Падает вверх - Полещук Александр Лазаревич. Страница 34

Нашим атаманом был низенький мальчик, много ниже меня, по кличке «Хомяк». Юркий, ловкий и безжалостный, наш атаман был связан с взрослыми людьми, которые использовали его в своих таинственных делах. Хомяк часто приносил какието кошельки и бумажники. Для нас было ясно, что содержимое их нашло своего нового хозяина. Хомяк же говорил:

— Ну, кто купит? — Хомяк, конечно, понимал, что нам эти кошельки были ни к чему, просто форсил, но деньги у него действительно водились, на них он «кутил» «в пещере» в окружении своих приближенных.

Однажды в большом зале нашей «пещеры» на секретном совещании было решено произвести полную «экипировку» нашей «команды». Оказывается, Хомяк не раз уже лазил по пожарной лестнице на склад театра имени Франко, но один ничего не мог взять, так как с чердака нужно было спуститься вниз при помощи веревки." Операция была проведена, и каждый мальчишка с нашей улицы получил жестяной шлем, меч или шпагу, а для пяти старших мальчишек удалось собрать полный комплект рыцарского вооружения. Во время дележа вспыхнула ссора между руководством в лице атамана и его пяти приближенных и рядовыми участниками «операции». Понадеявшись на свои латы, руководящая верхушка вызвала всех остальных на бой, была жестоко избита и с трудом извлечена из погнутых доспехов.

Мое появление дома в шлеме древнего гладиатора не вызвало восторга. Антон Степанович долго рассматривал покрытый бронзовой краской гривастый шлем и сказал:

— Вернешь, откуда взял… Это ведь из театра, так?

— Ну, я один не полезу, там одному страшно…

— Не боялся, когда брал, наберись смелости и верни. Это государственное, народное имущество.

Подобные же разговоры были, видимо, и в других семьях, потому что назавтра я встретил возле пожарной лестницы еще нескольких «рыцарей», с унынием посматривавших вверх на чердачное окно. Тягостное наше состояние было нарушено громким криком сторожа, неожиданно появившегося из двери. Мы быстро побросали наше вооружение и вскарабкались вверх на «горку», что дало мне полное право вечером сказать Антону Степановичу:

— Я все вернул. И другие тоже.

Да, мы «вернули» театру его имущество, но те немногие часы, которые провела моя голова в почти «как настоящем» шлеме гладиатора, неизгладимы в моем сердце. Теперь, вглядываясь в рисунки, изображающие рыцарей, я как-то совсем по-другому понимал и рыцарскую гордость и рыцарскую мужественность: ведь и я тоже носил почти такой же шлем, а в нем нельзя не откинуть гордо голову, просто нельзя, какой бы противник ни стоял перед тобой.

ПОКА СУЩЕСТВУЕТ МИР!

Хомяк неожиданно исчез. Скорее всего его отправили в какую-нибудь колонию, но кто-то уверенно заявил, что Хомяк поехал в Одессу продавать кошельки и бумажники, а потом зайцем пролез в трюм заграничного парохода и уехал в Турцию навсегда. С исчезновением атамана наша ребячья жизнь както сразу упростилась. Исчез постоянный страх перед этим ловким и жестоким вором: ведь каждого, кто проявлял самостоятельность, Хомяк «брал на головку», так называлась процедура, когда Хомяк, вцепившись в плечи своей жертвы и отталкиваясь ногами от земли, бил своей остренькой головой прямо в лицо наказуемого.

В школе стали задавать много уроков, отнимавших все утреннее время, и «горка» постепенно отошла на второй план.

Зато развернулись работы над «вечным двигателем». Я привык обращать внимание на всякое длительное движение, внимательно всматривался в любую машину, любой механизм, пытаясь мысленно так «замкнуть цепь», чтобы это движение, смогло бы возникнуть снова и снова. Однажды я заметил, что связка ключей от книжного шкафа как-то поособенному дрожит, если толкнуть один из ключей. Мне показалось, что я что-то такое открыл, и теперь остается ввести еще одну связь, чтобы эти ключи стали бы дрожать постоянно.

