Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич. Страница 6

Впереди, на фоне неба, показалась высота. Подойдя ближе, я увидел и шест с флагом на ее макушке. Взглянул на часы — было десять. Флаг казался черным, он плавно изгибался и покачивался.

Здесь, в расположении врага, говорить нельзя. Я показал рукой на грудь Голощапова и махнул в сторону того ската, куда Голощапов еще по предварительному уговору должен был идти в обход. Солдат понял, кивнул своему напарнику Боткину, и они скользнули в темноту. Во второй группе захвата был я сам и разведчик Макагонов. Для третьей, блокирующей группы задача пока не определилась, поэтому я шепотом приказал сержанту Гущину вести ее за мной.

Я пополз вдоль подножия высоты; вблизи она казалась огромной, на ней росли одинокие кусты и вырисовывались черные промоины от ручьев. Выбрав одну из таких промоин, я приподнялся, махнул старшему третьей группы, чтобы ждал здесь, а сам пополз с Макагоновым дальше — к вершине. В промоине было темно, ручей, который катился здесь днем, из-за прекратившегося ночью таяния иссяк. Мы ползли по твердому, очищенному от снега руслу. Когда промоина вывела на обратный скат, я увидел часового., Он находился ниже того места, где был укреплен шест с флагом, и, как я предполагал, был в безопасности от; пуль, летящих с нашей стороны.

Часовой в шинели, каске, с автоматом на груди, не торопясь ходил по тропке. Стежку хорошо было видно даже в темноте — ее натоптали за день, она была длиной метров пятьдесят. На скате, где мы лежали, дорожка часового почти вплотную доходила до промоины, а на том краю, где должен был подползти Голощапов, ни промоин, ни кустов видно не было. «У меня подступ удобнее, — определил я, — часового нужно снимать мне». Я отдал свой автомат Макагонову. Жестом указал ему — приотстань. А сам достал из кобуры пистолет и переложил его за пазуху (в рукопашной некогда будет искать кобуру под маскировочной одеждой), вынул нож и спрятал его лезвие в рукав, чтоб не выдал блеск. Приготовясь таким образом к схватке, я стал подползать к месту, где промоина ближе всего подходила к тропке часового. Когда часовой шел лицом в сторону промоины, я лежал неподвижно, когда же он уходил в противоположную сторону и был к промоине спиной, я осторожно продвигал тело вперед. В то же время, пока часовой удалялся, я быстро осматривал все вокруг, стараясь определить во мраке, где находится караул. Хорошо было бы установить, сколько времени стоит часовой — час, два? Если его снять сразу после заступления на пост, у нас будет больше времени и шансов на благополучное возвращение. А то может случиться так — кинешься на часового, а тут смена пожалует. Однако, как ни вглядывался я в темноту, ничего ни увидеть, ни услышать не удавалось.

Малейший шорох мог все испортить, поэтому я полз довольно долго. Наконец достиг того места, от которого до тропинки часового оставалось шагов пять. Но как преодолеть эти последние метры? Ползти нельзя — на гладком скате часовой увидит. Сделать бросок и подбежать к нему в тот момент, когда он повернется спиной, — тоже нельзя. Часовой услышит топот и успеет обернуться.

Я смотрел на сапоги: «Может быть, обмотать их чем-нибудь мягким? Но чем? Перчатки — не налезут. А не проще ли снять их? Босой пролечу — ахнуть не успеет!» Я порадовался своей находчивости. Стараясь не шуметь, принялся лежа разуваться. Портянки тоже пришлось сбросить. Холодная земля пощипывала ноги. Я поджал пальцы. С приближением момента для решающего броска сердце стучало все громче. Дыхание в груди спирало. Я крепко сжал рукоятку ножа.

Гитлеровец приближался. Сейчас он дойдет до конца дорожки, повернется и…

У меня остановилось дыхание, я поднялся и, словно на крыльях, пролетел расстояние до темного силуэта. Удар в спину, а другая рука тут же легла на разинутый для крика рот. Я повалил бьющегося фашиста, прижал, придавил к земле, не давая кричать. Ко мне тут же метнулся Макагонов. Вдвоем подержали гитлеровца, пока он не затих.

Я вернулся за сапогами. Рывком натянул их на ноги без портянок. Не видя вторую группу захвата, которая при таком варианте действий должна была снимать в это время флаг, я и Макагонов быстро полезли вверх по склону к шесту.

