Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович. Страница 78

Мы уговорились выйти в конце этого месяца, ибо по сводкам в это лето должна была быть почти всегда хорошая погода. Продвигаясь в день обычным шагом, делая по 40–50 км, мы могли бы достичь Ленинграда за 12–15 дней.

Тщательно все разработав, мы увидели, что безумства и ухарства в задуманном нами предприятии нет.

Но дома мною овладела тревога: я вспомнил о моих рассуждениях о возможности войны с Германией, ибо очутиться во времена военных действий где-нибудь в дороге мне не улыбалось, так как тогда бы мы встречали совершенно иные трудности, к которым мы не были бы готовы. Рисковать же ради риска – нет смысла: от этого никому особенной пользы не будет. Но потом я успокоился на этот счет, так как мы с Димкой задумали двинуться в путь на грани июня и июля, а война, скорее всего, должна будет возникнуть в двадцатые числа июня или в первые числа июля, следовательно, она нас предупредит, если только она, конечно, начнется. А уверенность в близкой войне у меня почему-то сильно укрепилась.

Ну вот, наконец-то я и дошел до сегодняшнего дня. Сегодня утром я сдал географию, как я уже раз упоминал, и очутился на полнейшей свободе.

Георгий Владимирович (наш Верблюд) был в хорошем настроении. Я еще в начале учебного года писал, что наш географ изменился и стал очень хорошим человеком, не то, что в прошлом учебном году.

Мне повезло: я выудил билет, в состав которого входила кое-какая часть Италии, которую я знаю еще с давних пор из-за своего письменного доклада по ней. Я натрепался, что знал, и меня оставили в покое.

Димка сразу же после экзаменов сообщил мне, что он уже послал письмо в Ленинград своему дяде, где сообщил ему о возможной встрече в это лето.

Дома, придя из школы, я написал обещанное мною Рае и Моне послеэкзаменационное письмецо, где сообщил также адресатам о моем предприятии, задуманном вместе с товарищем. Желая скорее получить ответ, чтобы узнать мнения своих ленинградцев, я очень просил их хотя бы открыткой ответить в день получения моего письма. Таким образом, через четыре-пять дней я уже могу ждать ответа.

Я как бы вскользь заметил в письме, что мое стремление попасть таким интересным способом в Ленинград очень велико, и, если не какое-нибудь из ряда вон выходящее событие, то я могу смело уже говорить об этом лете как о проведенном в городе Ленина. Я не пояснял этой своей мысли в письме, но под этим «событием» имел в виду войну Германии с нами!

«Может, уже Мишке не придется в Крыму долго быть! – подумал я, возвращаясь с почты домой, когда сплавил письмо в почтовый ящик. – Ведь если грянет война, то нет сомнения в том, что он вернется в Москву».

6-го июня. Вчера наш физик сообщил нам всем, что все до единого имеют полное право придти к нему на следующий день, т. е. сегодня, за своими дневниками, дабы получить возможность обрадовать домашних своими превосходными и непревосходными отметками.

Нынче погода была какая-то дурацкая: без толку колотил дождь, а чего ради он хлестал и сам, видимо, не знал. Я вспомнил, что и в прошлом году, когда я шел после экзаменов за дневником, погода почему-то также плакала! Весьма странное совпадение.

Наш добряк Василий Тихонович восседал за столом в физическом кабинете, когда я около 4-х часов дня явился к нему за своим так называемым школьным аттестатом.

Тут уже толпились кое-какие составители нашего класса, вроде Короля, Цветковой, Тарановой и еще кого-то.

– Ну, что же, голубчик, жив после всех экзаменов ты или нет? – хитро улыбаясь, вопросил у меня наш физик.

– Мы уже гробы, вроде, хотели себе сколачивать, – ответил за меня кто-то из присутствующих.

– Да ну-у! – поразился В. Т. – Это когда? Еще до экзаменов?

– Ага!

– Что же так рано решили помирать?

– Да уж вид-то у всех преподавателей был чересчур уж ужасовнушающий, – ответил я за того, кого спрашивал Василий Тихонович.

– И у меня?! – удивился учитель.

