Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 - Гессе Герман. Страница 14

— Вспомни, Хань Фук, — тихо молвил старик, — ты волен поступать так, как тебе заблагорассудится. Ты можешь отправиться на родину и сажать деревья, ты можешь ненавидеть меня, можешь убить меня — от этого мало что изменится.

— О, как я могу ненавидеть тебя! — воскликнул поэт, охваченный глубоким раскаянием. — Ненавидеть тебя — все равно что ненавидеть само небо!

И он остался и продолжил занятия музыкой, научился играть на цитре, затем на флейте и наконец, наставляемый Мастером, начал слагать стихи и постепенно, шаг за шагом, овладел сокровенным искусством сквозь кажущуюся простоту и бесхитростность мысли проникать в души слушателей и сотрясать их, как ветер сотрясает кровли домов. Он воспевал приход солнца, описывал, как оно медлит, повиснув над горными кручами; он описывал бесшумную суету рыб, мечущихся, словно тени, в толщах вод, или шелест молодой ивы, раскачиваемой весенним ветром, и для тех, кто внимал ему, это было не просто солнце, не просто разыгравшиеся рыбы или шепот ветвей, — каждый раз им казалось, будто земля и небо слились на мгновение в божественной музыке, и каждый думал с отрадой и болью о том, что ему дорого или ненавистно: ребенок — о забавах, юноша — о возлюбленной, старец — о смерти.

Хань Фук давно потерял счет времени и забыл, сколько лет он прожил с учителем у истоков большой реки. Иногда ему казалось, будто он лишь вчера вечером пришел в эту долину и старик приветствовал его своей музыкой, а иногда представлялось, что за спиной у него, далеко позади, остались, давно утратив свою суть, все времена и поколения.

И вот однажды утром юноша проснулся один в старой хижине, и сколько ни искал он и ни звал своего учителя — Мастер Божественного Слова исчез без следа. Ночью незаметно подкралась осень, холодный ветер сотрясал стены хижины, а по небу тянулись за горный хребет унылые стаи перелетных птиц, хотя пора их еще не настала.

И Хань Фук, захватив с собой маленькую лютню, спустился с гор и отправился в родные места, и люди, где бы они ни повстречались ему, приветствовали его так, как приветствуют вельмож и старцев. Когда он добрался до родного города, ни отца его, ни невесты, ни других родственников уже не было в живых и в домах их давно поселились чужие люди. Вечером все собрались у реки на праздник фонарей; поэт Хань Фук стоял в темноте на другом берегу, прислонившись к старому дереву, и, когда он заиграл на маленькой лютне, взоры женщин, устремленные в ночь, затуманились сладкой печалью, а река огласилась криками мужчин, напрасно искавших и звавших невидимого музыканта: никто из них не ведал доселе, что лютня способна так дивно звучать. Хань Фук улыбался. Он молча смотрел, как зыблется золото отраженных в воде бесчисленных фонарей, и так же, как невозможно было отличить настоящие огни от их отражений, он не находил в душе своей никакой разницы между нынешним праздником и тем, первым, когда он юношей стоял здесь и внимал речам неизвестного Мастера.

Перевод Р. Эйвадиса

СТРАННАЯ ВЕСТЬ О ДРУГОЙ ЗВЕЗДЕ [12]

Одну из южных провинций нашей прекрасной звезды постигло страшное несчастье. Землетрясение, породившее грозовые бури и наводнения, опустошило три больших деревни со всеми садами, пашнями, лесными угодьями и плантациями. Погибло множество людей и животных, но самое прискорбное заключалось в оскудении запаса цветов, необходимых для убранства покойных и достойного украшения их могил.

