Памятное. Новые горизонты. Книга 1 - Громыко Андрей Андреевич. Страница 75

Никогда я не слышал от кого-либо из присутствовавших на подобных встречах, что Сталин не мог свободно двигаться или его физическое состояние оставляло желать лучшего.

Короче говоря, если бы он болел, то на этих заседаниях вряд ли обсуждались бы, и притом основательно, принципиальные вопросы политики, которые требовали неотложного внимания и решения.

Следует учесть и то, что поездка на машине от Кремля на ближнюю дачу занимала не более пятнадцати минут. Так что все участники встреч не теряли много времени на дорогу.

Эти мысли, возможно, представляют интерес в связи с появившимися высказываниями о том, будто бы Сталин в течение многих лет настолько тяжело болел, что не мог серьезно заниматься делами страны. Если бы все обстояло так, то разве Маленков, к которому обычно обращались по вопросам срочного характера при отсутствии Сталина в Кремле, отсылал бы каждый раз того, кто обращался в ЦК, лично к Сталину? Случалось так не раз и со мной. К Сталину обращался много раз и я.

Вовсе не хочу сказать, что Сталин неизменно чувствовал себя великолепно. Это просто мне не было известно. Вероятно, недуг постепенно подкрадывался к нему. Определенно могу говорить лишь о своих наблюдениях. У меня, конечно, не может быть доводов против утверждений тех, кто может привести факты, расходящиеся с тем, о чем пишу я. Именно факты, а не домыслы.

Сказанное лишь подтверждает тяжесть преступлений, совершенных против миллионов невинных советских людей. Ведь весь механизм репрессий, обрушившихся на их головы, направлял Сталин. Здоровья у него для этого хватало. Ведь направлять все это невозможно, находясь в кровати.

Наверное, ни в нашей стране, ни тем более за рубежом, ни даже среди родственников Сталина нельзя найти никого, кто взялся бы перечислить множество граней, составлявших его облик и характер как человека.

Одной из таких граней являлась его удивительная способность прибегать к иронии и сарказму.

Он выпускал свои словесные стрелы главным образом тогда, когда нужно было нанести удар по политическим противникам или по людям, которые хотя и не заслуживали того, чтобы их относить к противникам, но вполне могли быть причислены к тем, кому следовало бы, с его точки зрения, указать на упущения, ошибки, пороки.

Между прочим, я замечал, и не раз, что когда другие, в том числе руководящие деятели партии и государства, прибегали к похожим приемам, то ему это нравилось, если это не было направлено так или иначе против него. Он ценил тех людей, которые умели острить.

Мог терпеливо выслушать такого человека и только затем высказывал свое мнение. Ему не нравилось, когда он давал какое-то поручение тому или иному сотруднику из своего окружения, тот сразу говорил «Есть!», поворачивался и убегал, а затем вдруг начинал обдумывать, что означает сказанное.

Вот пример. Дал он как-то во время пребывания в отпуске на юге нашей страны поручение сотруднику из охраны:

– Немедленно соедините меня с расом [8] Касой.

Тот сказал:

– Есть!

Стремительно повернулся и ушел выполнять поручение.

А рас Каса – это один из вождей в Эфиопии, который проявил исключительное упорство и способности в боях против итальянских интервентов в 1935–1936 годах. Тогда его имя не сходило со страниц советских газет, и, конечно, отношение к нему было сочувственным. Его считали героем.

Сотрудник поднял переполох в окружении Сталина и, разумеется, выполнить поручение не мог просто потому, что само задание было из области фантастики. Никакой связи с находившимся где-то в горной местности Эфиопии расом Касой и быть не могло. В полном смятении молодой человек через какое-то время вернулся и, переминаясь с ноги на ногу, доложил:

– Товарищ Сталин, никак невозможно связаться с расом Касой, так как он находится где-то в эфиопских горах.

Сталин от души рассмеялся и сказал:

– Эх, вы. А еще в охране работаете.

