Дар дождя - Энг Тан Тван. Страница 39

Я смотрел, как он улыбается ее образу.

– Ты знаешь, что она сделала, когда сломала каблук? Сняла туфли и бросила в угол, устроила настоящий фурор среди остальных дам. А потом сказала: «Вы не хотите поступить как джентльмен и тоже снять ботинки?»

– И что ты сделал? – спросил я.

– Снял ботинки и танцевал с ней всю ночь, пока все не разошлись по домам, – ответил отец. Его глаза сияли от воспоминаний.

Голубой дом, дом маньчжура (его стены были выкрашены индиго, привезенным из Индии), помог мне найти дом Кона, оказавшийся чуть дальше по улице.

Я постучал в широкие деревянные ворота. Дом был окружен высокой беленой стеной, поэтому заглянуть внутрь было нельзя. Через секунду усилием старика-привратника створки распахнулись, и я переступил низкий порог. Ворота захлопнулись у меня за спиной, тут же приглушив уличный шум.

Здание было построено в китайском стиле, с крышей, выгнутой краями вверх. Терракотовая черепичная кровля потяжелела от застарелых наростов мха, в которых бойко копошились голуби. Кон выглянул с балкона на втором этаже. Я помахал ему, и он исчез в глубине комнаты.

Друг встретил меня у парадного крыльца и повел в гостиную. Вход в нее преграждала большая деревянная ширма с тысячью затейливых резных фигурок, покрытая позолотой. С перекрещивавшихся потолочных балок свисали красные фонарики, а на квадратных деревянных пьедесталах, инкрустированных перламутром, возвышались вазы и нефритовые статуэтки. Разувшись, я ступил босыми ногами на холодный пол из керамических плиток. Я понемногу остывал от уличной жары.

Таукей Ийп, отец Кона, вышел из-за ширмы и пожал мне руку. Тонким, с выдающимися скулами лицом и мудрыми темно-карими глазами он походил на ученого конфуцианской эпохи. До меня доходили слухи, что он, как и многие состоятельные китайцы старшего поколения, часто навещал городские опиумные курильни. Увлечение наркотиком часто приводило к тому, что плоть на лице истончалась, туго натягивая кожу на кости, и, глядя на него, я почти поверил слухам.

Он спросил, как дела у отца, упомянув о их совместных сделках.

– Он – один из немногих английских туан-бесаров [58], которые открыто имеют с нами дело, – заметил хозяин дома, почтив моего отца титулом «Большой босс», которым малайцы называли великих людей. – Я был на свадьбе твоих родителей.

Таукей Ийп казался добродушным, и я засомневался, что он мог отправлять врагов на смерть. Но тут я почувствовал, что он читает мои мысли, и вздрогнул. Чтобы еще больше меня смутить, он добавил:

– Пожалуйста, передай от меня привет своему деду в Ипохе.

Я вдруг открыл, насколько тесен мой мир, а Таукей Ийп загадочно улыбнулся и исчез в кабинете.

– У вас очень красивый дом, – сказал я Кону, когда мы поднимались по кованой винтовой лестнице во дворе, мощенном булыжником.

До меня донеслись женские голоса, болтовня ама на кухне за приготовлением обеда, стук металлического ножа по деревянной разделочной доске, а теплый сквозняк разнес по дому запах кипящего на пару клейкого риса. Залаяла, почуяв меня, собака, и мужской голос осадил ее: «Дямла!»

– Отец купил его у Чонга Фатцзы, который построил его для одной из младших жен. Он намного меньше, чем Голубой дом.

– Сколько у него было жен?

– Официальных восемь.

– Счастливое число.

– Для нас, китайцев, да. В этом доме всего десять комнат, а в доме Чонга – тридцать восемь. Но в остальном планировка и отделка почти одинаковы. Его строили те же строители.

Я считал, что моя комната завалена книгами, но в комнате Кона их оказалось еще больше. В отличие от моих среди его книг – в дополнение к английским – попадались томики на китайском.

– Прости за беспорядок. Я тут собирал книги по китайской истории и искусству. А когда стал учеником Танаки-сана, начал собирать книги по японской культуре.

