Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич. Страница 124

Кибалка загнал новый снаряд (не пойму, почему мы не стреляли из пулемета?), взрыв свалил осину, срезал веером осколков ветви соседних деревьев. Стучали автоматные очереди, рядом с танком кто-то кричал от боли. Я выпустил вслед убегающим третий снаряд, а из люка уже выскакивал разъяренный Кибалка с автоматом в руке.

– Ты куда? Стой.

– Они нас поджарить хотели, суки. Щас я им…

Когда выскочил и я, то первое, что увидел, лежавшего на земле механика-водителя из экипажа Февралева. Слава, расстегнув гимнастерку, пытался его перевязать. Бесполезно. Несколько пуль попали в грудь и живот, некоторые – разрывные. Мелкие осколки разворотили внутренности и вышли наружу через кожу живота. Десятки крошечных кровоточащих дырочек и входные отверстия от пуль. Нашему товарищу не смог бы помочь ни один хирург.

Рядом с механиком и Февралевым лежал автомат ППШ и трофейный «вальтер» Зимы. Они тоже стреляли в гранатометчиков, а кричал смертельно раненный механик-водитель.

Я подошел к немцу в камуфляже. Бронебойная болванка его не задела, но динамическим ударом переломало кости и крепко шваркнуло о дерево. В агонии он успел стянуть с головы противогаз. Светловолосое, искаженное гримасой боли лицо. В одной руке зажат пучок сухих листьев. Я поднял длинную толстую трубу гранатомета «Офенрор». Эта штука мне давно знакома. Реактивная мина, весом два килограмма, пробивает кумулятивной струей на таком расстоянии любую броню. «Фаустпатронов» у немцев пока мало, а эти костыли неудобны в обращении – надо защищать при выстреле от раскаленных газов лицо и руки.

Пришел Кибалка с трофейным автоматом, обвешанный чехлами с запасными магазинами и гранатами. Сообщил, что одного фрица разнесло снарядом на куски, а второй пытался уползти, но сержант его добил. Остальные убежали.

– Кишки на ветках висят, – возбужденно рассказывал Ленька. – А я вот боеприпасом разжился. Костыль брать с собой?

– Не надо. Обращаться не умеем, шарахнет в руках.

Молча пошли к машине, где Февралев уже накрыл полотенцем мертвое лицо своего механика-водителя.

Много ли значила та переправа через безымянный приток Днепра и немецкое наступление на одном из участков Букринского плацдарма? Крошечный эпизод войны. Ценой шести погибших ребят и двух сгоревших танков мы утопили часть понтонов и на сколько-то времени прервали переброску техники и пехоты.

Потом налетели две тройки штурмовиков «Ил-2», сбросили бомбы, выпустили ракеты, добив понтонный мост и хорошо вспахав немецкие позиции по обоим берегам. Возможности штурмовиков с нашими танками не сравнишь. У каждого по две бомбы-стокилограммовки, ракеты, 23-миллиметровые автоматические пушки. Если удачно вложить даже одну бомбу, понтоны раскидает, как щепки. И очереди авиационных пушек прошивают понтон насквозь со всеми переборками.

Но штурмовикам пришлось несладко. «Илы» возвращались на малой высоте, виднелись пробоины, а два самолета сильно дымили. Мы провожали их взглядами. Дотяните до своих, ребята! Но один из штурмовиков, теряя высоту на глазах, зацепил крылом волну и мгновенно исчез в серой днепровской воде. На поверхности реки лопнул воздушный пузырь, и как не было сталинского сокола! Два его собрата покружились над местом падения и снова развернулись на прежний курс.

Говорят, у пилотов не бывает могил. А у танкистов? Позже мы собрали останки ребят из двух сгоревших танков. Заряжающего из машины Февралева еще можно было опознать, а экипаж младшего лейтенанта Пимкина просто исчез. Собрали обугленные кости, два черепа, ведро золы и спекшийся сапог без голенища. Разделили на четыре кучки, завернули в шинели, плащ-палатки и похоронили. На столбике с дощечкой написали химическим карандашом имена погибших.

Мне приказали оставаться в распоряжении командования полка. Поддерживая контратаку, я выпустил почти все снаряды по немецким позициям, пулеметным гнездам и наступавшей пехоте. Получил еще один снаряд небольшого калибра, не пробивший броню, но хорошо встряхнувший машину. На помощь подошла батарея ЗИС-3, нас временно отправили в тыл полка зализывать раны. Да и стрелять нам было уже нечем. По рации меня снова вызвал Хлынов. Чем-то взвинченный, сразу понесся в карьер:

– Ну что, угробил взвод? Спасибо, хоть Февралев сумел выбраться. А то не знаю, с кем и воевать.

