Русский диверсант - Михеенков Сергей Егорович. Страница 68

В деревне было по-прежнему тихо. Но это могло означать и то, что вторая группа еще не приступила к выполнению своей задачи.

— Дюбин, ну что там? Разобрался?

— Да хрен ее мамушку знает, товарищ командир, — ответил из темноты Дюбин. — Надо было Прибылова с собою брать. Он при большой пушке служил. При гаубице. А я что ее трогать буду? Еще сделаю что-нибудь не так, весь механизм в негодность придет. Тут вон сколько разных частей. Как в самолете.

— Артиллеристы… вашу мать! Чему вас только учили?

— Меня учили из «сорокапятки» стрелять.

— И что, научили?

— Научили. Стрелял.

— И попадал?

— А кто ж ее знает. Может, и попадал. Один раз, тут, недалеко, батарея наша по танкам ихним стреляла. Один загорелся. А кто поджег, разве узнаешь? Может, и мой снаряд попал куда надо.

— Значит, ты, Дюбин, танк подбил? Герой.

— Я этого не говорил.

— А из этой хреновины танки, между прочим, лучше бить.

— Да я вижу, и прицел здесь побольше нашего. А значит, поточнее. И маховики… Вон как легко ходят!

— Вот и осваивай. Нам танк с обозом надо будет прикрыть, пока они по дороге пойдут.

— Мы что, товарищ командир, здесь остаемся?

— Не остаемся, но с полчаса посидим. А что ты сразу испугался?

— Да в заслоне опять… Я-то в плен как попал? А тоже в заслоне оставили. Оставили нас, пятерых, с нашей пушчонкой батальон прикрывать. Дивизион снимался и отходил на новую позицию. Словом, бежали. А нашему расчету приказ — дорогу оседлать и немца, коли он покажется, не пропускать. Остались мы с лейтенантом Нифонтовым одни. Пушчонку закатили в ровик. Приготовились. А с нами еще десять человек стрелков, с пулеметом. Вроде и войско. Народу порядочно. Снаряды есть. Ждем. А они на нас и не пошли. Обошли справа и слева, окружили и давай из минометов лупить. Лейтенанта убило, сержанта тоже. Пехота разбежалась. Расползлись, как мышата слепые, кто куда. Пулемет бросили… Глянул я, а они уже идут. Хенде хох… Вот я и подумал, что опять мне эта судьба…

— Тихо, кажись, идет наш фармазон.

Разведчики бежали краем шоссе. Что-то несли на плечах. Свалили возле зарядных ящиков тело, укутанное бабьей шалью. Золотарев, сверкая возбужденными глазами, сказал:

— Ну вот, начальник, наш трофей. Сработали тихо. Смены не видать. Чтобы его там не обнаружили, решили сюда доставить. Вот винтовка, патроны, штык. Куреха, как договаривались, моя. Остальное барахло — на всю братву. Я не жлоб.

— Молодец, Золотарев. А теперь, Полевкин, начинается твоя работа. Бегом к Воронцову. Скажи: пугь свободен, мы — на позиции зенитчиков. И пусть пришлет сюда Прибылова.

Воронцов сам вышел вперед, и, когда увидел в поле бегущего к ним разведчика, сам побежал навстречу.

— Полевкин, ну что там?

— Все в порядке, товарищ Курсант. Охрана снята. Захватили зенитку и пулемет. Степан просит, чтобы прислали туда артиллериста.

— Давай, бери Прибылова и — бегом.

Взревел мотор «тридцатьчетверки». Придавливая молодой березняк и елочки, танк выполз на опушку и снова пошел вдоль леса, держась старого, наполовину заметенного проселка, по которому, как видно, с самого первого снега никто не обновлял следа.

— Давай, давай, ребята, не отставать, — поторапливал людей Воронцов.

Сердце Воронцова прыгало под самым горлом. Снова его захватила упругая волна, и он уже знал, что надо делать, как поступить в следующее мгновение. И эта его уверенность передавалась бойцам. Они оглядывались на своего командира и поторапливали друг друга и лошадей.

Обогнули поле, оставляя слева бледные пятна деревенских крыш. Танк качнулся в глубоком кювете, прибавил оборотов и легко развернулся на просторном шоссе. Следом за ним шли кони.

Дальше Воронцов выстроил колонну следующим образом: впереди — конные, а следом, с интервалом в двадцать шагов, двигался танк с автоматчиками на броне. Всех переодели в немецкое.

Степан, Полевкин и Золотарев ушли вперед. Артиллеристы Дюбин и Прибылов остались возле зенитки.

— Дюбин, твоя задача следующая: если со стороны деревни появится какой-либо транспорт, остановить его здесь. На тот случай если пойдет пехота, оставляю вам пулемет. Коня лучше запрягите в повозку. Телега вон есть. — И Воронцов указал на немецкую фуру, стоявшую в сенном сарае. — Коня оставляю самого лучшего. Досчитайте до двух тысяч и догоняйте нас.

