Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич. Страница 16

Я забрался в кустарник и разделся. Холод сковал тело железными обручами. Проворно надел брюки и куртку, а нижнее белье натянул сверху. Шинель пришлось бросить, на нее рубашка не налезала. Оглядев себя, с досадой отметил, что на снегу будут выделяться руки, ноги, голова. Руки и ноги, в крайнем случае, можно спрятать в снег, а вот как замаскировать голову? Я достал носовой платок, завязал концы узелками. Еще мальчишкой я мастерил такие шапочки. Костюм, конечно, получился не ахти какой, да что поделаешь!

Пошел «скачками» от укрытия к укрытию. Без помех пройдя около двух километров, наметил очередную остановку у развалин. Они были метрах в пятидесяти от меня. Перебежал и вижу, что это вовсе не развалины, а штабель боеприпасов, накрытых брезентом. В заблуждение ввели меня ящики, разбросанные вокруг.

Не успел я ничего больше сообразить, как перед глазами замаячила черная фигура часового. Он шел прямо к тому месту, где я залег в снег. Я взялся за ручку ножа. Надо попробовать все сделать тихо. Часовой приближался, пританцовывая. Он, видно, промерз сильно, карабин держал в обнимку, кепи натянул на уши, на ногах у него были огромные, словно плетеные корзины, соломенные боты. Он не дошел до меня, повернул к штабелю, поднял брезент и забрался под него греться. Из-под брезента торчали ноги «бдительного стража», выше их округло выпирала голова. Очень хотелось треснуть чем-нибудь по этой выпуклости. Но я сдержался. Пошел в сторону, оглядываясь на ноги часового. Нелепо обутые, они все время с ожесточением притаптывали снег у штабеля, пока я их различал.

Так я и продвигался то «скачками», то ползком, обливаясь потом, а порой и промерзая до костей, когда надолго приходилось замирать в снегу при внезапном появлении гитлеровцев. Наконец между мной и нейтральной зоной осталась одна траншея и проволочное заграждение. К этому времени я настолько устал и промерз, что почти не мог двигаться. Тело у меня было как деревянное, в голове теплилась одна-единственная мысль — выбраться за проволоку! Я ее уже видел, совсем рядом, но между нею и мной — траншея. А по траншее ходит гитлеровец. Он тоже промерз и поэтому громко топает.

Долго к нему пришлось подбираться. Я заметил его каску издали. Он отходил вправо шагов на двадцать, влево — на десять. Я пересчитал эти шаги не раз, стал подкрадываться. Когда он шел вправо, делая пятнадцатый шаг и должен был сделать еще пять, находясь ко мне спиной, я проползал несколько сантиметров. Когда он возвращался, я лежал неподвижно.

И вот теперь я рядом с часовым. Мне достаточно протянуть руку, и я могу дотронуться до его каски.

Самое правильное в создавшемся положении — без шума снять часового ножом и уйти в нейтральную зону. К сожалению, эта задача мне не под силу. Я настолько изнемог и промерз, что гитлеровец легко отбил бы мое нападение.

Убить его из пистолета — значит привлечь внимание соседних часовых, которые прибегут на помощь.

Что же делать? Перепрыгнуть через траншею, когда фашист будет ко мне спиной? Но я не успею отползти. Это сейчас он меня не видит, потому что я сзади, а он смотрит в сторону наших позиций. А на той стороне траншеи я окажусь прямо перед его носом. Но и так лежать дольше нельзя — замерзну. Единственный выход — собрать все силы и ударить фашиста пистолетом по голове, когда он будет проходить мимо.

Пытаясь хоть немного отогреть кисть правой руки, дышу на нее и совсем не чувствую тепла. Рука может не удержать пистолета, удар не получится.

В траншее послышался говор. Часовой остановился. Это смена. Как поведет себя новый? Будет ли он ходить туда и обратно, как прежний?

Вновь заступивший недолго потоптался на месте, покрутил плечами и тоже зашагал по траншее.

Я прикинул и, когда он поравнялся со мной, изо всех сил ударил его пистолетом по каске. Плохо! Удар вскользь. Гитлеровец с перепугу заорал, бросился бежать. Пришлось выстрелить.

Я вскочил, перепрыгнул через траншею и — к проволочному заграждению. Ухватившись за кол, полез по нему, опираясь ногами о проволоку. Сзади кричали, стреляли. Добравшись до верха, я прыгнул на следующий ряд проволоки.

