На росстанях - Колас Якуб Михайлович. Страница 65

Волость прибрана, вымыта, вычищена с необычайным усердием и старательностью. Дед Пилип, на ходу сунув нюхательного табаку в нос, разрывается на части: и то и это надо подправить, туда и сюда сбегать, сделать то и другое… Захар Лемеш немного нервничает. Состояние души у него теперь точно такое, как у самого доброго христианина перед исповедью. Волнуется немного и писарь. Время от времени они переглядываются со старшиной, кивая друг другу головой, и подмигивают. А "сборная" гудит, дрожит от людского шума.

Вдруг все стихает. Старшина и писарь бледнеют. Старшина сгибается, становится сразу процентов на сорок меньше ростом. Народ расступается, и между стенами человеческого коридора идет земский начальник, идет четкой, быстрой походкой военного, приземистый, коренастый, смуглый. Земский начальник — граф с французской фамилией, бывший кавалерийский офицер. Все его движения изобличают в нем военного.

— Здравствуйте! — звонко бросает земский начальник.

— Здрам жалам, ваше сиятельство! — гудит сход.

Дядька Есып не успел поздороваться вместе со всеми и уже одиноко, когда все стихло, выкрикивает непослушным языком ответные слова на приветствие:

— Здравя жжы-лаю, ваше приятельство!

Земский начальник сразу же приступает к делу:

— Кого хотите иметь старшиной?

— Захара Лемеша! — гудят голоса.

— Лемеша! Лемеша!

— Ладно! — соглашается земский.

Захар Лемеш, улучив удобную минуту, подмигивает писарю, показав кончик языка.

Земский садится и пишет.

Вдруг дверь с шумом открывается и в канцелярию, как буря, врывается Тимох Жига. Глаза его дико вращаются, волосы взлохмачены.

— Громада! — кричит Тимох. — Уже выбрали? Захара Лемеша? Кого же вы выбрали? Еще мало выпил вашей крови!

Все это произошло совсем неожиданно. Тимох Жига один теперь владеет вниманием сходки.

Не давая никому опомниться, он налетает на Лемеша:

— Старшина! Старшинушка — ты? Га-a! Сто рублей пропил, земскому подсунул… а теперь будешь кровь нашу пить?

— Старшина! — кричит земский начальник. — Посадить его в холодную.

— Десятские! — командует старшина и сам, как хищный зверь, бросается на Тимоха.

Жига не дается, ворочает широкими плечами, разбрасывает десятских. Старшина хватает его сзади за плечи. Дед Пилип открывает дверь, и Тимоха вталкивают в черную дыру холодной.

В канцелярии тихо и неловко.

Полешуки переглядываются, чешут затылки. А Тимох кричит, бушует, ругается, не щадя ни старшины, ни земского.

XVI

— Знаете, пане учитель, вся моя беда в том, что я не умею записать того, что думаю. А у меня такие хорошие думки бывают! Вот напишут в волости бумагу, ну, прошение там или жалобу какую, читают тебе ее — нет, чувствую, не так надо написать. И много напишут, и слов всяких накрутят, а того, что надо, нет. Возле правды ходят, но правду съедают: нет ее либо крепко в скорлупу завернута. А если бы я сам умел писать, так я многим нос утер бы.

Аксен Каль — крестьянин из Высокого. Он пришел к Лобановичу поговорить. Учитель сам пригласил Аксена, когда познакомился с ним в волости, — у этого человека есть свои мысли, которые его занимают.

Лобанович слушает, всматривается в лицо Аксена. Это еще молодой человек, лет за тридцать. Черты его лица строги, даже холодны, глаза вдумчивые, и вся худощавая и крепкая фигура изобличает в нем человека незаурядного. Короткие черные усы плотно прилегают к самым губам упрямыми завитками и делают лицо его красивым и энергичным.

"Кем бы он мог стать, если бы его натура вовсю развернулась?" — думает учитель. И Аксен встает в его воображении то строгим прокурором, ратующим за общественную справедливость, то удалым атаманом разбойничьей шайки, безжалостным мстителем за крестьянские обиды.

