Сталин. По ту сторону добра и зла - Ушаков Александр Геннадьевич. Страница 5

И вряд ли стоит удивляться тому, что, с обезображенным лицом и почти не сгибавшейся левой рукой, он становился все более замкнутым, перестал играть, а если с ним заговаривали, отделывался односложными ответами. Веселость постепенно исчезала, а в характере появлялись жестокость и мстительность по отношению к обидчикам. «Незаслуженные страшные побои, — вспоминал Иремашвили, — сделали мальчика столь же суровым и бессердечным, каким был его отец. Поскольку люди, наделенные властью над другими благодаря своей силе или старшинству, представлялись ему похожими на отца, в нем скоро развилось чувство мстительности ко всем, кто мог иметь какую-либо власть над ним. С юности осуществление мстительных замыслов стало для него целью, которой подчинялись все его усилия».

Конечно, подобные утверждения, от кого бы они ни исходили, нельзя вводить в абсолют, особенно если учесть, что сам Иремашвили в конце концов оказался в эмиграции, и ожидать от проигравшего и обиженного полной объективности всегда трудно. Слишком уж надо быть благородным, чтобы говорить о победившем приятеле приятные для него вещи...

Да и что они значили, все эти воспоминания и рассуждения. Даже если и шли от близких друзей. Чужая душа потемки, и чем на самом деле руководствуется человек, порой не может знать даже он сам. И если перенесенные в детстве страдания неизбежно приводят к патологии, то после своего прихода к власти Наполеон должен был вырезать половину Франции. Именно Франция представлялась ему в его юношеском воображении злейшим врагом, и, пребывая во французских военных учебных заведениях, он хлебнул в них полной мерой и унижений, и страданий. И тем не менее сделал все, чтобы Франция стала процветающей страной...

Да, вполне возможно, что отец сыграл свою отрицательную роль в становлении характера сына. И все же когда говорят о том, что в той жестокости, с которой Сталин правил страной, во многом виновато его тяжелое детство, это выглядит несколько наивно. И в куда большей степени она определялась не личными качествами всесильного диктатора, а теми историческими условиями, в которых жила и развивалась подвластная ему страна.

Каковы были отношения будущего священника с Богом? Вероятно, неважные, и особенно его вера пошатнулась после того, как на городской площади русские власти на виду у всего города повесили двух грузин. И, вполне возможно, что именно там, на площади, будущий диктатор впервые в жизни задался вопросом, почему все эти люди, которые носили кресты, ходили в церковь и проповедовали заповеди Христа, нарушали их на каждом шагу. Сказано же в Евангелии «не убий», и тем не менее они убивали, и Бог никого не наказывал за это! Все это означало для его смущенной души лишь одно: либо Бога нет, либо Его совершенно не волнует то, что происходит на Земле. И сразу же возникал другой вопрос: а зачем же тогда такой Бог?

Нет, он еще не разуверился полностью во всем том, чему его учили в духовной школе, но его отношения с Всевышним стали намного прохладнее, и он с нескрываемой насмешкой смотрел на продолжавшую творить молитвы и бить земные поклоны мать. Начав терять веру в Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа, он в то же время стал больше верить в себя. И странное дело: Бог и не подумал наказывать его за столь греховный поступок, и все шло так, как шло...

Один из школьных товарищей Сосо, некто Глурджидзе, вспоминал, как тринадцатилетний Иосиф как-то сказал ему: «Знаешь, нас обманывают, Бога не существует!» Затем он протянул ему какую-то книгу: «Прочти ее и сам поймешь, что все разговоры о Боге — пустая болтовня!» То была книга Дарвина.

Знакомство же с Дарвиным окончательно подорвало веру Сосо. И дело было даже не в каких-то там научных объяснениях. Он увидел рисунок руки обезьяны и... окончательно прозрел. Нет, люди не созданы Богом, иначе отец не лупил бы его почем зря. И сразу образовалась пустота, поскольку не было для него уже более ненужного, чем совершенно бесполезный Бог, которым ему продолжали забивать в училище голову.

