Год испытаний - Брукс Джеральдина. Страница 27

— Сказать по правде, я умираю от голода, так как муж вот уже две недели не разрешает мне ничего, кроме чашки бульона и куска хлеба в день, — сказала она.

Когда мы вошли, я открыла рот от удивления: он вынес из дома всю мебель. Повсюду висели грубые деревянные кресты.

— Вот так муж проводит теперь время. Вместо того чтобы вести хозяйство, он делает кресты, — сказала Урит, заметив, что я с изумлением оглядываюсь по сторонам.

В доме было холодно, чувствовалось, что здесь давно не топили. Я вынула из сумки пирог и колбасу и разложила их на полотенце прямо на полу. Урит встала на колени и с жадностью набросилась на еду. Мы стояли и смотрели, как она ест.

Покончив с едой, Урит со страхом посмотрела на нас:

— Умоляю вас, не рассказывайте об этом моему мужу. Он и так сердится из-за того, что я отказалась ходить полуголой, как он. А если он узнает, что я ела…

Я убрала полотенце в сумку, проверила, не осталось ли на полу крошек, а мистер Момпелльон начал расспрашивать Урит о том, как и когда ее муж принял учение флагеллантов.

— Я точно не знаю, — сказала она. — Но, помнится, зимой он получил из Лондона какой-то трактат и после этого стал каким-то странным. Он сказал, что вы, пастор, поступаете неправильно, убеждая народ, что причина чумы не обязательно проявление кары Божьей. Он говорит, что вы должны призвать нас прилюдно покаяться за наши грехи. Недостаточно, утверждает он, обратить взгляд в души, мы должны также подвергнуть наказанию тело. Он начал пост, который становится все более строгим. Он сжег все наши матрасы, и спим мы теперь на полу.

Гордон перестал работать в поле, а неделю назад собрал стол и скамьи в кучу и поджег их, а затем бросил в костер и свою одежду. Он приказал ей сделать то же самое, но она отказалась.

— Он изругал меня, содрал с меня одежду и сжег ее.

Он заявил, что из-за ее слабости им придется теперь еще более сурово истязать свою плоть. Сделал кожаный хлыст и вбил в него гвозди. Сначала отхлестал ее, а потом себя. С той поры он каждый день этим занимается.

— Пастор, вы, конечно, можете поговорить с ним, но я боюсь, что он не прислушается к вашим словам.

— Как ты думаешь, где его можно найти?

— Честно говоря, даже не знаю, — сказала Урит. — Он теперь старается по возможности совсем не спать. Бродит ночами по горам, пока не свалится с ног от усталости. Иногда специально ложится у обрыва, где, как он говорит, ему удается не спать до рассвета — ведь если заснешь, то упадешь.

— Когда я встретила его, он как раз направлялся к обрыву, — вспомнила я.

— Ну что ж, — сказал пастор, — попробую его там отыскать. А ты, — обратился он к Урит, — постарайся как следует отдохнуть, а я сделаю все, чтобы облегчить страдания твоего мужа.

— Спасибо, — прошептала она.

Мы вышли из ее мрачного жилища. Я отправилась домой, спать, а пастор — на поиски Гордона. Я шла и думала, что вряд ли Урит сможет хорошо отдохнуть, лежа на голом полу.

Той ночью мистер Момпелльон так и не нашел Джона Гордона, хотя он несколько раз объезжал на Антеросе всю гряду. Лишь через неделю Брэнд Ригни, искавший отбившуюся от стада овцу, заметил труп под крутым обрывом. Не было никакой возможности поднять тело или хотя бы накрыть его. Туда можно было добраться только по тропе из Стоуни-Миддлтона, но для этого нужно было пройти через деревню, а этого мы сделать не могли, не нарушив обета. Так и пришлось оставить тело Джона Гордона на съедение диким животным.

В следующее воскресенье пастор вспоминал в своей проповеди Джона Гордона. Он говорил о нем с любовью и пониманием, упомянув, что тот искренне хотел служить Богу, хотя и выбрал для этого неугодные Богу методы. Урит пришла на проповедь в чужой одежде — узнав о ее беде, жители деревни принесли ей кто что мог. Несмотря на утрату, она выглядела несколько лучше, потому что снова начала нормально питаться. Соседи принесли ей продукты и матрас.