Кон сдвинул стопку книг со стула и предложил мне сесть. Свет в комнату падал сквозь широкие окна и дверь, выходившую на балкон. До меня донеслись крики торговца лапшой с вонтонами, крутившего педали тележки напротив дома, и «тут-тук» его деревянной трещотки.

– Как ты познакомился с Танакой-саном?

– На церемонии гадания по пламени в Храме океанской жемчужины.

Увидев мое непонимание, Кон пояснил:

– В четырнадцатую ночь китайского нового года мой отец как попечитель храма проводит церемонию. В урну кладут несколько углей из священной бумаги и веером раздувают огонь. Храмовые монахи читают по пламени и предсказывают, насколько новый год будет удачлив. Часто люди собираются вокруг храма и ждут, когда монахи объявят предсказания. Я был там в ту ночь, когда развязалась драка. Увидев, как Танака-сан прекратил ее, я подошел к нему и попросил взять меня в ученики.

– И ты сразу после той ночи стал с ним тренироваться?

Кон покачал головой:

– Сначала он мне отказал. Но я выяснил, где он живет, и ждал у его дома каждый день после школы, до самой темноты. У меня ушло несколько недель, чтобы его уломать. А ты?

– Мне было проще. Эндо-сан пришел к нам в дом одолжить лодку, а потом предложил стать его учеником.

– Наверное, ты чем-то ему приглянулся. Каким-то особым качеством.

Мне было неловко об этом говорить. Я сам часто гадал, почему Эндо-сан решил взять меня в ученики. По простой ли случайности он арендовал у нас остров, а потом занял в моей жизни такое важное место?

– Как ты думаешь, то, что я его встретил и что мы встретились с тобой, – все это вообще случайно?

Кон дотронулся до одной из книг.

– Зависит от того, кого ты спросишь. Некоторые объясняют это последствием выбора, сделанного в прошлых жизнях.

– Эндо-сан как-то говорил про буддийское Колесо жизни. Я в него не верю. Разве наша судьба – в том, чтобы постоянно расплачиваться за одни и те же ошибки?

И тогда Кон сказал то, что заставило меня усомниться в утверждении, что каждая жизнь изначально так же чиста, как хочется верить.

– Дело в том, – сказал он, – что иногда ошибки бывают настолько серьезными, настолько ужасными, что мы вынуждены платить за них снова и снова, пока в конце концов, блуждая по жизням, не позабудем, за что именно мы расплачиваемся. Если же тебе удается вспомнить, ты должен изо всех сил постараться немедленно это исправить, пока не забыл снова.

Он встал.

– Хватит болтать. Пойдем потренируемся. Я хочу, чтобы ты показал, что умеешь.

Мы вышли из его комнаты, полной книг и тревожных рассуждений, и спустились по лестнице в тренировочный зал. Но я навсегда запомнил его слова, и мне было суждено услышать их снова, сказанные голосом Эндо-сана.

– Нужно быть внимательным. Это не забава, а вопрос жизни и смерти. – Голос Эндо-сана был резким от раздражения.

В последнее время в нас обоих подспудно кипело раздражение, готовое вырваться наружу, словно марлин на наживку. Я прикусил язык, про себя проклиная его, проклиная самого себя. Над нашими уроками то и дело повисала тень неуверенности и смятения. Он все чаще бывал озабоченным, его взгляд и мысли блуждали где-то вдалеке. Иногда я ловил на себе его пристальный взгляд, при этом чувствуя, что он не здесь и сейчас. Потом он возвращался оттуда, где бродили его мысли, и отворачивался, словно я сделал что-то не так. В результате мой разум был где угодно, только не в настоящем, и я терял концентрацию, что выводило его из себя еще больше.

На том уровне, которого достигли наши тренировки, недостаток осознанности был опасен. Неожиданным движением Эндо-сан швырнул меня через спину броском с захватом за запястье. Я не смог последовать за движением с нужной скоростью, чтобы обезопасить себя, и растянутое запястье пронзила острая боль.

Эндо-сан без слов понял, что я получил травму. Он отправился в дом и принес оттуда коробку с лекарствами.

Окунув палец в баночку, он принялся грубо и торопливо втирать травяную мазь мне в руку. Я поморщился, но по мере того как мазь впитывалась в кожу, растянутые связки начали прогреваться.