Дар дождя - Энг Тан Тван. Страница 98

– Вы позаботитесь о его безопасности? Что ему не причинят вреда?

– Я позабочусь, что у него было все, что ему требуется.

– Я не хочу видеть его завтра. Не хочу, чтобы он был там. Это-то вы можете устроить?

– Попытаюсь. Я также попросил, чтобы мне вернули твой меч.

– Я никого им не убил.

А следовало бы. Мне нужно было вспороть горло Йонгу Квану. Возможно, тогда Кон был бы все еще жив.

– Хорошо.

– Значит, все закончится так, как всегда. В каком-то смысле вы снова меня убьете.

Мне пришлось собрать все силы, чтобы не уступить страху, но он увидел мою борьбу.

– Хочешь, я останусь с тобой сегодня?

– Да, – ответил я. – Хочу.

Глава 16

В таком маленьком месте, как Пенанг, новости расходятся быстро. Я помню, что все когда-то приходились друг другу родственниками, или любовниками, или просто знакомыми. Откуда-то все всегда знали, что кто-то из мужчин завел интрижку или какая-нибудь дама слишком любит выпить. Однажды я прогулял школу и провел день, шатаясь по Джорджтауну. Когда вечером я вернулся домой, отец меня уже ждал. Меня увидели, и новость дошла до того, кто решил, что обязан ее сообщить.

Я был уверен, что цзипунакуи сами помогли людям узнать о судьбе последних Хаттонов. В тот день, когда меня привели на поле у форта Корнуолис, там уже собралась нетерпеливая и неугомонная толпа. Отец был там; у меня упало сердце. Значит, Эндо-сан подвел меня, несмотря на мольбы.

Толпа реагировала по-разному. Многие считали меня предателем, сотрудничавшим с японцами. Они глумились надо мной и кидали камнями, и японские солдаты тут же оттаскивали их прочь и избивали. И я снова усомнился, поймем ли когда-нибудь этих диких, культурных, жестоких, но утонченных людей.

В толпе были и те, кому я помог, они стояли молча. Мне показалось, что в море лиц мелькнуло лицо Таукея Ийпа, и мне стало жаль, что я не смог рассказать ему про Кона, про то, как тот хотел вернуться домой.

Я переносился из одного времени в другое и видел свою мать, умиравшую на простынях, видел улыбку тети Мэй, когда мы сидели с ней у нее дома. Я видел Эндо-сана в тот день, когда он привез меня к себе на остров, но мы все гребли и гребли, а потом он исчез, и я остался в лодке один и почему-то с веслами в руках. Я закрыл глаза и попытался собрать остатки сил.

Когда зачитали, что я передавал информацию тайным обществам, глумление стихло, и шепотом, еле слышным, как дуновение ветерка, толпа начала скандировать нашу фамилию. Звук все усиливался и заполнил небо, сильный, как муссонный ветер. Горо несколько раз выстрелил в воздух, но воцарившееся угрюмое молчание оказалось даже сильнее слов.

Когда-то безупречно чистый паданг, где обычно играли в крикет, теперь был усеян камнями, и сквозь пожухлую траву пробивались залысины из песка. В центре устроили квадрат, посыпанный ослепительно-белым песком, идеально ровным. Посреди квадрата размещалась деревянная стойка, выступавшая из него, словно сухой ствол дерева в пустыне. Меня заставили встать на песок на колени, и Горо привязал меня к стойке. Я посмотрел отцу в глаза, задержав взгляд, и прошептал:

– Прости меня. Тебе не следует этого видеть.

Он едва заметно покачал головой:

– Ты сделал то, что должен был, то, что мог.

– Мне очень, очень жаль.

Я чувствовал подступившие слезы и пообещал себе, что их никто не увидит.

Ко мне подошел Эндо-сан. Время снова повернуло вспять: ведь разве он был не в той же самой одежде, как тогда, когда я был в глубоком дзадзэн и когда он готовился отрубить мне голову? Черное одеяние с красивой золотой оторочкой показалось мне знакомым, только на этот раз волосы были короткими, не было самурайского узла на затылке, и в руке он держал меч Нагамицу.

Он встал передо мной. Это была правда. Все это действительно происходило, время бежало вспять. У него на лице было то же самое выражение, которое я уже видел. Я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание, но страха не было, только признание его правоты. Он сказал мне:

– Твой отец умрет. Но ты будешь жить.

– Нет! Я не этого у вас просил!

Он обернулся на отца. Они обменялись взглядами, и я понял, что был заключен еще один договор, в котором я не принимал участия. Отца подвели ко мне, и он с трудом опустился на колени; я даже услышал хруст его суставов. Я пытался вырваться из пут, крича на Эндо-сана.

– Кричать бесполезно. Ты ничего не сможешь сделать, и все останется, как есть, – тихо произнес отец. – Прояви достоинство перед жителями Пенанга.

Я прекратил борьбу.

– Почему?

Он улыбнулся мне своей красивой улыбкой, но на вопрос не ответил. Вместо этого он спросил почти детским голосом:

– Это больно?

– Нет, – ответил я. Воззвав к опыту прожитых жизней, к глубинам познания, я мог сказать ему точно: – Это не больно. Они сделают все как надо.

А потом толпа снова принялась шептать нашу фамилию, и этот шепот был словно волна, начинавшаяся далеко в море и набиравшая силу по мере приближения к берегу. Эндо-сан предупредил Горо и солдат, чтобы те не стреляли. «Хаттон! Хаттон!» – летело ввысь, прибавляя в звуке и накале чувств.

– Слушай! – сказал отец. – Сделай так, чтобы наше имя жило. Пусть оно навсегда сохранит те качества, которые с ним связаны. Только самые лучшие.

Эндо-сан снял с отца кандалы и помог встать поудобнее. Горо запротестовал, почувствовал себя обманутым, но Эндо-сан заявил:

– Он умрет свободным.

Отец сложил руки за спиной, схватившись за запястья. Как часто я видел, как он ходил, любуясь нашим садом, соединив руки в замок за спиной? Он выпрямил спину и поднял подбородок.

Эндо-сан встал прямо, на миг склонил голову и вынул катану из ножен. Она вышла тихо, словно луч солнца, пронзивший гряду дождевых туч, и с таким же блеском. Эндо-сан низко поклонился отцу.

– Я почту за честь, если вы позволите мне привести приговор в исполнение.

Отец наклонил голову, выражая согласие, и открыл глаза, сиявшие ярче, чем когда-либо. Он взглянул на солнце, быстро поднимавшееся над горизонтом, в последний раз почувствовав его тепло. Часы на башне пробили половину девятого, и утренний ветер охладил наши горящие лица и пошевелил его волосы.

Он протянул руку и погладил меня по голове.

– Никогда не забывай, что ты – Хаттон. Никогда не забывай, что ты – мой сын.

Эндо-сан снова поклонился и занес меч. Я узнал его стойку. «Хаппо». Обе руки подняты к правому плечу, ноги упираются в землю, меч воздет к небесам, как молитва. Толпа скандировала быстрее, и мои губы двигались в такт нашему имени.

Я заставил себя смотреть. Я сказал себе, что не отвернусь, что останусь с отцом до конца. Эндо-сан сделал вдох и опустил клинок. Толпа умолкла. Высоко в небе, пока еще невидимая, рокотала эскадрилья «Галифаксов», совершая ежедневный моцион.

Эндо-сан устроил так, чтобы отца похоронили на территории Истаны, рядом с надгробием Уильяма, а не бросили на всеобщее обозрение, как того хотели Хироси с Фудзихарой. Через несколько дней после его смерти меня вывели из форта Корнуолис, слабого и полуслепого от света, отражавшегося от стен, божественного света Пенанга, который я так любил. Я ничего не ел, а вода, которую ежедневно приносил Эндо-сан, застаивалась, пока я, скрючившись, лежал в углу. Я не говорил с Эндо-саном во время его посещений и не отвечал на его вопросы.

Меня освободили и поместили под домашний арест, что означало, что я не мог покидать Истану и находился под надзором Эндо-сана.

– Это Хироси приказал меня освободить?

– Хироси-сан умирает. Приказ отдал я.

По дороге в Истану я опустил стекла и – впервые за долгое время – вдохнул чистый, настоящий воздух. Я все еще не мог прочувствовать все случившиеся события, слоями навалившиеся друг на друга.

В камере я спал плохо, преследуемый яркими снами и воспоминаниями. Теперь же, когда мы ехали по извилистой прибрежной дороге, боль от ран утихала, смягченная моим старым другом, морем. Сколько раз я проделывал этот путь с отцом? Он часто делился самыми невероятными сведениями: «Вон там стоит дерево, откуда на машину резидент-советника свалилась ветка и переломала ему руки». «В том доме есть тайный проход на берег». «Вон в том ларьке продают лучшую ассам-лаксу [100], какую можно купить за деньги».