужно налаживать жизнь. И этот долгожданный лад должна была вернуть им она, княгиня Дивомила.