Аксен Каль верит в правду, в ту извечную правду, которую так жадно ждет народ и которая за семью замками спрятана от него. Он не может спокойно смотреть на несправедливости, которые чинятся над людьми, и добивается правды. Его знает волость, знает и земский начальник как человека беспокойного и опасного. А старшина имеет приказ не спускать с него глаз. Об этом знает и сам Аксен и усмехается в черный ус: "Не вам, дурням, защемить меня!"

Не дает Аксен крестьянам погрузиться в спячку, примириться с их бесправной жизнью. Будоражит, будит их общественную мысль, бросает новые мысли, поднимает на борьбу с неправдой, — ведь крестьян обманули, обошли всякие крючкотворы чиновники, панские прислужники. Иначе как могло статься, что помещик Скирмунт из Альбрехтова залез в их дом, прибрал в свои руки из-под носа речные заливы-заводи, где так много рыбы, и сдает эти угодья им же в аренду? Заводи — больное место выгоновских крестьян. Двенадцать лет тянулся суд с паном Скирмунтом. Аксен Каль выступал от общества как доверенное лицо. Ходил по судам, начиная от окружного, и довел дело до сената, где оно и захлебнулось, потому что всюду пан держит руку пана. Так и остались заливы за паном Скирмунтом. А теперь их арендуют пять богатых хозяев из Высокого — старшина Захар Лемеш, церковный староста Рыгор Крещик и еще три хозяина. Им это выгодно, и они радуются, что Аксен Каль проиграл крестьянское дело. Они же о нем и разные слухи распускают как об авантюристе, которому нужны только общественные деньги. Ведь кто же пойдет против закона? Вот почему Аксен так не любит их — не любит как предателей крестьянских интересов и своих личных врагов. Не любит он также панов и чиновников; по его мнению, от них все зло на свете.

Хотя и сенат не признал крестьянского права, но Аксен не хочет успокоиться на этом. У него есть еще думка — подать прошение царю.

— Как вы думаете? — спрашивает Аксен Лобановича относительно прошения царю.

Лобанович опускает глаза, словно что-то соображает.

— Я сказал бы, но только не знаю, как примете вы то, что я скажу, — тихо отзывается он. И, мгновение выждав, добавляет: — Я думаю, что из этого ничего не выйдет.

Учитель едва сдерживается, чтобы не поделиться с Аксеном тем, что вот уже несколько дней тому назад ворвалось в его душу и перевернуло там все вверх ногами, целиком захватив его мысли. Но осторожность и чувство самосохранения берут верх, и он говорит:

— Знаете, Аксен, мы об этом поговорим как-нибудь в другой раз, поговорим так, чтобы никто не знал. А теперь я хочу сказать вам вот что. Вот вы сожалеете, что не можете записать свои мысли… А давайте попробуем поучиться?

Аксен в свою очередь опускает глаза, а затем усмехается.

— Знаете, голова уже на другое направлена, не тем занята. Хорошо учиться смолоду, а теперь и времени не хватает.

По тону его слов и по выражению лица видно, что Аксен не возражает против обучения.

— Бросьте! Свободную минуту всегда можно найти, была бы только охота. Приходите ко мне по вечерам, когда время будет. На большую науку рассчитывать не будем, а научиться читать и немного писать, я думаю, сумеем.

— Оно… почему бы и нет? Хотя бы только читать да расписываться — и то хорошо.

— Давайте попробуем сейчас.

Лобанович срывается с места, берет бумагу и письменные принадлежности и подсаживается к Аксену.

— Человек вы взрослый, и я буду с вами заниматься не так, как с маленькими. Начнем сразу с письма, в первую очередь с вашей фамилии.

Учитель пишет "Аксен Каль", старательно выводя каждую букву.

— Вот я написал ваше имя и фамилию. Зовут вас Аксеном. Вот вам этот самый Аксен, слово "Аксен", — ведь наша речь складывается из слов, а каждое слово можно записать. А вот и фамилия ваша — "Каль". На ваше счастье, и имя и фамилия короткие. Всмотритесь в них, а я сейчас печатные буквы достану.

Учитель идет к школьному шкафу, берет ящичек с буквами, а Аксен сидит, не сводит глаз с написанных учителем двух слов. Все его внимание направлено на эти слава, но ничего не говорят они ему. Он видит целый ряд странных значков-фигурок из палочек, кружков и крючков, совсем чуждых и незнакомых для его глаза.