Однако уже через неделю она заболела. Я думаю, зараза попала в ее дом вместе с подарками соседей. Но были и такие, кто сделал совсем другие выводы: Джон Гордон поступал правильно, именно благодаря ему чума обходила их дом стороной. Не прошло и недели, как Мартин Миллер заставил своих домашних ходить в рубищах и обзавелся кнутом. Рэндолл Дэниэл последовал его примеру, правда, он не требовал того же от жены и ребенка. Рэндолл и Миллеры ходили по деревне и уговаривали всех последовать их примеру в истязании плоти.

Мистер Момпелльон очень переживал из-за всего этого. Когда я убиралась в библиотеке, я видела множество листков, плотно исписанных его рукой, с зачеркнутыми словами. Чувствовалось, что с каждой неделей ему становится все труднее находить для нас такие слова, которые нас подбодрили бы. Он стал чаще видеться со своим старым приятелем мистером Холброуком, пастором из Хадерсейджа. Он шел на холм над источником, у которого мы оставляли свои заказы, и ждал там, когда появится его друг. Мистер Холброук подходил, и они беседовали, перекрикиваясь через пропасть. Если мистер Момпелльон хотел сообщить что-то графу или отцу Элинор, он диктовал письмо мистеру Холброуку.

Иногда он возвращался после этих встреч в приподнятом настроении, а иногда казалось, что общение с внешним миром действует на него угнетающе. Работая по дому, я часто слышала, как Элинор старается подбодрить мужа.

Как-то раз я стояла перед их дверью с подносом и, услыхав, что они разговаривают, решила им не мешать. Когда я подошла немного позже и не услышала голосов, я заглянула в комнату. Элинор уснула в своем кресле. Мистер Момпелльон стоял сзади, слегка склонившись над ней.

Он не хочет потревожить ее сон, не решается даже погладить ее по голове, подумала я. Мне не встречалось другой такой пары, где оба с такой нежностью относилась бы друг к другу. Спасибо Тебе, Господи, что Ты бережешь их. Я стояла и смотрела на них, и тут вдруг во мне вскипела обида. Ну почему они так счастливы вместе, а у меня нет совсем никого? Я ревновала их обоих. Я ревновала к нему: мне хотелось бы, чтобы Элинор больше времени проводила со мной. И в то же время я завидовала тому, что он ее любит так, как и должен мужчина любить женщину.

Это был один из летних дней, теплых и мягких, как пух одуванчика. Мы возвращались с Элинор ясным вечером к ним домой, после того как навестили — в кои-то веки — здоровых, а не больных и умирающих. Элинор решила проведать стариков, дочери и сыновья которых погибли от чумы.

Мы нашли всех здоровыми и довольными, за исключением одного. Джеймс Маллион, беззубый сгорбленный старик, сидел с мрачным видом в темной комнате. Он совсем отощал. Мы помогли ему выйти на воздух и накормили его. Я все мелко порезала и потолкла, как для грудного ребенка. Когда я кормила его с ложечки, он схватил меня за руку и спросил:

— Почему болезнь пощадила старика, который уже устал от жизни, и забрала молодых?

Я ласково похлопала его по руке и пожала плечами, не в силах ответить на этот вопрос.

По пути назад мы стали обсуждать с Элинор эту тему: почему одни люди погибают от чумы, а другие — нет. Те немногие, кто переселился подальше от всех в пещеры и хижины, конечно, убереглись от заразы. Но все же оставалось загадкой, почему некоторые, несмотря на то что жили под одной крышей с больными, вместе питались, вместе спали, при этом остались здоровы. Я вспоминала слова мистера Стенли: нам только кажется, что это случайно, на самом же деле все в руке Божьей.

— Да, знаю, — ответила Элинор. — Мистер Стенли верит, что Бог подвергает страданиям тех, кого он от них избавит на небесах. Я не могу с этим согласиться.

Мы замолчали, и я шла, наблюдая за ленивым полетом пустельги и слушая редкие крики коростеля, пытаясь выбросить из головы все мысли о болезни. Когда Элинор кашлянула, я подумала, что это коростель. Но спустя несколько минут она закашлялась снова. Она остановилась, чтобы справиться с приступом кашля, сотрясавшим все ее тело, и прижала к губам кружевной платок. Я обняла ее за плечи. Но когда приступ прошел, она весело оттолкнула меня и сказала: