На росстанях - Колас Якуб Михайлович. Страница 60

Лобанович соскочил с повозки и взбежал на крыльцо. Дверь была заперта, на стук никто не отозвался, но окна в квартире учителя были распахнуты настежь. Залитая солнцем комнатка выглядела очень приветливо. Оттуда доносился запах свежей краски. Под окнами валялись кучки отбитой штукатурки. Видимо, здесь недавно происходил ремонт и еще не успели навести порядок.

— Обождите немного, — сказал Лобанович извозчику, а сам побежал во двор, чтобы войти в школу с другого хода.

Возле кухонной двери стояла чумазая девочка лет пяти и удивленными глазками смотрела на незнакомого человека. На двери висел замок.

— Где твоя мама? — спросил девочку Лобанович.

Девочка провела под носом грязным рукавом.

— Пошла к паненкам, — кивнула сна головой в сторону поповского дома.

— А мама твоя здесь живет?

— Эге!

— А батька твой где?

Девочка молча смотрела на учителя, не зная, что ответить на этот вопрос.

— Ты, может, позовешь маму?

— Она, должно быть, на село пошла, — проговорила рассудительно девочка.

Видимо, ей не хотелось искать мать или она просто не знала, куда та пошла. Она отвернулась, перестав интересоваться незнакомым человеком или, может быть, желая показать, что говорить здесь больше не о чем, и запела песенку.

Лобанович пошел обратно, раздумывая, что делать дальше. Выйдя со двора школы, он заметил новое лицо. Возле извозчика стоял невзрачный старый человек в поношенном пальто, сшитом на городской лад, длинноволосый, с неряшливой растительностью на лице. Увидя учителя, он зашагал ему навстречу.

— Учитель? — развязно спросил незнакомый человек, усмехаясь и подавая руку.

— Да, я назначен сюда учителем, — сказал Лобанович, здороваясь.

Ладонь и пальцы у незнакомого человека были как-то неестественно вывернуты и напоминали лапу огромного крота.

— Ну, будем знакомы: ваш сосед, псаломщик Ботяновский.

Нельзя сказать, чтобы Лобанович был очень обрадован таким соседством: дьячок был слишком корявый и запущенный, и в его лице было нечто такое, что не привлекало к этому человеку.

— Как ваша фамилия? — спросил дьячок.

— Лобанович.

— Вы, может быть, из духовных? — продолжал любопытствовать дьячок.

— Нет, я из другой породы.

— Из семинаристов?

— Окончил учительскую семинарию.

— А вы знаете церковное пение?

Эти расспросы начинали злить учителя, тем более что его ждал извозчик и он не выяснил еще, как войти в школу.

— А вот начинайте "Иже херувимы", я вам сразу подтяну, — раздраженно ответил он.

— И ноты знаете? — не отставал дьячок.

— Если нужно, и по нотам спою.

— Вот это хорошо! — обрадовался дьячок. — Отец Николай просил инспектора назначить сюда такого учителя, который мог бы наладить церковный хор.

Это было совсем не по вкусу Лобановичу. К тому же по части церковного пения он чувствовал себя очень слабо, как и вообще в области певческого искусства.

— Скажите, пожалуйста, — прервал он дьячка, который собирался еще о чем-то спросить, — как найти здесь волость?

— Нужно проехать селом на ту сторону, — версты не будет.

— Ну, тогда до свидания!

Лобанович поклонился дьячку и круто повернулся к извозчику.

— Поедем в волость!

Они поехали, а Ботяновский смотрел вслед и качал головой. Видимо, учитель не понравился дьячку, хотя бы уже тем, что осмелился предложить ему, старому человеку, чтобы он затянул тут же, на выгоне, "Иже херувимы". Надо будет поговорить с отцом Николаем.

В свою очередь встреча и разговор с этим заскорузлым дьячком немного испортили учителю его хорошее настроение. Особенно не понравилось ему, что отец Николай просил инспектора назначить сюда певчего. Он подумал об отце Николае: "Что еще за тип такой? И все-таки придется зайти к нему на этих днях".

