Русские семьи счастливы по-своему - Покусаева Олеся Владимировна. Страница 9

За что я цеплялась? Воспоминания нашего начала, боль от несбыточных надежд, мои еще детские мечты, ответственность… Если угодно – я хотела сохранить семью. И что бы там ни было, хоть стреляйте, но он для меня родной человек. А это на дороге не валяется.

Я стала болеть. Врачи спрашивали: „Что с вами происходит? Молодая женщина не может так болеть!“ Началась полоса больниц, капельниц и лекарств уже не для мамы, а для меня. Сколько усилий и денег я потратила, чтобы вытянуть себя, работу и маму. Сколько времени и ресурсов, сколько надежд! Я подыхала от вирусов, пневмоний и бронхоспазмов. Началась астма.

Я не имела права болеть. Мамина жизнь – это я. Умри я в больнице – ее не будет через неделю. Только однажды я отчетливо почувствовала, что не хочу из больницы идти домой. Мне страшно. Но объяснить по-прежнему ничего не могу. Я только чувствую вранье вокруг себя, липкую паутину вранья и неосознанную, но явную опасность.

Кроме того, на работе я была Натальей Дмитриевной и от меня требовалась отдача. У нас новый проект с иностранным инвестором. Вот так вот.

Как я справлялась со всем этим? На ответственности, вероятно, и на природной силе противодействия: я выживу! А еще я любила свою работу – именно это меня и спасало.

Понимание ситуации с Володей осложнялось тем, что он удивительно трепетно и неизменно ухаживал за мной в больницах. Да и все близкие подруги мои были восхищены таким заботливым мужем и говорили: „Наталья, как тебе повезло! Мой Петя, если я заболею, палец о палец не ударит! А Володя-то какой молодец!“

Так прошло еще 8 лет.

За это время у мамы случился второй инсульт, а потом перелом шейки бедра, после которого я уже ее не вытянула. Домой я старалась приходить только ночевать. Спать с ним в одной кровати к этому времени уже не могла. Но тут болезни были мне на руку: инвалиду нужна отдельная кровать, и это не обсуждается.

А иногда я надеялась на спокойную такую старость с Володей: чтобы вдвоем старичками под ручку идти по осеннему парку… Мне 38 лет, и настоящий ад еще впереди.

Ушла с работы: из-за рейдерской атаки фирмы больше нет. А так бы и работала до последнего, наверняка. Но работать я бы уже не смогла. Это пришлось признавать. Осознавала тяжело. Не вдруг дается такое понимание.

Врачи говорят, что дома мне лучше, потому что я могу не вынести внутрибольничную инфекцию.

Володя работать не хочет. У меня ничего не получается от него добиться. Рушится все, что можно. Я болею, долги растут. Наступает практически нищета. У нас не заплачено за квартиру, нет лекарств для меня и нечего есть, перегорели лампочки и т. д.

Отмучилась мама в лазарете. Мы ее похоронили.

Сразу после похорон я слегла почти на два года.

Мне доступен кусок неба в грязном окне. Мир сузился до размеров кровати. В квартире стойкий запах лекарств. Стоит капельница. Он готовит мне кашу. Я ее ем. Он играет, сидя за компьютером, и караулит меня, чтобы я не встала. Если я начинаю чуть ходить, он открывает окно с холодным воздухом. Или устраивает скандал. Иногда я ловлю его странный острый взгляд. Он смотрит на меня. Он категорически не хочет, чтобы я поднималась и делает все для этого. Но он поддерживает меня по дороге в туалет, моет меня и готовит мне чай. Яблоки покупает, мандаринки, сыру кусок…

Как-то раз, ни с того ни с сего, прислонился лбом к стене и пробормотал: „Я мерзавец, девонька, какой же я мерзавец!“ Я, конечно, не поняла тогда, о чем это он, и успокаивать его стала.

А как-то раз я мечтать начала – смотрю в интернете домики в Болгарии и предлагаю: „А давай теперь лазарет продадим и купим домик у моря? Кто нам мешает?“ Он вдруг застонал, голову руками обхватил и тянет: „Скажи! В качестве кого я с тобой поеду?“ И чуть не плачет: „В качестве кого???“ Я растерялась тогда: что это с ним? „В качестве мужа“, – отвечаю! Еле успокоила.