– М-м… Гм!.. Хм!!! – Я чуть не поперхнулся, но, все же, доведя комедию до окончания, имел откровенность ответить:

– Уж ничего не поделаешь: у всех преподавателей без исключения.

Весельчак-физик вручил нам наши дневники, предварительно послав кое-кого домой с записками, имеющими не слишком радостное содержание: в каждой из них сообщалось, что прилагающийся к оному документу соответствующий сей смертный, наименования которого выведены на упомянутой записке, посылается до получения дневника домой и что ранее упомянутый школяр должен передать домашним также уже упомянутый документ, в котором значится, что вышеупомянутый смертный имеет переэкзаменовку по тому или иному неупомянутому до сих пор предмету.

Я подобный багаж – ура! – не получил, ввиду чего, от души пожелав всем присутствующим как можно более удачно провести лето, я со спокойной совестью удалился.

Моим глазам предстала набережная перед школой, на которой разыгралась злорадостная расправа неудачливых школяров со своими ненавистными дневниками, в коих пестрели нижеприводимые обозначения, наподобие плохих и очень плохих оценок. Отчаявшиеся жертвы школы с окончанием испытаний сами решили взять на себя роль палачей, в результате чего Москва-река энергично покрылась мирно плывущими и утопающими обрывками табелей, обложек дневниковых тетрадей и даже целых обложек дневников. Надо полагать, что энная часть этих «казненных», преодолев расстояние от Москвы до Оки, а далее и до Волги, в конце концов, достигнет волн гостеприимного Каспия, очевидно, уже в данный момент содержащего в недрах своих немало московских дневников столичных школяров, запущенных в воды Москва-реки еще в былые годы.

Я не поступаю столь варварски – просто заставляю свои дневники покоиться без цели и только в моих ящиках как доказательство, что я некогда, в обозначенные на обложках этих дневников годы, имел несчастье мариноваться в школьных стенах!

8-го июня. Мамаша моя пришла в трудноописуемый гнев, узнав, что я готовлюсь к отправлению пешком за шестьсот сорок два километра в Ленинград. Ясно, она боится меня отпускать по тем причинам, что мы с Димкой, дескать, еще малы, пропадем, заблудимся и так далее, и тому подобное, и все в том же роде, и прочее, и прочее!!!

Я твердо заявил, что я уже, очевидно, способен обмозговывать мною же задуманные предприятия собственной головой, а не чьей-либо другой, так как уже мои младенческие годы приказали долго жить.

В общем, я уверен, что с мамашей я слажу и урезоню ее – в этом мне, безусловно, поможет мое дьявольское желание добыть для себя Ленинград в это лето собственными силами.

Часа в три ко мне явился Вовка Гуревич. От него я узнал, что Димик уже укатил в деревню; уезжая, он пригласил нас к себе, взяв с Гуры слово, что мы примчимся к нему в ближайшее же время.

Вот мы и решили с Вовкой навестить Димку, избрав 14-ое число как день пребывания в летней Димкиной хижине.

10-го июня. С замиранием сердца я ждал сегодня ответа из Ленинграда. Но он так не пришел. Я выходил из себя, так как томительное ожидание способно свести с ума и самого черта, особенно украинского, так как германский Мефистофель более терпеливый.

Я повстречался с Женькой, но мы уже не скулили о Ленинграде, а взялись за более разумные дела, уговорившись съездить как-нибудь за город порисовать и отдельно наведаться в Звенигород. Я особенно настаивал на последнем, ибо я помнил, как я стремился съездить туда в прошлое лето, ничего не сказав мамаше, чтобы иметь полную возможность испытать себя без всякого снаряжения и провианта в окружении природы. Ведь нет сомнений, что мамаша обязательно накрутила бы мне всякой лишней снеди.

Погода была восхитительная, и мы с Женькой прошлись по Москве до Белорусского вокзала, где среди сумятицы и ругани мешочников раздобыли сведения об утренних звенигородских поездах.

До Звенигорода же мы решили для первого раза слетать через какой-нибудь вокзал недалеко за город, чтобы поскорее узреть летнюю природу, каковая совершенно не чувствовалась в дыму и чаде шумного и громыхающего города.