Волчицы - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 5

— Вот купальный халат, — послышался голос Элен. Она приоткрыла дверь, чтобы передать мне его. — Ну, как вы? Вам получше?

— Чудесно… У вас не найдется бритвы? Она засмеялась открыто и легко, как смеются счастливые женщины.

— Хотите побриться? В такой час?

— Было бы неплохо.

Я тщательно побрился, аккуратно причесался, отдавая себе отчет в том, что хочу ей понравиться. Еще одна женщина в моей жизни! А ведь я зарекался… Боже, как клонит в сон! Облачившись в костюм, я улыбнулся: в этом наряде — брюки как две печные трубы и строгий пиджак с невообразимым количеством пуговиц — я выглядел респектабельно и в то же время жалко. Изрядно я, однако, преобразился. То ли еще будет! Зажав в кулаке свечу, я вышел из ванной и прошел через комнату и небольшую гостиную.

— Сюда, — позвала Элен.

Стол для меня был накрыт в столовой, обставленной, как я успел заметить, внушительной мебелью, поблескивавшей в пламени четырех свечей. Тяжелое столовое серебро, вышитая скатерть. Элен обернулась и сложила руки.

— Как молодо вы выглядите, — тихо проговорила она.

— Однако мне уже перевалило за тридцать, — словно отшучиваясь, возразил я. — Мне страшно неловко доставлять вам столько хлопот.

— Садитесь!

Прежней ее уверенности как не бывало, она разглядывала мои руки и, конечно же, размышляла, могут ли быть такие руки у торговца лесом; я же в присутствии этой женщины, о которой так часто думал в барачном кошмаре, испытывал не лишенное очарования волнение. Ни красавицей, ни просто хорошенькой, ни какой-то особенно женственной назвать ее было нельзя, волосы у нее не были красиво уложены, но серые глаза — такие прямые, такие властные — мне нравились. Нужно будет укротить их, эти глаза!

— Что я вижу! Сардины в масле! Ветчина! Холодная говядина! Ну, знаете, это просто разгул.

От меня не укрылось, что скользнувшая по ее лицу улыбка была тронута печалью.

— Наедайтесь! У нас в деревне знакомые, помогают с продуктами.

Я наполнил свою тарелку, она не сводила с меня глаз, с удивлением обнаруживая, что я умею обращаться с ножом и вилкой.

— Вам пришлось много пережить? — поинтересовалась она.

— Не очень. В лагерном персонале у меня нашелся один знакомый, до войны покупал у меня лес. Он спрятал нас в товарном вагоне поезда назначением в Лорьян. В Безансоне нам опять повезло — пересели в состав на Лион. Как видите, все проще простого.

— А ваш друг Жерве?

— Когда мы выбирались из сортировочного узла, он попал под маневровый локомотив. И сразу умер.

— Как все это печально! Мне бы очень хотелось познакомиться с ним, судя по вашим письмам, этого юношу ждало большое будущее.

— Думаю, да… Он сотрудничал в журналах… Был связан с театральным миром… Правда, он больше отмалчивался, держался так замкнуто, что вызвать его на откровенность было нелегко. Мне так и не удалось разузнать поподробней о его жизни.

Она хотела сменить мне тарелку; я запротестовал. Тогда она налила мне красного бордо.

— Достаточно! Благодарю!

От вина я расслабился, но в то же время остался необычайно восприимчив к атмосфере этой старой квартиры. Надежное состояние. Прочные семейные традиции. Для одного квартира слишком велика. Но одна ли она? В какой-то момент мне померещилось, что нас подслушивают из комнаты справа — дверь туда была открыта; судя по отблескам на темной поверхности стоявшего там пианино и светлому пятну нот на нем, это была большая гостиная.

— Вы играете? — поинтересовался я.

— Да, — смутилась она, затем решительно добавила. — И даже даю уроки… Так, развлечения ради. Но ваша комната в глубине квартиры, вам ничего не будет слышно.

— Жаль! Я обожаю музыку. Когда-то в детстве учился играть на пианино.

— Вы играли на пианино! Почему вы мне об этом не написали?

— Но это же такой пустяк!

Чуть слышно скрипнула половица, я невольно повернул голову в сторону гостиной. Элен тоже посмотрела туда.

— Входи же, — негромко пригласила она кого-то. В комнату вошла, вернее, бесшумно скользнула молодая девушка.

— Моя сестра Аньес, — представила Элен.

Я встал, поклонился и ощутил резкий, теплый, такой же живой, как запах звериной шкуры, аромат лаванды. Аньес оказалась той самой незнакомкой, что впустила меня в дом, девушкой, бежавшей по темной улице после комендантского часа.

— Приношу вам свою глубочайшую признательность, мадемуазель. Если бы не вы, пришлось бы ночевать на улице.

Наступила короткая пауза. Кажется, я допустил бестактность. Элен бросила на сестру быстрый взгляд, смысл которого был мне непонятен, Аньес улыбалась. Она была невысокой, белокурой, очень тонкой и хрупкой, у нее был растерянный, слегка обращенный в себя взгляд, столь характерный для близоруких, — взгляд, исполненный томной и лукавой нежности. Она молча наблюдала, как я усаживаюсь.

— Сестра задержалась у знакомых, — пояснила Элен. — Она ведет себя неосторожно. Следовало бы знать, что с немцами шутки плохи.

Я отправил в рот несколько ложек варенья. Натянутость, воцарившаяся с появлением Аньес, была мне на руку.

— В письмах вы ни разу не упомянули о сестре, — заметил я.

Аньес продолжала улыбаться. Казалось, Элен была раздражена и не знала, что ответить.

— Иди спать, — наконец сказала она. — Завтра опять расхвораешься, если сейчас не ляжешь.

Аньес, как маленькая девочка, подставила ей для поцелуя лоб, затем сделала в мою сторону едва заметный реверанс и вышла из комнаты какой-то неестественной походкой — руки по швам, на затылке похожая на корону тяжелая коса.

— Сколько ей лет? — шепнул я.

— Двадцать четыре.

— Больше шестнадцати не дашь. Она очаровательна.

Еще одно неосторожное замечание с моей стороны. Я сознавал это, но сделал его намеренно. Элен вздохнула.

— Очаровательна, вы правы… Но причиняет мне столько хлопот… Еще что-нибудь хотите?

— О нет.

— Чашку кофе.

— Спасибо.

— Сигарету?.. Не стесняйтесь.

Она принесла мне пачку «Кэмел» и спички. Я ни о чем не спросил, однако про себя подумал: «Кэмел» —то уж наверняка не из деревни.

— Пойдемте, я покажу вашу комнату.

По узкому коридору мы прошли в комнату с альковом, которая меня сразу покорила. Сейчас я задерну занавески алькова, забьюсь туда, как зверь в нору. Я всегда любил всевозможные тайники, укромные уголки. Во мне вдруг поднялась волна признательности к Элен, я взял ее руки в свои.

— Благодарю… Благодарю… Я счастлив оказаться у вас, познакомиться с вами…

Она отшатнулась, возможно, из боязни какого-нибудь более смелого шага с моей стороны. Я мог побиться об заклад, что у нее еще не было мужчины. Странный она человек, так мало похожий на адресата Бернара! Я нежно поцеловал ей руки, понимая, что это может ее тронуть. В моих глазах это выглядело смешно, но она наверняка относилась к этому иначе.

— Спокойной ночи, Элен.

Я разделся, вещи бросил на кресло. На пол упал бумажник Бернара. Я поднял его, подбросил на руке, затем сунул в карман. Бумажник Бернара! Мой бумажник!

Глава 3

На следующий день я проснулся рано, как всегда ожидая сигнала, которым нас будили в лагере. Мои пальцы недоверчиво ощупывали тонкий лен постельного белья, шелковистый пододеяльник на пуховике, и только тут до меня дошло, что я в Лионе, спрятался в альков, как в скорлупу, свободен и недосягаем для внешнего мира. Я, как в детстве, засунул руку под подушку и с наслаждением потянулся, упиваясь безграничной радостью освобождения. Ни капо, ни команд, ни друзей по несчастью; я перестал быть составной частью стада. Бернар?.. С ним я помирился. Я из тех, кто умеет любить только мертвых. Элен?.. Еще одно тому подтверждение. Пока она существовала лишь в моем воображении, она занимала меня. Стоило мне увидеть ее, и она стала интересовать меня куда меньше. Она не была мне по-настоящему нужна. Но я был не прочь, чтобы она полюбила меня или по крайней мере постаралась это сделать, поскольку заметил в ее отношении к Бернару некоторую сдержанность и как бы усилие. Должен ли я сказать ей правду? Ни к чему лукавить с самим собой. Я-то знаю, что промолчал, чтобы выиграть время. Признаться, что я Жерве, означало покинуть этот дом, вновь отдаться на волю случая и повседневных житейских испытаний. Остаться здесь, объявив о гибели Бернара, просто немыслимо. Таким образом, большая и самая глубокая часть моего существа стремилась остаться. Мне было хорошо тут. Мне нравились и эта тишина, и эти перешептывания в комнатах с высокими, строгими потолками, и эти блуждания со свечой в руке. Ни Элен, ни Аньес не будут меня стеснять. Мне от них не нужно ничего, кроме заботы, устранения с моего пути материальных тягот, чтобы я мог восстановить силы, вновь приняться за работу. Случатся ведь минуты, когда дома не будет ни той, ни другой. Тогда я проберусь в гостиную, приподниму крышку рояля… Потом постепенно подготовлю их к своему признанию, но сперва нужно познакомиться. Буду честным до конца и скажу: я обожал всякий маскарад, переодевания, все, что снимает с чувства налет банальности, подстегивает и пробуждает воображение, делает его раскованным. Когда-то давно, прежде чем сесть за рояль, мне случалось наряжаться в театральные костюмы матери. Мои экзерсисы начинали звучать то задумчиво, то как-то особенно плавно, в зависимости от того, облачался ли я в костюм Паулины или Береники [ 3]. Что, если стремление стать Бернаром поможет мне покончить с мучительными воспоминаниями?