— Ох, Курсант, погубишь нас, до конца жизни бога не отмолишь. — Дюбин в упор смотрел на Воронцова.

— Ничего, Дюбин, мы еще поживем.

— Ох, уверенный ты, командир! Душа заходится, тебя слушая.

— Только раньше срока не уходить. Иначе погубишь, Дюбин, всех. И нас, и себя.

— Да понял я, понял. Смертники мы тут с Прибыловым. После того, что мы сделали с их часовыми, в плен они нас брать не станут. Что ж тут ждать.

— Все правильно ты понимаешь, Дюбин. Держись.

Артиллеристы развернули орудие. Зенитка была установлена на спланированной площадке, на мощной турели, легко поворачивалась в любую сторону. Снаряды лежали тут же, в плоских контейнерах, сплетенных из лозы.

— Поищи-ка шрапнельные или фугасные, — сказал своему напарнику Дюбин. — Ты в ихней маркировке разбираешься?

— Понять можно. Что у них, что у нас…

— Подтащи-ка их поближе. А то, если попрут, не управимся подносить.

— А ты что, Дюбин, стрелять собираешься?

— Собираюсь, не собираюсь, а снаряды все ж таки поднеси, как я сказал.

Прибылова Дюбин знал мало. Можно сказать, совсем не знал. Шли в одной колонне. Молчаливый, замкнутый. То ли контуженый, то ли пережил много.

— Слышь, гаубичник, ты в плен-то как попал?

Прибылов подтащил одну плетенку. Аккуратно положил ее возле станины. Откинул клапан, чтобы легче было брать снаряды. Пошел за другой. Ничего не ответил.

— В плен, говорю…

— А какое тебе дело до моего плена? — тихо сказал он и взялся за следующую плетенку. Снаряды были тяжелые, и Прибылов с трудом волок их по затоптанному снегу, пятясь враскорячку.

— Да мне никакого дела до этого, конечно, нет.

— А тогда давай думать, как отсюда поскорей ноги унести.

— Нам, гаубичник, приказ какой даден? Я еще до ста не досчитал, а из тебя уже ковтях полез…

Прибылов вдруг распрямился, посмотрел на Дюбина, на то, как тот неуверенно трогал маховики, как пытался заглянуть в панораму, подошел, сказал тем же тихим голосом:

— А ну-ка…

— Ты ж не наводчик — Но Дюбин все же уступил место наводчика.

— Я и наводчик, и заряжающий, и по танкам тоже, между прочим, стрелял.

Прибылов довернул ствол орудия и тем же тихим голосом приказал:

— Заряжай.

Дюбин откинул затвор, засунул длинный снаряд.

— Высоко как! Заряжать неудобно.

— Немцы вдвоем заряжают, с ящиков.

Они сели на зарядные контейнеры и напряженно всматривались в черную полосу дороги, исчезавшую в сотне шагов среди деревенских построек и тынов. Спустя некоторое время Дюбин сказал шепотом:

— Ну что, гаубичник?

— А что? Тихо.

— Да я не про то. Пора нам. Иди, выводи коня, а я за пулеметом схожу.

Они погрузили на телегу оружие. Дюбин сбегал в сарай, принес коробки с пулеметными лентами.

— Гони, гаубичник!

Они отъехали метров двести, когда в середине деревни, на шоссе, мелькнули приглушенные фары и послышался рокот мотора. Грузовик с высоким тентом медленно выполз из-за дворов. За ним второй, третий.

В эту ночь на Зайцевой Горе немцы меняли батальон, который не выходил из боя уже около месяца. Солдаты дремали под застегнутыми тентами. Грелись, прижавшись друг к другу. Грузовики двигались медленно, с приглушенными фарами, закрытыми специальными колпаками, через которые свет пробивался настолько скудно, что водители попросту выключали освещение и двигались на ощупь, стараясь соблюдать дистанцию и не наскочить на впереди идущий транспорт. И когда впереди раздался стук пулемета и первые пули начали рвать брезент и кромсать спины и затылки сидевших в кузовах, передние грузовики шарахнулись в кюветы, а третья машина, остановившись посреди шоссе, вспыхнула, как факел. Солдаты сыпанули с кузовов. Погодя, опомнившись, начали вытаскивать раненых, складывать на обочине в ряд убитых. Другие залегли и открыли беспорядочный огонь по лесу. Но вскоре поняли, откуда стрелял пулемет. Офицер подозвал к себе двоих солдат, отдал короткое распоряжение, и тотчас они исчезли в лесу. Через несколько минут на дороге, в той стороне, откуда стрелял пулемет, разорвались, перемешивая пламя со снегом и мерзлой землей, одна за другой четыре гранаты. И сразу наступила тишина.