Разрывая одежду и тело о колючки, перебрался через второй ряд, и тут что-то тяжелое ударило в голову. Я потерял сознание.

Сколько времени я пролежал в забытьи — неизвестно. Когда очнулся, в первую минуту ничего не мог понять. В глазах плыли оранжевые и лиловые круги. Чувствовал сильную боль, но, где именно болит, сразу не разобрал. Силился вспомнить, что произошло. И вот смутно, будто очень давно это было, припоминаю: лез через проволоку, потерял сознание от удара. Ранен. Но куда? И где я?

Лежу на снегу, вокруг ночная темень. Рядом разговаривают гитлеровцы. Почему они меня не поднимают, не допрашивают? Слышу, как позади меня кто-то работает лопатой. Может, приняли за убитого и хотят закопать? Вслушиваюсь. Звон проволоки, пыхтение солдата, работающего лопатой. Начинаю кое-что понимать.

Видно, без сознания я пролежал недолго. Фашисты считают меня убитым. Они — по ту сторону проволочного заграждения, я — по эту. Сейчас они подкапываются под проволоку и хотят меня втащить к себе.

Вскочить и бежать? Но я не знаю — может, у меня перебиты ноги. На снегу, недалеко от меня, лежит мой пистолет. Стараюсь вспомнить, сколько раз я из него стрелял, есть ли в обойме хоть один патрон. Живым не дамся. Все равно замучают.

Пока я размышлял, к моим ногам уже подкопались. Пробуют тащить, не получается. Я лежал вдоль проволоки и, когда потянули за ноги, зацепился одеждой за колючки. Гитлеровцы просовывают лопату с длинным черенком и, толкая меня в спину, пытаются отцепить от колючек и повернуть тело так, чтобы оно свободно прошло в сделанный ими подкоп.

Ждать нельзя. Я вскакиваю и бросаюсь в сторону наших окопов.

У немцев минутное замешательство. Я успел пробежать метров сорок. После этого мне вслед открыли торопливую, частую пальбу. Я бегу, падаю, кидаюсь из стороны в сторону. Надо мной взвиваются ракеты. Трассирующие пули огненными жилками пронизывают темноту и впиваются в снег.

Добегаю до кустов. Гитлеровцы продолжают стрелять по прямой, а я ползу вдоль фронта. Послышались взрывы — бьют из минометов, огонь перемещается в направлении наших позиций. Значит, меня потеряли из виду и считают, что я бегу к своим напрямую. Вдруг с нашей стороны ударила артиллерия — это было очень кстати, но непонятно, почему они откликнулись так быстро? Случайное стечение обстоятельств?

Фашистские минометы сразу поутихли. Я повернул к нашим траншеям.

На середине нейтральной зоны — замерзшая речушка. Мне еще хватило сил выползти на лед, но тут я опять потерял сознание. Кроме предельной усталости, сказалась и потеря крови.

Очнулся от толчка. Меня перевернули на спину и, видимо, рассматривали. Вдруг я услыхал: «Фриц, зараза!»

Русская брань прозвучала для меня сладчайшей музыкой. Помню, я смог только выдохнуть:

— Не фриц я, братцы!

— Ты смотри, по-русски разговаривает! — удивился человек, назвавший меня фрицем. — Ну-ка, хлопцы, бери его.

Подняли и понесли. Вскоре я был в блиндаже командира полка. Как только мне перебинтовали голову, я оторвал от куртки воротник и попросил срочно доставить в штаб фронта.

Оказывается, меня ждали. Николай Маркович сообщил по радио, что мне удалось уйти от преследователей. Командование, узнав, что я возвращаюсь, приказало в каждом полку подготовить группу разведчиков, а также артиллерию. Когда на участке, где я переходил фронт, гитлеровцы проявили сильное беспокойство, наша артиллерия произвела налет, а группа разведчиков вышла на поиски. Она-то и подобрала меня на льду.

Теперь я сидел в теплом блиндаже, среди своих. Казалось, эти родные русские лица я не видел целую вечность. Взглянул на часы, было около двух пополуночи. Значит, прошло всего двадцать четыре часа с того момента, как я ушел на задание…

Вот какие дела и схватки происходят в ночной тишине, когда в газетах сообщается: «На фронте ничего существенного не произошло».