Обо всем прочем, разумеется, позаботились без промедления. Глашатаи великой заповеди любви тотчас же поспешили в соседние земли, и со всех башен провинции грянул торжественный распев щемящих и просветляющих душу стихов, которые издревле были известны как дифирамб богине сострадания. И еще не было случая, чтобы кто-нибудь остался глух к ним. Из всех городов и общин потянулись на помощь люди, движимые состраданием, и вскоре те, кого несчастье лишило крова, стали даже теряться от избытка душевного внимания и приглашений воспользоваться гостеприимством родственника, друга или вовсе незнакомого человека. Откуда ни возьмись появились пища и одежда, телеги и лошади, хозяйственные орудия, камни и бревна и прочие полезные вещи. И пока старики, женщины и дети, бережно поддерживаемые под руки, входили в радушно распахнутые двери чужих домов, а раненым оказывалась первая помощь, пока среди руин продолжался поиск тел погибших, работа продвинулась столь стремительно, что рухнувшие крыши были уже разобраны, шаткие стены снесены и ничто не мешало начать новое строительство. И хотя запах беды и ужаса еще висел в воздухе, а близость мертвых призывала к скорбному молчанию, все лица и все голоса выдавали душевный подъем и некую деликатную торжественность, ибо упоение общим делом и радостной убежденностью в том, что оно крайне необходимо и достойно всяческого одобрения, проникли в каждое сердце. Поначалу это выражалось робко и безмолвно, но вскоре то тут, то там стали раздаваться воодушевленные голоса, мало-помалу сливаясь в песню, столь естественную при общей работе. И неудивительно, что сильнее всего были подхвачены слова двух древних поэтических изречений: «Блажен подающий помощь тем, кто бедой повержен. Да насытится благим поступком сердце его, как засыхающий сад — первым дождем, и да будет он вознагражден цветами и благодарностью». И второе: «Божественная радость черпается в общих деяньях».

Вот тут-то и напомнила о себе горестная нужда в цветах. Покойников, найденных в первые часы, еще удалось убрать цветами и ветвями, взятыми из разоренных стихией садов. Потом пошли в дело все цветы, какие только можно было раздобыть в близлежащих селениях. Но, к довершению всех несчастий, именно три пострадавшие общины славились самыми большими и красивыми садами, дававшими цветы в это время года. Каждый год сюда издалека приезжали люди только затем, чтобы полюбоваться нарциссами и крокусами, которые лишь здесь выращивались в таком изобилии и с таким искусством, что отличались изумительным богатством оттенков. И все это было сметено и утрачено. Люди пребывали в крайнем замешательстве и не могли понять, как поступить с усопшими, не нарушая обычая, который повелевал украсить торжественным цветочным нарядом каждого покойника и каждое умершее животное, а место погребения сделать тем богаче и пышнее, чем внезапнее и мучительнее была смерть.

Самый старший из старейшин провинции, чья коляска одной из первых появилась перед развалинами, был встречен таким множеством вопросов, прошений и жалоб, что ему стоило немалых усилий сохранить самообладание и приветливость. Однако он прекрасно владел своими чувствами, его глаза были светлы и ласковы, голос звучал ясно и учтиво, а губы, полуприкрытые белой бородой и усами, не забывали о спокойной и понимающей улыбке, какая подобает мудрецу и наставнику.

— Друзья мои, — сказал он, — на нашу долю выпало несчастье, которым боги желают испытать нас. Все разрушенное мы вскоре отстроим заново и вернем нашим братьям. И я благодарен богам за то, что в мои преклонные годы мне еще раз дано увидеть, как все вы, бросив свои дела, поспешили сюда, чтобы помочь нашим братьям. Но где же нам взять цветов, чтобы торжественно и с честью проводить покойных? Ведь никто среди нас не помнит случая, чтобы хоть один из опочивших был похоронен без жертвенных цветов. Полагаю, вы согласны со мной?

— Да! — закричали все. — Мы согласны с тобой.

— Знаю, друзья мои, — по-отечески улыбнулся старец. — Я хочу лишь сказать, что нам надобно делать. Всех, кого мы не сумели нынче похоронить, нужно перенести в большой храм Солнца, высоко в горы, где еще лежит снег. Там они будут в целости и сохранности, а тем временем мы добудем для них цветов. Есть лишь один человек, который может дать нам так много цветов в это время года, — наш король. Придется кого-то послать к нему с просьбой о помощи.

И вновь все закивали и загомонили:

— Да, да, к королю!

— Истинно так, — продолжал старейшина, и каждый был награжден чудесной улыбкой, просиявшей на белобородом лице. — Но кто же будет нашим посланцем? Он должен быть юн и крепок, ведь перед ним долгий путь, и ему надо дать лучшего коня. Наш посланец должен быть также хорош собой и светел сердцем, и чтобы этот свет был виден в глазах его, тогда и король поймет его сердцем. Ему не придется тратить много слов, глаза могут сказать больше. Лучше послать человека совсем еще юного, самого пригожего отрока общины. Хватит ли, однако, у него сил на такое путешествие? Вот теперь вы помогите мне, друзья мои. И если кто-то из вас возьмется за это поручение или если вы найдете такого, дайте мне знать.