Ограниченный контингент - Громов Борис Всеволодович. Страница 71

Хорошо, в Термезе все закончится. А дальше? Я не мог даже предположить, что после девятилетнего пребывания 40-й армии в Афганистане нас так никто из руководства страны и Министерства обороны и не встретит. Если ни у кого из руководителей не нашлось времени (а скорее всего, желания), чтобы приехать в Термез, ничто не мешало через полторы-две недели пригласить в Москву тех, кто хотя бы командовал частями 40-й армии в течение девяти лет, на какой-нибудь скромный прием. Причем устроить его должно было не Министерство обороны, поскольку решение о вводе войск принимали не военные.

С одной стороны, я до сих пор помню, как нас обнимали и бросали под гусеницы машин цветы, поздравляли и целовали. С другой — ни один начальник в Москве даже не задумался о том, чтобы как следует организовать встречу 40-й армии. Ведь не мы же должны были себя поздравлять. Попытка не заметить выхода 40-й армии из Афганистана стала очередной бестактностью тех, кто работал в Кремле. Мне кажется, что ошибки своих предшественников сподвижники М. С. Горбачева походя, как бы между прочим пытались свалить и на нас. Дескать, не стоит встречать тех, кто выжил в Афганистане, — это не та война, о которой нужно помнить. А ведь Москва напрямую держала связь с 40-й армией и руководила ее деятельностью. Наверное, из огромного аппарата правительства страны или Министерства обороны можно было хоть кого-то отправить встречать нас в Термез, Все-таки не каждый день мы завершаем вывод войск из Афганистана.

Мне доложили о том, что к маршу готовы все. Я мельком взглянул на часы и дал команду: «Заводи!» Ребята постарались: с места разведчики тронулись все как один, что бывает крайне редко. Вся колонна прошла мимо меня. Уже тогда у многих на глазах были слезы. Не от ветра, естественно.

Я уже говорил о том, что вывод войск проходил по двум направлениям и большинство моих заместителей были вместе с подразделениями. Кто-то уехал раньше, кто-то — в последний день. На основном направлении находился член военного совета армии — начальник политуправления генерал Александр Захаров. Он ехал на первой машине последней колонны.

Я немного подождал, и ровно в 9:45 колеса моего бэтээра начали отсчитывать последние сотни метров по афганской земле. Подъехал к мосту. На небольшом повороте в окопчике сидели наши пограничники. На ходу я им махнул рукой и крикнул: «Счастливо! Будьте побдительнее, потому что нас в Афганистане больше нет».

На мосту не было ни души — он был совершенно пуст. Только впереди видно множество людей. Когда мы проехали середину моста и пересекли линию, обозначавшую государственную границу, увидел стоявших, по-моему, самыми первыми Михаила Лещинского и Бориса Романенко, оператора Центрального телевидения. Не доезжая до них метров семьдесят, я остановил бронетранспортер, спрыгнул с него и пошел пешком.

Примерно за неделю до этого на моем ЮТ в Ташкургане побывала группа, которую возглавлял в то время первый секретарь ЦК ВЛКСМ В. Мироненко. Прилетели главный редактор «Комсомольской правды» Александр Фронин с журналистами, Саша Розенбаум, Иосиф Кобзон. Это был последний «культурный набег» из Союза.

Кстати, последний приезд Иосифа Кобзона в Афганистан был девятым по счету. Впервые в частях Ограниченного контингента он побывал в апреле 1980 года. Я бесконечно люблю этого человека. Не перестаю удивляться его искренней заботе о друзьях и просто знакомых людях. Иосиф — удивительный, совершенно уникальный во многих отношениях человек. В тяжелые минуты я всегда чувствую его поддержку. Вместе с ним в 40-ю армию прилетали многие эстрадные исполнители. У нас побывали Валерий Леонтьев, Владимир Винокур, Лев Лещенко, Эдита Пьеха. Я благодарен этим людям за настоящее искусство, которое они дарили солдатам и офицерам Ограниченного контингента.