В этом был свой расчет. Я чувствовал: все простые пути исчерпаны, сонмище громадных умов, возможно более глубоких, чем ум самого Альфреда Брэма, все еще остававшегося эталоном научного величия, давно уже исследовали все, что лежало на поверхности. Мне оставалось наблюдать и наблюдать. Может быть, что-нибудь такое «покажется», а я возьму и «раскрою» и доведу до конца.

Мои чертежики я никому не показывал, боялся, что меня засмеют. А главное, что вошло с тех пор в мою жизнь навсегда, можно определить, как непрерывное мучительное сомнение в правильности того или иного решения.

И вот свершилось… Передо мной была законченная модель «вечного двигателя». Она была, правда, «еще на бумаге», но я с каждой минутой все больше и больше убеждался: да, это «вечный двигатель», и, конечно, никто и никогда такого не изобретал, это он, мой «вечный двигатель»!

А все началось утром, после того как я узнал на уроке естествознания об опытах с магдебургскими полушариями. Учительница физики — всегда рассеянная, но педагог очень знающий, она родилась и училась в Праге и до сих пор плохо говорила порусски — достала как-.то из школьного шкафа два больших медных полушария с узорными ручками и красивым маленьким краником и предложила откачать воздух из сложенных вместе полушарий. Потом мы всем классом пытались разнять эти полушария, они, казалось, стали одним цельным куском металла, а учительница повернула краник, впустила внутрь воздух, и полушария сразу же разъединились. Давление на каждый сантиметр, оказывается, было равно одному килограмму, целому килограмму!

Я пришел домой, вытащил заветную тетрадку с чертежами «вечных двигателей» и нарисовал магдебургские полушария. «Какая сила, — думал я, — какая огромная сила! На один квадратный метр давит сила в десять тонн… И никто это никак не использовал, по-настоящему не использовал».

— А что, если взять не шар? — громко сказал я и тотчас же испуганно оглянулся. "Да, не шар, — продолжал я уже про себя, — не шар, а большое стальное яйцо, полое внутри, с выкачанным воздухом. Тогда на одну половину, ту, что имеет форму полушария, будет давить сила меньшая, чем на удлиненную, ведь площадь удлиненной половинки будет, конечно, больше… И если поставить такое яйцо на тележку, то его с одной стороны будет толкать, скажем, тонна, а с другой — две, а можно сделать и три! Вообще будет достаточно и одной тонны. А ведь никто не догадался, это я первый, я открыл ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ! И недрогнувшей рукой я подписал рисунок: «Вечный двигатель М. Мельникова, открыт им 15 сентября 1933 года в городе Киеве СССР»; после чего была нарисована большая красная звезда. Рисунок имел примерно следующий вид:

Теперь осталось поставить мое яйцо на тележку, тележку на рельсы, замкнутые в кольца, и тележка, эта, несомненно, покатится и будет катиться по рельсам, пока существует воздух, пока существуют законы природы, пока существует мир! Правда, колеса нужно будет смазывать… Ничего, пририсуем масленку, можно использовать такую же, какая у мамы в ящике швейной машины.

Итак, дело было сделано. Законы природы больше не являлись препятствием, они помогали, нужно было только правильно их понять, и можно делать все… Шел месяц за месяцем, а я все не мог решиться показать кому-нибудь свой чертеж. Вдруг я все-таки, все-таки ошибся?.. И я в тысячный раз проводил свое рассуждение: чем больше квадратных сантиметров, тем больше давление, чем больше давление, тем больше сила! Нет, не ошибся… И все начиналось сначала.

А я-то, я-то думал обойтись без законов природы! А они помогают?! И все это открыто мною в шестом классе, а что же я открою в восьмом?!

Я ПРИНИМАЮ ВОЗДУШНЫЙ ПАРАД

День начался необычно. Антону Степановичу кто-то позвонил рано-рано, часов в шесть утра. Уже рассветало, и окно в моей комнате было молочно-белым. Я прислушался к разговору. Это звонили «по делу», потому что Антон Степанович отвечал кому-то короткими фразами, потом речь неожиданно зашла обо мне. Отец так и сказал: «Если разрешите, я захвачу Мишу… Вполне дисциплинированный… Беру на себя… Есть, спасибо».