Лето летающих - Москвин Николай Яковлевич. Страница 12
— Пусти-и-и! — завопил Цветочек. — Я вот маме-е…
— Молчи! Не мешай! Сейчас ты Женька Смородинов… «Смородинов… Клубников… Земляников… Крыжовников… Волчьи ягоды… Вот те клюква! Пшёл вон из класса!»
Увлёкшись, Сергей ещё и коленкой наподдал Цветочку. Тот растянулся, но быстро вскочил, отряхнул свой пиджачок и отбежал подальше от двоюродного братца. Сарычев утёр рукавом лицо, раскрасневшееся от усилий. Он устал, но не мог остановиться.
— Я тоже могу как Епифанов! — хвастливо воскликнул он. — Как ваши фамилии?
Мы ответили: Небратов и Брусников.
— Ну, Брусников — это всё равно что Смородинов, — сказал Сергей. Неинтересно. А Небратова можно… — Он поманил к себе Аленьку, но тот, конечно, не подошёл. — Ну ладно, без всего! — И, стоя на месте, начал быстро приговаривать: — Небратов… Несестрин… Немамин… Непапин… Недядин… Нететин… Пшёл вон! Во! Давай ещё фамилию. Любую!..
— Щукин, — сказал я, вспомнив вывеску на Посольской улице.
— Пожалуйста! Щукин… Селёдкин… Судаков… Лягушкин… Крокодилов…
Костя перебил гимназиста:
— Нет, у тебя не получается, как у Епифанова, — спокойно, нравоучительно, но, видимо задетый всякими «Нететями», заметил он. Крокодил не рыба, и лягушка — тоже… «Несестрин» и «Немамин» — тоже плохо.
Сарычев, наверно, не ожидал такого ответа: лицо его вытянулось, губы обидчиво сжались. Чтобы поддержать Костьку и добить этого хвастуна, я спросил, вспомнив про Епифанова:
— Это какой Епифанов? Толстый, с длинными волосами?
— Да, толстый, с длинными волосами, — надувшись, ответил Сергей. — А что?
— А то, что у нас в реальном он тоже преподаёт. Вот что! С третьего класса… Значит, он и нас на будущий год тоже будет выгонять из класса со всякими похожими словами… Во как!
Гимназист был уничтожен. Во всяком случае, нам казалось так. Однако, стараясь всё же одержать верх, Сарычев пробормотал:
— Ну и что же? Вас когда-то ещё будет выгонять. После дождика в четверг. А нас он уже выгоняет!..
Он поднял с земли какой-то прутик и, пощёлкивая им по сапогам, в которые щегольски были заправлены его штаны, насвистывая, видимо чувствуя, что вывернулся, ушёл на улицу…
16. РАЗРЫВ
После его ухода Цветочек ожил и опять принялся за свою вертушку. Это был какой-то двор хвастунов: один отхвалился — другой начинает… Цветочка тянуло к этому, наверно, и то, что Костя до прихода гимназиста попросил показать ему вертушку. Ещё бы! Все его презирали, а тут вдруг его просят можно поломаться…
Оживился и Константин. Пока Серёжка Сарычев представлял, как им, гимназистам, весело и интересно живётся с учителем Епифановым, Костя нет-нет да поглядывал на вертушку в руках Аленьки. Сейчас же он устремил все взоры на неё. Цветочек это почувствовал и запустил вертушку сильно, высоко.
На высоте пропеллер отнесло ветром в нашу сторону, и он, по-стрекозиному мерцая, стал опускаться над забором. Костька быстро сорвал с головы белую кепку и, как бабочку сачком, поймал пропеллер… Снизу, с земли, раздался вопль Цветочка («Ма-аме ска-жу-у!..»), но тут же он и затих: Костя не удержал пойманное, и пропеллер, кувыркаясь, как безобидная жестянка, упал к ногам перепугавшегося Цветочка.
Теперь он пускал его подальше от забора, и Костя, помрачнев, сбычившись, следил за ним, все стараясь постигнуть тайну вращения.
— Ну покажи, отчего он вертится! — просяще и, как мне показалось, противно-унизительно пролепетал он.
— А вот потому и вертится! — опять проблеял Цветочек свою дурацкую приговорку. — А вот у тебя нет и не вертится!..
С кружочками румянца на толстых щеках, в кургузом пиджачке, он был отвратителен… А может быть, потому отвратителен, что Костька, дурак, его просил, унижался, хотя я его и толкал…
— Ну ладно, так и быть, — вдруг милостиво проговорил Цветочек. Слезай сюда, я тебе покажу. Только один, без Мишки…
Этого ещё недоставало! Лезть к Цветочку… Водиться с ним…
— А ну его! — решительно сказал я и, держа Константина за сатиновую рубашку, стал спускаться с забора.