Или другой, уже трагический, случай.

Некоторое время спустя после смерти Сталина я был в кабинете у Молотова. Он рассказал о последних минутах Сталина.

– Члены политбюро навещали Сталина, получив сообщение о том, что он плох, – начал Молотов. – Он и в самом деле был в очень тяжелом состоянии. В один из дней болезни мы стояли у постели: Маленков, Молотов, Хрущев и другие члены политбюро.

Сталин часто впадал в забытье, – говорил рассказчик, – а когда приходил в себя, сказать что-то практически уже не мог.

В один из моментов, – продолжал Молотов, – когда мы находились рядом с ним, Сталин неожиданно пришел в себя, приоткрыл глаза, увидел знакомые лица. А потом медленно показал пальцем на стену. Все подняли головы. На стене висела фотография с незатейливым сюжетом: маленькая девочка из бутылки через рожок поила молоком ягненка. Так же медленно, как он показывал на стену, Сталин перевел палец теперь уже на себя.

Рассказчик заключил свое повествование так:

– Этот последний жест, после которого его глаза закрылись, чтобы уже не открыться, присутствовавшие расценили как своеобразный сталинский юмор: умирающий сравнивал себя с беспомощным ягненком.

Чем не уникальный сплав трагического и юмористического. Он тоже передает определенную черту характера Сталина.

Почти в тех же словах о последних минутах Сталина рассказывал и Н.С. Хрущев. Этот рассказ я слышал от него дважды.

Наконец, Потсдам

Сразу же, как только фашистская Германия была повержена, встал в практическую плоскость вопрос о подведении итогов войны и созыве с этой целью новой конференции руководителей трех союзных держав. Разумеется, все три столицы после Ялты готовились к такой конференции. Она состоялась на еще дымившихся руинах преступного Третьего рейха. Этот форум – как советский посол в США, я стал членом нашей делегации – явился, может быть, особо важным событием и в моей политической жизни.

Участию СССР в Потсдамской конференции предшествовала напряженная подготовительная работа. Основное направление этой работы – мне довелось, находясь в Москве, внести в нее свой непосредственный вклад – определялось советским руководством во главе со Сталиным, уделявшим исключительное внимание проблемам, которые предстояло обсудить в Потсдаме. Советская делегация подготовилась хорошо и направилась на конференцию с намерением искать соглашения.

Все это стало возможным прежде всего потому, что советский солдат совершил бессмертный подвиг и Красная армия стояла в бывшей цитадели фашизма – Берлине. Народы освобожденных стран выражали свои симпатии к армии страны-освободительницы. Конференция собралась в условиях вызванного победой подъема прогрессивных настроений в Европе и мире.

США представлял Трумэн. Для Сталина он был деятелем малоизвестным, а в персональном плане совсем неизвестным. Черчилль, разумеется, больше знал политическое лицо Трумэна. И в первые дни работы конференции, пока Черчилль участвовал в ней, каждый присутствовавший замечал, что они понимали друг друга с полуслова.

Черчилля на посту премьер-министра и главы английской делегации в Потсдаме сменил Эттли. Новое лейбористское руководство Англии полностью восприняло ту линию, которая проводилась до этого на конференции Черчиллем, консерваторами. Трумэн легко находил общий язык и с Эттли.

Стоит напомнить о некоторых аспектах обстановки на самой конференции. Хотя кое-кто из зарубежных участников уже писал об этом, но неточностей в описаниях хоть отбавляй.

Поскольку Потсдам находился в советской зоне оккупации, заботы по поддержанию порядка, обеспечению безопасности глав делегаций, а также других участников конференции лежали на советской стороне. И все это, согласно общему мнению, организовано было по высшему классу.

Советская делегация располагалась в Бабельсберге – небольшом городке, находившемся в нескольких минутах езды от Потсдама, бывшей резиденции германских королей. Сами же заседания конференции проходили во дворце Цецилиенхоф.