Вызов молодого Сталина Богу много объясняет в его даже не столько характере, сколько мировоззрении, и в какой-то степени он становился похож на известного героя Достоевского, который после длительной внутренней борьбы в конце концов в каком-то гибельном восторге воскликнул: «Все позволено!»

Сосо оставалось учиться всего несколько недель, когда в Бесо снова взыграло ущемленное самолюбие и он потребовал, чтобы Сосо ехал с ним в Тифлис на обувную фабрику. «Ты хочешь, — брызгая слюной, кричал он на жену, — чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого! Я — сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником, и он станет им!» Сосо по-прежнему не желал становиться сапожником, против была и мать, и тогда Бесо пошел на последнюю меру и отказался платить за обучение сына. Нужных двадцати пяти рублей у матери не было, и, к неописуемой радости отца, Сосо исключили из школы.

Но торжествовал он рано. Нашлись добрые люди, и Сосо не только был переведен во второй класс, но даже стал получать стипендию в размере трех рублей. Отец «отметил» это радостное для Сосо и матери событие диким скандалом и... объявил об уходе из семьи. На этот раз он ушел навсегда, и летом 1895 года Сосо писал в записке ректору Тифлисской православной духовной семинарии: «Отец мой уже три года не оказывает мне отцовского попечения в наказание того, что я не по его желанию продолжил образование...»

Как закончил свою жизнь этот человек, точно не известно. В 1909 году Сталин на вопросы жандармов отвечал, что его отец Виссарион Иванович ведет «бродячую жизнь». Но уже в 1912 году он говорил о том, что отец умер.

Иремашвили, как и многие соседи, был уверен, что Бесо погиб в пьяной драке в Тифлисе, и это известие оставило его приятеля совершенно равнодушным. Согласно другому горийскому преданию, Джугашвили-старший дожил до преклонных лет и почил в бозе в собственной постели. Для лучшей сохранности его завернули в шерсть и похоронили в Телави, где на его могиле было поставлено надгробие.

Однако существует и другая легенда. В ней рассказывается о том, что после очередной ссоры сын с отцом отправились в горы, и назад пришел один Сосо. Конечно, это была самая настоящая сказка, но, как и во всякой сказке, в ней имелась своя правда. И кто знает, чем бы закончилось совместное проживание с быстро растущим сыном вечно пьяного и скандального сапожника, останься он в Гори? Однажды Сосо уже бросался на него с ножом, и никто бы не помешал ему сделать это во второй раз. И вряд ли случайно ему так нравился роман с весьма многообещающим названием «Отцеубийца»...

Понятно, что все эти легенды появятся только тогда, когда Сосо превратится в «великого Сталина». А пока живой и невредимый Бесо, устроив на прощание безобразную сцену, уехал в Тифлис. С этой минуты вся тяжесть по содержанию семьи легла на мать. Она работала кухаркой, стирала белье в богатых домах и в конце концов стала подрабатывать шитьем. И, когда ее сын с головой уйдет в революционную деятельность, она будет проходить в жандармских документах как «портниха»...

Выпавшие на долю мальчика тяжкие испытания не могли не наложить отпечаток на его здоровье. Вскоре после ухода отца он заболел тяжелой формой воспаления легких, и... снова Кеке пришлось денно и нощно молить Бога о выздоровлении ребенка. Молитвы и хороший уход сделали свое дело. Сосо выкарабкался и, быстро наверстав упущенное, снова стал лучшим учеником. Ему повысили содержание и как особо способному и прилежному ученику стали выдавать раз в год одежду.

И все же куда большее значение для развития будущего революционера сыграло не увеличение стипендии, а знакомство с братьями Ладо и Вано Кецховели, которые сыграли определенную роль в его идейном становлении. Их родственники были яркими представителями народовольческого движения, и они не только жили их интересами, но и оказывали определенное влияние на своих сверстников.

Ладо Кецховели с восхищением рассказывал о событиях 1893 года в Тифлисской духовной семинарии, когда недовольные порядками воспитанники подняли бунт и потребовали от администрации прекратить постоянные обыски и повальную слежку за семинаристами. Да, тогда руководство исключило из семинарии 87 самых активных участников забастовки, в том числе и Ладо, но память об их дерзком поступке навсегда осталась жить в мрачных стенах семинарии.