— Отстань!.. — Удар пришёлся мне по плечу. Это было не больно, но я оторвался от забора и, перевернувшись, упал к нам в сад.
Когда я вскочил, глянул вверх, Костьки уже не было на заборе. Он был там, у Цветочка.
— Ну ладно же!.. — В бессильном негодовании я застучал в доски забора. — Ладно же!..
Всё теперь кончено, дружбе конец! И бежать бы прочь, забыть перебежчика, но щель в заборе манила к себе.
И я увидел: Константин, стоя рядом с Цветочком, держал палочку с нанизанным на неё шариком и пропеллером. Взявшись за шарик, Костя то поднимал пропеллер вверх, то, сбросив вниз шарик, давал ему возможность опуститься. И, поднимаясь и опускаясь, пропеллер вращался на палочке.
…Спустя много лет в прохладной, с высокими потолками лаборатории Н-ской авиационной школы курсант Небратов стоял около сложной ребристо-блестящей конструкции, покоящейся на тяжёлой, с пятнами машинного масла деревянной стойке. Впереди конструкции, плотно соединясь с нею, косо стоял в воздухе большой, красивый, покрытый светло-коричневым лаком пропеллер, лёгкий и могучий одновременно. Всё это вместе называлось в и н т о-м о т о р н о й г р у п п о й, и преподаватель с седыми бачками — один из первых русских авиаторов — короткой палочкой-указкой показывал детали её. Кто знает, может, оттого, что в своё время Костя Небратов держал в руках «винто-моторную группу» Цветочка, сейчас, много лет спустя, курсант Небратов пришёл к этой настоящей г р у п п е — к большой, мощной, с тысячью деталей… Нет, не потому, что они похожи — они совсем не были похожи, — но то и другое было из необыкновенно прекрасного в о з д у ш н о г о царства…
Костя, бросив Цветочка, подбежал к щели забора (почему-то он догадался, что я должен быть тут).
— Понимаешь, пропеллер оттого вертится, — кричал он в щель, — что палочка, по которой он поднимается, вроде штопора!.. Понимаешь? Как длинный штопор!.. Мишк, ты слышишь?! Ты тут?!
Нет, я ничего не слышал и не видел.
Я сорвал здоровенный серо-зелёный лопух и законопатил им щель в заборе: пускай об этом штопоре Костя рассказывает с в о е м у Цветочку…
17. ЛОКОН, ЗОЛОТО, КНИГИ И НЕИЗВЕСТНО…
Нет ничего хуже ссоры. Ходишь один, как собака! И хоть домашние все дома, всё равно один.
Что ни делаешь, что ни думаешь, куда ни идёшь, а в голове одно: «Поссорились, нет теперь Костьки!» Чего только не вспомнишь из того, когда мы были вместе! Даже вот то, как недавно куроедовские братья гнали нас через площадь. Даже это кажется хорошим, милым — ведь вместе с Костькой…
А ему, наверно, ещё тяжелей. Как он теперь один добудет и столовый нож и своего «опытного»? Аленька — маменькин цветочек, конечно, не в счёт, этот не поможет: он от дома на три шага боится отойти.
Ходил на Хлебную площадь — может, он там, может, один, без меня, добывает своё… Но нет, его там не было. Видел братьев-разбойников пускают своего полосатого, как матрац, нового змея. Здоров! С двумя наголовниками и с двумя трещотками. Широкий хвост. Красив!.. И высоко пускали. Интересно, что за нитки? Но Костькиного жёлтого не было. Наверно, отлетался: поломали, дураки…
Я понимаю, что Костя полез т у д а и остался из-за вертушки. Ну ладно, мало ему «опытного» — пусть ещё и вертушка. Но клянчить чего-то у этого индюка!..
На обратной дороге я зашёл к Графину Стаканычу. В белом фартуке, в опорках на босу ногу, он отделывал резную настенную полку. Тряпка, сложенная комочком и смоченная чем-то пахучим, бегала туда-сюда, и больше всего по желобкам резьбы, которая изображала распростёртое крыло птицы. От белых отсветов фартука доброе голубоглазое лицо Графина Стаканыча казалось молодым.
— Почему один? — спросил столяр.
Я не сразу ответил: говорить или нет?
— Он дома сидит, — сказал я.
В словах моих было что-то не то, и столяр, остановив тряпку на нижнем пере птицы, посмотрел на меня. Под его взглядом я опустил глаза и поднял с пола стружку, завившуюся трубочкой.