Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович. Страница 58

Пробыли мы в музее до самого закрытия. Женька еще хотел смалевать верблюда, но нас к нему второй раз уже не допустили и вместе с остальными посетителями, как стадо баранов, погнали к выходу.

– Мошенники! – проскрежетал я. – Этакой наглости я еще нигде не видел! – Но за нами вежливо закрыли дверь.

– Ничего не поделаешь, двинемся по домам, – предложил Женя.

Обратно мы шли по бурлящему Невскому, войдя в него с самого его начала, у сада Трудящихся. Помяв себе и другим бока в толпе пешеходов, мы подошли к углу улицы Герцена.

– Ну, разойдемся, что ли? – спросил я.

– Знаешь-ка, что? – сказал Евгений. – Пойдем-ка сейчас ко мне. Ты, таким образом, будешь знать, где я обитаю.

– Идет, – согласился я. – Ты, Женька, гений! Недаром тебя так прозвали – Евгением!

Вскоре мы уже были перед Казанским собором. У тучной лавочницы Женька справился, нет ли у нее соевых конфет, но, к несчастью, таковых у нее не существовало. Мрачно облизываясь, мы тронулись дальше.

– Это что такое? – вдруг произнес Женька. – Наш московский Василий Блаженный?!

Я посмотрел вдоль канала Грибоедова, протекавшего мимо Казанского и Дома книги, и увидел вдалеке яркий, пестрый храм с цветными куполами, из которых, правда, один был золотой. [75]

– Вот тебе чисто русское творенье в Ленинграде! – сказал я.

– Это-то да, – согласился Евгений, – да только он с отступлением от русского зодчества: купол-то золотой у него один! Это уже западная черта. Что же он подкачал? А наш Василий Блаженный полностью русский до концов крестов своих. А этот нет! Купол этот с золотом мне что-то не нравится. Да-а!

– Но зато он вносит оригинальное разнообразие, резко отличаясь от других куполов, – сказал я.

Но Евгений явно был недоволен этим золотым.

Проходя по Аничкову мосту мы, как почитатели искусства, конечно, не могли пройти мимо его замечательных коней, не взглянув на них и не раскрыв на них свои рты. Особенно старался Женька, безумно, но справедливо обожавший коняшек.

Далее мы спустились на набережную Фонтанки и, дойдя до первого угла, свернули в переулок.

Женина тетя жила в небольшой квартирке, в которую мы попали не иначе, как покрутив сначала по лестнице и в коридоре. Тетя оказалась гостеприимной, полной, седовласой пожилой женщиной; дядя Женькин был уже стариком, но бодрым и бойким; он был невысок, солиден и с пышной седой шевелюрой, делающей его похожим на ученого, доктора или на музыкального маэстро. По словам Женьки, он иногда употреблял в ход свою внешность. Будучи чудаковатым и смелым, дядюшка всегда почти лез без очереди везде, говоря, что он врач и спешит к пациенту, у которого черт знает какая болезнь (и люди охотно верили ему, созерцая с уважением его гриву). Однажды его изловил милиционер, ибо старик прошел поперек улицу… А известно, что ленинградские милиционеры свирепы, как бестии…

– Гражданин! – загремел представитель уличной власти. – С вас штраф! Остановитесь!

Старик шел, не оглядываясь.

– Послушайте! – взвыл милиционер. – Я вам же говорю!

Дядя, не обращая никакого внимания, шел своим путем…

– Я отведу вас в участок!!! Штраф!!! – ревел член милиции.

Наконец, дядя остановился и подозрительно оглянулся, крайне удивившись милиционеру, отбивавшему возле него пляску.

– Гражданин, с вас штраф, или я вынужден буду…

– Что? – спросил дядя с непонимающим видом.

– Вы прошли там, где не следует, и поэтому я…

– Простите, – сказал вежливо старик. – Я… – он указал на свои уши, – плохо слышу… я, в общем, это… м-м-м… глухой!

Сколько ни бился милиционер, он ничего не смог поделать и так и не получил штрафные деньги. Махнув рукой, он отошел. Дядя спокойно продолжал путь! Глухого ему играть, без сомнения, помогла его старческая внешность и все та же неизменная шевелюра! Право, находчивый старик! Орел!!!

Я недолго пробыл у Жени и даже не снимал верхней одежды. Через несколько минут я уже топал обратно по переулку. Я знал теперь, где он живет, а это была моя цель сегодняшнего посещения.