– У маршала Рыбалко гвардейцев попроси, – едва сдерживаясь, посоветовал я. – Ребята боевые, как раз для тебя.

– Умничаешь? Ладно, отсиживайся, а Февралева пришли в роту. Чую, не приживешься ты у меня.

– Я… меня! Полководец сраный. Все, конец связи. Надоело трепотню слушать.

– За что он нас так? – удивился Вася Легостаев. – Мы не отсиживаемся. Переправу размолотили и фрицев не меньше взвода ухандокали. Я считал, почти сотню снарядов выпустили.

– Может, не взвод, а роту? Или батальон, – огрызнулся Кибалка. – Лаборант хренов. Научился считать.

– Ленька, ты хоть не лайся. Без тебя тошно.

Я поглядел на Февралева. Он сосредоточенно наливал в кружку спирт.

– Шагай, товарищ старший сержант, в роту. Хлынов вызывает.

– Выпью сейчас и пойду. Мне тут с тобой делать нечего.

Ну, вот и с Февралевым отношения разладились. Чем-то ему не угодил. Ладно, плевать!

До заката мы дожили. Бой помалу затих. Перед ужином вместе с Леней Кибалкой и сержантом из батальона спустились к Днепру. Нестерпимо чесалось тело. И от вшей, и от пережитого напряжения. Вшей холодной водой не изведешь, но хоть обмою разодранную ногтями кожу. Лучше бы не ходил на Днепр. Совсем настроение испортилось.

Людей под обрывом было много. Пополнение, раненые, повозки. Отошли втроем в сторонку, нашли небольшой заливчик, прикрытый песчаной грядой, и быстро разделись. Холодно. Кожа сразу покрылась пупырышками, но желание избавиться от зуда было слишком велико.

Сунулся в воду, которая обожгла, как кипяток. Сержант из батальона остался на берегу, Ленька тоже полез смывать вшей. Прыгали, ахали, колотя ладонями по ляжкам. Окунулись по плечи, начали тереть кожу. Под ногами почувствовал что-то мягкое. Достал половинку солдатских шаровар, швырнул на песок. Еще тряпки и что-то твердое, чуть не порезавшее ступню. Вытащил с трудом. Оторванная нога, вернее, размякшая кожа и кости, замытые песком.

Бросил все это в воду, шагнул в сторону, поскользнулся и шлепнулся возле мертвого тела, от которого тоже остались кожа, кости да обрывки одежды. Я огляделся. Залив, как кашей, был забит останками людей. Переправа через Днепр началась месяц назад. Тогда под огонь гнали с ходу целые дивизии. За три-четыре недели течение, разные водные обитатели и хищные птицы хорошо поработали над останками.

Только сейчас почувствовал вонь и выскочил из воды. Следом – Кибалка. Подхватили сапоги, прочее барахло и побежали на течение к чистой воде. Если еще оставалась в Днепре в ту осень чистая вода! Ни одна статистика не подсчитала, сколько утонуло солдат, переправляясь через огромную реку на плотах и всяких подручных средствах под огнем с правого берега. Кое-как обмывшись, торопливо одевались, ругая сержанта:

– Ты куда нас загнал? Не знал, что там мертвецы?

– Да они везде, – оправдывался пехотинец. – Мы своих из полка по сотне за ночь закапывали. Колесами да ногами бугор растопчут, не поймешь, где братская могила. Бывало, через день-два копать начинаешь, чтобы новых погибших хоронить, а лопаты в телах вязнут.

– Ладно, – отмахнулся я. – Пойдем спирт допивать, пока не свихнулись.

Вечером допоздна засиделись с маленьким комбатом Федором Матвеевичем. Целый день державшийся крепко, капитан начал сдавать. Расслабился. Переправу разбили, подошло подкрепление, можно расслабиться. Рассказал, что воюет с августа сорок второго. За Сталинград получил Красную Звезду, за Курск – Отечественную войну второй степени. Взводом командовал три месяца, ротой – пять, и вот недавно назначен командиром батальона. С нами сидела санинструктор, совсем молодая девчонка, подруга комбата. Слушала его и подкладывала мужикам еду.