Но вскоре впечатление от этой встречи сгладилось, и учитель с большим интересом разглядывал дворы здешних крестьян. В селе была только одна улица. Хозяйственные постройки тянулись далеко в глубь дворов.

Миновали церковь и новый поповский дом. Проехали еще несколько дворов и повернули к волостному правлению.

На крыльце перед "сборной" встретил Лобановича волостной сторож, дед Пилип. Это был коренастый, крепкий и подвижной еще старик с длинным красным носом и острыми, проницательными глазами.

— День добрый, дед!

— День добрый, панич!

— Можно увидеть писаря?

— В канцелярии, панич, сидит. А вы кто же будете? — спросил дед.

— Учитель вашей школы.

— А, так это панич учитель?

Дед Пилип, казалось, обрадовался, что приехал учитель. Он приветливо улыбнулся и, словно какому-то долгожданному гостю, широко открыл дверь.

— Наш панич говорил-таки, что должен скоро приехать новый учитель. Вот вы и приехали.

"Интересный дед", — думал Лобанович, разглядывая самобытную фигуру деда Пилипа.

— Дайте ваш чемодан, я отнесу его в комнату для приезжих.

Старик взял чемодан из рук учителя, показав рукой на канцелярию.

XIII

Пройдя просторную "сборную", чисто подметенную, но все же грязную, так как на полу накопилось не менее чем на вершок засохшей грязи, принесенной сюда со всех концов волости, Лобанович открыл дверь в канцелярию. Это была светлая и тоже просторная комната, перегороженная невысоким барьером из круглых точеных столбиков, за которым стоял длинный стол, обитый клеенкой. Над ним со стены надменно склонялись размалеванные цари и царицы в позолоченных рамах. За столом сидели два человека. Помощник писаря был еще совсем молодой, безусый паренек, с маленькими серыми глазками, хитрыми и немного насмешливыми. Белая манишка и прилизанные волосы говорили о его щегольстве, а хитрые глазки и жуликоватая улыбка свидетельствовали об умении выуживать гривенники и двугривенные из карманов полешуков. Другой человек — сам писарь, также молодой, но более солидный. У писаря были черные усы, правда короткие, и резко очерченное место бороды, заросшее короткой густой щетиной, небольшой вздернутый нос и прижмуренные, близорукие глаза, прикрытые темными очками. Писарь сидел, низко склонив голову к столу, и что-то писал.

Лобанович остановился возле барьера и поздоровался.

Помощник прервал работу, кивнул учителю головой и ждал дальнейшего выяснения дела. Писарь не отрывался от бумаг.

— Простите, что я прерываю вашу работу, — заговорил Лобанович и отрекомендовался.

— А-о-о! — отозвался писарь, быстро встал и провел учителя за барьер. Он подал стул и попросил Лобановича сесть.

— Школа моя оказалась запертой со всех концов, и я никак не мог в нее проникнуть. Приехал к вам, чтобы навести справки. Где же мне остановиться?

Писарь засмеялся.

— Школа, говорите, есть, а остановиться негде? Ну, ничего, все будет хорошо.

— Если уж приехали к нам, то все равно что к Христу за пазуху попали, — в тон писарю добавил помощник.

— За пазухой не слишком интересно сидеть, — засмеялся Лобанович. — А в школе, кажется, ремонт был?

— Был, был! Я уж постарался отделать вам квартирку на "пять с плюсом".

Писарь, как видно, любил пустить пыль в глаза и все важные мероприятия в волости приписывал лично себе. Разговаривая, он как-то по-особому поджимал губы и слегка потряхивал головой. Бахвальство писаря сразу бросалось в глаза. Чтобы еще больше поощрить его, Лобанович тут же поблагодарил и похвалил его за хорошее отношение к школе, заметив, что таких славных писарей не слишком много на свете.

— Ну, что вы говорите! — Видно было, что писарю поправилась эта похвала. — У нас с учителем всегда были самые лучшие отношения, школа от нас никогда ни в чем не терпела, — важно сказал он и предложил Лобановичу папиросу.

— Дайте уж и мне пустить дым по такому важному случаю, — протянул руку к папиросам писаря помощник, которого обычно писарь избегал угощать папиросами, хотя и был либералом.