Я где-то неосторожно обмолвился, что после перехода границы повернусь в сторону Афганистана, посмотрю на этот мост и скажу все. Но только не вслух, а молча, про себя, чтобы никто об этом не знал. И вот теперь Фронин допытывался: «Ну хоть примерно… Я не сейчас, потом об этом напишу… Но что вы скажете?» Я же не мог ему ответить, что я по-русски емко помяну тех, кто отправил в Афганистан армию. Это во-первых. А во-вторых, я просто хотел вспомнить тех, кто не дожил и не дошел до этого дня, извиниться перед их матерями.

До того как мы поравнялись с Михаилом Лещинским, я приостановился и, сдержав свое слово, негромко, но ясно сказал несколько фраз. На бумагу они не ложатся.

Потом с Лещинским. Первый вопрос: «Что вы испытываете?» Конечно, радость и облегчение от того, что все завершено. И еще я ему сказал, что всем нашим солдатам и офицерам, которые прошли этот ад, нужно ставить памятники. И что за моей спиной не осталось ни одного военнослужащего 40-й армии.

Я далеко не сентиментальный человек, но говорить было трудно. Перехватило горло, еще немного — и навернулись бы слезы.

Когда мы с ним закончили разговор, я повернулся и пошел в сторону встречавших, увидел выбежавшего Максима. Он повис на мне, и я действительно не выдержал. Боря Романенко позже заметил, что я очень долго держал сына за плечи. Я просто ждал, чтобы нахлынувшая волна чувств прошла.

После этого я снова поднялся на бронетранспортер и метров восемьсот проехал до того места, где уже построился только что выведенный батальон. Людей было очень много. Я доложил генералу армии Попову, что вывод войск из Афганистана полностью завершен. Все присутствующие были рады и особенно хорошо восприняли именно эту фразу. Мы поднялись на трибуну. Примерно полчаса продолжался митинг. Обычно в такие моменты не запоминаешь, кто о чем говорил, но все говорили о хорошем.

После митинга я спустился вместе с офицерами с трибуны и еще раз оказался в окружении корреспондентов. В основном зарубежных. Наших почти не было — они или не прорвались туда, или им уже все было ясно.

Вместе с Поповым мы сели в ожидавшую «Волгу», и нас повезли в какое-то кафе. Там уже были накрыты столы. Меня до сих пор не покидает ощущение, что все происходило как-то скомканно. Местные власти отнеслись к нам очень хорошо, все было сделано на высочайшем уровне. Но, честно говоря, хотелось, чтобы праздник в полной мере ощутили и солдаты разведывательного батальона. Я надеялся, что их встретят так же, как и первые колонны в мае 1988-го. Тогда прямо на плацу, где только что закончился митинг, были расставлены огромные столы, которые, как мне рассказывали, ломились от угощений. Не было только спиртного — в то время все выполняли указ.

Насколько я понял, нас привезли в столовую обкома партии — там был телефон ВЧ. По этому аппарату я позвонил Язову и доложил, что задача выполнена, все вышли и потерь нет. Он без особой радости и теплоты поздравил, поблагодарил и повесил трубку.

После этого на душе стало пусто.

Небольшой прием прошел очень сдержанно. Не хотелось вообще ничего. Первый тост был за 40-ю армию. Второй — за командующего. И третий тост — святой афганский — за тех, кто там погиб. Как-то очень скоро начали расходиться. Я со всеми попрощался. Не хотел, чтобы со мной кто-то ехал.

Следующий день начался с того, что я проспал. Хотя за все время службы в Афганистане просыпался в одно и то же время — ровно в половине шестого. На меня сразу навалилось немое спокойствие мирной жизни. Схватил было трубку городского телефона — кому звонить? По каким номерам? Короче говоря, мы с сыном быстренько умылись, собрали вещи — чемодан, спортивную сумку и две коробки, в одной лежала видеокамера, которую я купил незадолго до вывода, в другой подаренная афганцами дыня, а зимой в Киеве это просто роскошь, — и поехали из домика, где мы с ним ночевали, в гостиницу.

Я по-прежнему оставался командующим армией. Теперь, правда, уже выведенной из Афганистана. У нас было заведено: каждый день, независимо от происходящих событий, мы оценивали боевую обстановку и уточняли задачи подразделениям. Так и пошло. После завтрака вместе с офицерами управления армии мы уточнили график отправки частей. Кто-то должен был ехать железной дорогой, кто-то уже находился в пути, одни грузились, другие только готовились…