Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Громыко Андрей Андреевич. Страница 126

Жуков по поручению нашей делегации в Женеве нанес визит Эйзенхауэру. Когда он докладывал об итогах этого визита, то оказалось, что в беседе с ним Эйзенхауэр как бы ушел в себя и ограничился малозначительными формальными высказываниями. Его как будто подменили. Из общительного, улыбчивого человека он превратился, по словам Жукова, в манекен без эмоций. Я видел, что Жукова все это смутило.

Президент США и его правая рука – Государственный секретарь Даллес в дальнейшем выступали в Женеве с неизменно жестких позиций, вовсе не нацеленных на договоренность западных держав с Советским Союзом ни по германскому вопросу, ни по вопросам, касающимся ликвидации военных баз на чужих территориях. И это только подтвердило впечатление Жукова от его беседы с Эйзенхауэром.

Отмечу здесь, что, когда наша делегация возвращалась домой, Жуков высказал справедливую мысль о том, что Советскому Союзу надо держать «порох сухим». Ее, конечно, разделяли и другие советские участники совещания.

Георгий Константинович Жуков

Кто в нашей стране не знает имени полководца, прошедшего путь от солдата до маршала и министра обороны СССР?

Да и за рубежом среди людей, помнящих Вторую мировую войну, мало найдется тех, кто не слышал бы о нем. О Жукове писали и друзья, и недруги Советского Союза. Все без исключения неизменно признавали его выдающийся военный талант. Это относится особенно к тем, кто лично знал маршала.

Немало по его адресу было сказано в разное время теплых слов и Эйзенхауэром. В 1959 году он говорил мне:

– Я восхищен полководческим дарованием Жукова и его качествами как человека.

Это было во время визита к президенту США министров иностранных дел СССР, Англии, Франции и США, прибывших в Вашингтон из Женевы для участия в похоронах бывшего Государственного секретаря Даллеса.

Так же высоко отзывался Эйзенхауэр о Жукове в беседе со мной, состоявшейся позднее, в том же году, в Кэмп-Дэвиде. Американский президент вспоминал:

– Когда я был главнокомандующим союзными войсками в Западной Европе, то мы все – и я, и мои подчиненные, и генералы, командовавшие союзными воинскими соединениями, – буквально затаив дыхание, следили за победным маршем советских войск под командованием Жукова в направлении Берлина. Мы знали, что Жуков шутить не любит, если уж он поставил цель сокрушить главную цитадель фашизма в самом сердце Германии, то непременно это сделает. Сомнений на этот счет не было. Мы видели, что, несмотря на бешеное сопротивление гитлеровских войск, на всем протяжении советско-германского фронта инициативу прочно удерживала наступавшая Красная армия.

Это были справедливые слова президента.

С маршалом Жуковым мне довелось встречаться много раз, особенно после моего назначения министром иностранных дел. Он являлся тогда министром обороны. В память врезались две встречи. Одна из них – во время совместной поездки в апреле 1957 года в Бухарест для подписания советско-румынского соглашения о правовом статусе советских войск, временно находившихся на территории Румынии. Другая – в конце мая 1957 года во время поездки с аналогичной целью в Венгрию.

Когда мы летели в самолете, то садились рядом, быстро находили общие темы для разговора. Вот и тогда по пути в Румынию состоялась интересная беседа. Жуков говорил о минувшей войне.

– В достижении победы, – подчеркивал он, – наряду с другими важными факторами многое зависело от стойкости солдат и офицеров Красной армии. В ходе войны преимущество в этом все больше и больше оказывалось на стороне советских вооруженных сил, которые сражались против агрессора, за свою Родину и за избавление народов других стран от фашистского порабощения. Этот дух уверенности в нашей победе мы всемерно поддерживали у всех воинов – от рядового до генерала.

Мне запомнились энергичные высказывания маршала по поводу того, какую важную роль сыграли суровые меры по укреплению дисциплины в войсках, особенно на заключительном этапе войны. Требовалось не допустить расслабления и беспечности. Принятые меры положительно сказались на боеспособности нашей армии. Эти высказывания Жукова, видимо, диктовались тем, что, как известно, он лично имел отношение к весьма строгим акциям, направленным на поддержание высокого уровня дисциплины советского воина.