Я замечаю, что он не хочет никого видеть у нас дома. Особенно тех людей, кому рада я. Он ревностно охраняет свой мир, так тщательно и долго им создаваемый. Его можно понять: человек двенадцать лет к этому шел – к миру, автор которого он сам. К миру, в котором я слабая, а он сильный. А тут угроза извне для его мира. Он нервничает от этого.

Весна, первое солнышко… Я прошу вывести меня во двор на лавочку, сама боюсь спуститься по лестнице. Он устраивает скандал на тему: это я собралась в ресторан, а у нас денег нет! На мои попытки, как обычно, возразить и объяснить он бьет своим полным арсеналом. Невероятная агрессия, как у дикого зверя. Я пытаюсь выйти сама и падаю в коридоре. Расшибаю ногу и спину. Он доволен, жалеет и успокаивает меня. Допустить, чтобы я вышла, он не может. Это противоречит концепции его мира. Обошлось – я не вышла, да еще и разбилась. Выдыхает, абсолютно успокаивается и жалеет меня.

Я слаба настолько, что меня можно назвать доходягой, я истощена морально и физически, я до сих пор не понимаю, что происходит, я начинаю думать, что он хочет меня убить из-за квартиры. Но не складывается. Нет, не в этом дело. Хотел бы, так уже давно убил бы! А он вон каши мне варит и уколы колет…

Но я отчетливо чувствую, что долго не протяну в этой ситуации. Я по-прежнему ничего не понимаю. Но мне страшно так, как никогда в жизни.

Спрашиваю: „Может быть, ты ненавидишь меня за что-то? Так скажи, я пойму“. Смотрит долгим взглядом, берет меня за руки и шелестит одними губами: „Мне тебя жалко“.

Спасение приходит так. Врач-женщина эмоциональная, и во время одного из визитов практически бросается мне на шею: „Ты молодец, ты выкарабкалась! Ты умница!“ И у нее случайно вырывается: „Я уж и не надеялась, что ты справишься, ты в таком состоянии была!“

Я плачу, рассказываю это Володе и спрашиваю его: „Что же ты делаешь? Просьба погулять со мной – это же могла быть моя последняя просьба в этой жизни!“ В ответ – взгляд, который я никогда не забуду: острый, волчий взгляд из-подо лба, быстрый и короткий. Потом забормотал что-то невнятное… Он, по всей видимости, испугался. Понял, что перестарался. Совсем убивать-то меня не хотел!

И тут наступила резкая смена поведения: он вдруг стал добрым, заботливым и внимательным.

Я начинаю гулять, спать ночами, соблюдать режим и всеми силами рвусь к жизни. Он не мешает. Я нахожу массажистку, и он позволяет мне ее нанять. Я с остервенением делаю массажи и набираюсь сил с каждым днем. Начинаю покупать пляжные платья и шорты, вспоминаю, что в жизни бывает море! Нет обычного противодействия, чем я и пользуюсь со всей силой и жаждой

Отпустил меня Володя примерно на год. Все стало забываться, я готовлю, домом занимаюсь, вроде как и славно. Болеть меньше стала. Только у меня все равно холодок внутри… Как волной страх накатывает. Чувство нереальности происходящего. Уж больно странные вещи у нас творились.

А что дальше меня ждет? Это мой основной вопрос.

Видимо, мое беспокойство передается и ему. Он не верит мне. В постель с ним ложиться не могу, это никак невозможно. Я становлюсь сильнее и активнее с каждым днем, хоть и болею, но не так затяжно и мучительно, как раньше.

При всем при том, что на спокойную жизнь с ним я согласна. Мне, в общем, теперь все равно. Не чужой же человек.

Мы с ним даже антресоль разобрали в квартире! Дышать легче стало. Это единственное дело, которое мы по дому сделали вместе за… 13 примерно лет. Он так старался, как я никогда не видела. Вот так вот я себя настроила на мир и благодать, именно так и собиралась жить дальше, совершенно не принимая в расчет, впрочем, как и всегда, а что же у Володи-то на душе творится.

Как обычно, все началось с моей бытовой просьбы не то полы пропылесосить, не то еще что…