«Неужели Голощапов струсил? Не может быть!»

Вдруг в стороне послышался топот и какая-то возня. Кто-то бежал. Я остановился, приготовил оружие. Но все затихло. Быстро добравшись до вершины, я и Макагонов развязали веревку и опустил:! флаг. Он оказался огромным, бился на ветру, будто не хотел сдаваться русским. Я комкал полотнище и все думал: «Какой большой, черт, а издали казался маленьким».

Когда флаг замотали веревкой, из него образовался целый тюк. Здоровяк Макагонов взвалил его на спину, и мы поспешили к третьей группе.

— Здорово, товарищ лейтенант, — зашептал сержант Гущин.

— Подожди радоваться, еще не выбрались, — так же тихо ответил я и спросила — Голощапов не вернулся?

— Нет.

— Что-то у них произошло. Они не появились, когда мы сняли часового.

— Все время было тихо, — сказал сержант.

— Ну, ладно. Долго оставаться здесь нельзя, забирайте флаг и назад. А я пойду с Макагоновым искать Голощапова.

Разведчик попытался возразить:

— Товарищ лейтенант, вы сегодня и так уж поработали, может быть, я…

Я его прервал:

— Делайте, что сказано.

При подготовке к заданию я мог выслушать любое возражение, даже спорить позволял, но в ходе его выполнения никаких рассуждений не терпел, здесь должен быть единственный, властный и непререкаемый дирижер. Здесь все решали секунды.

Разведчики не успели еще двинуться в обратный путь, когда со стороны высоты показалась темная фигура. Она была огромна, приближалась медленно, словно вздыбленный медведь. Разведчики притаились. Вскоре они разглядели своего товарища — Боткина. Он нес на спине Голощапова.

— Что с ним? — спросил я.

— Ранен, — выдохнул запыхавшийся от тяжелой ноши разведчик.

— Тихо вроде было, — сказал Макагонов.

— Потому и тихо было, — непонятно ответил разведчик.

— Ладно, дома разберемся, — прервал я разговор. — Всем иметь в виду: назад нужно выходить так же осторожно, как ползли сюда.

Я опять пошел первым, старался найти следы группы и вернуться по ним. Но в темноте это оказалось невозможным. Миновав кромку знакомых кустов, мы легли и стали дальше выбираться по-пластунски. Я прислушивался — не обнаружится ли опять говор, на который натолкнулся в этом месте. Голосов слышно не было. Продолжая ползти, увидел перед собой полоску свежевырытой земли, а за ней разглядел окоп. Я предостерегающе поднял руку. Разведчики замерли. Разглядывая окоп, я приподнялся. Траншея была обжитой, но гитлеровцев видно не было, однако они могли находиться за первым же изгибом траншеи. Я повернул вправо, подальше обогнул опасное место и двинулся к нейтральной зоне. Уже готов был вздохнуть с облегчением — скоро фашисты останутся позади, как вдруг во мраке раздались тревожные крики. Гитлеровцы шумели где-то в глубине обороны, наверное, на высоте, где остался шест от флага. Одна за другой взмыли в небо ракеты и осветили все вокруг ослепительным зеленоватым светом.

«Хватились! — понял я. — Ну, сейчас начнется! Эх, жаль, не успели отползти подальше, нельзя вызвать огонь артиллерии — свои снаряды побьют».

Поднялась беспорядочная, еще не прицельная стрельба. Нас пока не обнаружили. Мы лежали под кустами, в. воронках от мин и снарядов, прижимаясь к земле. Сердца наши так часто и гулко бились, что каждому из нас казалось — удары эти невероятно громки, их вот-вот услышат враги.

«Неужели не выскочим?! — лихорадочно думал я. — Все сделали, только уйти осталось». Я представил себе озабоченное лицо комиссара, который слышит всю эту суматоху и не может понять, что здесь происходит и как помочь разведчикам. Почему-то именно в эту критическую минуту я понял: «А ведь он меня любит. Все добивался и внушал, что я должен вернуться живым. Эх, товарищ комиссар, я и сам жить хочу, но как выбраться из этого пекла? Если меня здесь уложат, всю жизнь Арбузова совесть будет мучить. Он будет себя считать виновником моей смерти».