С нескрываемой радостью говорил Жуков об успешных испытаниях нового ракетного оружия, уже поступавшего на вооружение Советской армии. В то время еще не существовало межконтинентальных баллистических ракет, но в войсках крупных держав уже появилось грозное ракетное оружие. Он назвал параметры дальности уже испытанных наших ракет. В беседе я напомнил Жукову:

– С момента появления ядерного оружия США упорно возражали против наших предложений о прекращении производства и запрещении этого оружия вообще. Они стремились во что бы то ни стало сохранить американскую монополию на ядерное оружие, полагая, что СССР еще долго не будет его иметь.

Жуков в этой связи сказал довольно резкие слова по адресу вашингтонских политиков и стратегов, рассчитывавших получить устойчивое военное превосходство над Советским Союзом.

Когда мы уже находились в Бухаресте, то после всех официальных встреч вечером как бы продолжили беседу, начатую в самолете. Хорошее настроение не покидало маршала. Я замечал, что он всегда чувствовал себя менее скованно, если находился не в обществе Хрущева. Полководца Жукова знали все, особенно те, кто принадлежал к старшему поколению.

Жуков стал в тот вечер кое о чем вспоминать. Я задал ему вопрос:

– Георгий Константинович, ты хорошо знаешь, что народ тебя уважает, просто любит. Если бы среди героев существовала какая-то градация, то люди, наверное, высказались бы за то, чтобы тебе присвоить ранг героя из героев. Даже школьники с восторгом говорят о тебе как об одном из главных авторов Победы в войне. А среди взрослых разве есть в нашей стране человек, который не знал бы, кто такой Жуков?

Маршал заявил в ответ:

– Судить о моих делах и на войне, и в мирных условиях – дело, конечно, народа и партии.

Говорил он спокойно, держался просто.

– Я думаю, – сказал он, как бы рассуждая, – что сделал кое-что нужное. Все ли, что мог, не мне судить. Возможно, и не всем деятелям нравится, что люди ценят мою работу. У Сталина ко мне тоже было неровное отношение. Но в трудные моменты он всегда находил и умел использовать нужные слова, чтобы высказать их по моему адресу.

Мне понравились эти трезвые раздумья вслух, которые исходили от прославленного воина. Ведь не секрет, что в годы войны одно имя Жукова умножало силы той армии или того фронта, где он появлялся.

– Георгий Константинович, я бы хотел задать тебе деликатный вопрос, который, наверное, не раз уже задавали представители прессы, да и друзья-товарищи: часто ли тебя беспокоила проблема личной безопасности, особенно когда происходили горячие сражения?

Ведь хорошо известно, что Жуков мог появиться в самых неожиданных местах. Маршал подтвердил:

– Да, такой вопрос мне не раз задавали, в том числе и члены моей семьи. Разумеется, говорили об этом уже после войны, – а потом так же спокойно, как и до этого, сказал о собственном наблюдении: – Прежде всего должен отметить, что нет человека, который не опасался бы пули, особенно когда происходит сражение. Но ведь командир, особенно это относится к высшему командному составу, так поглощен ходом сражения, что вопроса о личной безопасности для него, как правило, не существует.

В его словах я не видел ни позы, ни рисовки. Он говорил, и я в этом убежден, откровенно, чистосердечно, искренне.

– И я, – заявил он далее, – вовсе не хочу себя выделять особо. Моим адъютантам часто от меня попадало за соответствующие напоминания.

Тут он сослался на то, как погиб Черняховский. Командующего 3-м Белорусским фронтом Ивана Даниловича Черняховского убило в Восточной Пруссии, неподалеку от городка Мельзан, осколком шального снаряда, разорвавшегося сзади машины, в которой ехал генерал армии. Обстановка на участке фронта возле окруженного Кенигсберга, где все это произошло, в тот зимний день последнего года войны была вроде бы и не напряженной.