Выйдя к Фонтанке, я сейчас же посмотрел на Аничков мост. Кони его темнели по краям, и это радовало меня: ведь это Ленинград, его достопримечательность! В Москве этого не найдешь.

Я быстро дошел по Невскому до Мойки и решил дойти до дому, следуя вдоль ее русла. По ее набережной тянулись ряды деревьев… Я шел у самого барьера, смотрел на ледяную поверхность реки и напевал про себя финал первого действия «Аиды». Радостная мысль, что я в Ленинграде, все еще трепетала во мне! До сих пор я не мог еще успокоиться, и я еле-еле верил в то, что все это не химера и не иллюзия.

У Раи я застал знакомых, довольно симпатичных супругов. Оба были низенькие, она – светловолосая, а он – черноволосый. На диване вместе с Норой шумно возилась их маленькая дочка Ирма, облаченная в ослепительно белое платье. Я пришел как раз к обеду.

Рая представила меня, назвав меня не двоюродным братом, а, как она всегда любит говорить, своим племянником. Мне, конечно, все равно!

Не знаю почему, но я был не в духе и молча занял свое место.

– Что это ты так мрачно смотришь на нас? А? – спросила меня Рая.

– Да так что-то… – пробурчал я.

Обед был прекрасным! Рая раздобыла гуся, и мы имели возможность уплетать гусиную шейку с соусом.

Моня за обедом сказал нам, что завтра в Малом зале консерватории их трио будет выступать перед музыкальными кругами для показа еще несозревшей пианистки, которая будет выступать в их трио. Оказалось, что это именно ту пианистку и будут слушать, которая была у нас на репетиции вчера днем. Моня пригласил назавтра всех нас; мы все, конечно, не сопротивлялись.

Незаметно подошел вечер. Знакомые ушли, еле-еле оторвав друг от друга мирно беседующих малышей, после чего Нора сейчас же окунулась в свою постель, а мы стали ждать более позднего часа. Я, конечно, занялся своей «Аидой», а Моня решил немного попилить на виолончели.

6-ое января. Сегодня с Евгением мы решили посетить Петропавловскую крепость, так как и Рая и Моня сказали мне, что раз я не был в ней в моих предыдущих пребываниях в Ленинграде, то я не буду знать «цель жизни», если не соберусь навестить ее.

Явившийся Женька сейчас же уволок меня на улицу, так как мы хотели пораньше очутиться в застенках, к которым мы и стремились. Мы вышли во двор.

– Боже, неужели мы в Ленинграде? – проскулил я, решив выудить у Женьки признания на этот счет.

– А я уже привык, – ответил он.

– Э-э, братец, – сказал я, – я слишком долго желал сюда попасть, чтобы свыкнуться с этим так скоро.

По дороге Евгений сказал мне, что тетя его ему сегодня напомнила о билете, чтобы не опоздать с выездом в Москву.

– Это верно, – проговорил я. – Нужно заранее о нем позаботиться.

И мы решили свернуть к Невскому, чтобы заглянуть на городскую станцию.

– Что-то мне тяжеловато делается внутри при мысли об отъезде, – признался я, качая головой.

– И мне нелегко, – изрек Женька.

Мы прошли через Мойку, мимо Казанского собора и, дойдя до торговых рядов, поднялись по широкой лестнице городской станции. Мы долго толкались внутри нее, возле касс, и, наконец, узнали, что билеты следует заказывать за четыре дня до отъезда, дабы получить их за три дня. Мы, как подлецы, хотели сначала вы ехать как можно позже, чтобы даже опоздать в школу, свалив вину на трудность при добыче билетов, но эта нечестная мысль о продлении нашего пребывания в Ленинграде была вскоре нами оставлена.

Мы решили зайти сюда послезавтра, чтобы выехать 11-го числа.

– Грешники мы с тобою! – сказал я трагически. Не успели освоиться, как уезжать пора! Вот об отъезде-то я не забывал, когда думал о Ленинграде! За что нас дурак-господь не милует?! Олух он за это! Первый подлец на небе!

Ориентируясь на золотой шпиль Адмиралтейства, мы шли по Невскому и вскоре вышли к Зимнему. Все время, в течение которого мы неслись по набережной Невы, мы любовались широкой панорамой на снежном речном поле и на крепость на том берегу. Морозы совсем пропали, и, очевидно, все последующие дни будут вполне подходящими для пребывания на улице под зимним небом.