Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич. Страница 14

Среди раненых лежал механик-водитель командира роты Шарафутдинов, весь в крови, словно его окунули в лужу с бурой краской. Мы успели привыкнуть к добродушному, смешливому татарину, не подходящему по своей огромной комплекции в танкисты. Шараф, как мы, был из недоучившихся курсантов. Но еще до войны он работал на тракторе, а в училище освоил вождение Т-34. Наверное, Шарафутдинов был умелым механиком, поэтому Тихомиров взял его к себе. Он был в дружбе с командиром роты, но не выделывался. Шараф, как правило, знал обстановку лучше нас, а когда мы его спрашивали о чем-то, то он не делал из событий великой тайны: когда ожидается наступление или когда привезут боеприпасы и еду. Сейчас сержант, перемотанный бинтами и полосками нательной рубашки, тяжело дышал. В него попало не меньше десятка осколков.

– Иван… я жить буду? – с трудом спросил он у Войтика, признанного специалиста в медицине.

– Будешь. Конечно, будешь, – и чтобы убедить тяжелораненого Шарафа, стал перечислять: – Кровь изо рта не идет, значит, легкие не пробиты. Голова так, вскользь. А мясо зарастет.

– Врешь ты, Ванька…

– Ей-богу, – перекрестился Войтик. – Кто угодно подтвердит.

Но Шараф, не слыша его, закрыл глаза. Наверное, потерял сознание.

– Правда, выживет? – спросил я.

– Должон бы, – уже менее уверенно пожал плечами белорус. – Здоровый мужик. В санбат его быстрее надо.

Мы обнялись с Пашей Закутным.

– Живой, Пашка?

– Угу. Только мордой о казенник крепко приложило. А вообще, повезло. Как вспомню – жуть берет. Сверкнуло, грохнуло, танк как в стену врезался. Осколок у меня под мышкой прошел. Вот здесь… телогрейку порвало. И гильзу снарядную пробило. Порох почему-то не загорелся, поэтому мы с лейтенантом и уцелели. А нашего механика наповал. Жаль его. Хороший парень был. Хочешь, я тебе тот снаряд принесу? Сейчас…

Он вырвался, пошел к танку. Его шатнуло, и я посадил Пашу Закутного на траву. Князьков, в обычной, туго подпоясанной гимнастерке, с трофейной кобурой на поясе, обнял нас с Федей.

– Живы, ребята?

– Живы.

– Молодцы. А Ивана Лукьяновича даже из танка достать не смогли. Какой человек! Финскую прошел, медаль имел… Как у вас машина?

– Нормально, – козырнул Князькову, как командиру роты, Федя Садчиков.

– Перегружай снаряды из моего танка и сливай горючее. Я к вам перейду. Не возражаете?

Вопрос был формальный. Может быть, мы и возражали, привыкнув к своему экипажу без всяких лейтенантов. Но Князьков был командиром и мог находиться в любом танке.

– Никак нет, – кисло отозвались мы.

Взводный это заметил, но промолчал. Знал, что ребята его недолюбливали. Но война уже что-то меняла в наших отношениях. Потом все вместе подошли к телам командира взвода и башенного стрелка, накрытых шинелями. Для них и других погибших уже торопливо копали могилу.

Чудом уцелел Иван Войтик. Я потрогал смятую, лопнувшую от удара гаубичного снаряда башню, сорванную с креплений. Из танка уже выгрузили снаряды, слили остатки горючего и, как я понял, готовились сжечь.

– Толку с его нэма, – не скрывал радости Иван, что ему больше не сидеть за тонкой броней. – Даже колеса не проворачиваются.

Пехота активно собирала трофеи. Включились в это дело и мы. Я хотел найти пистолет, но пистолеты расхватали. Выдернул из-под трупа автомат. В подсумках и за голенищами укороченных кожаных сапог нашел четыре запасных магазина. Пока разглядывал мундир и нашивки убитого немца, Войтик ловко стянул сапоги и переобулся. Федя пошел со мной к гаубицам. Прокофий, оставленный караулить танк, возмущался. Он тоже рвался за трофеями.

– Водки поищите и пожрать, – кричал он. – Сапоги мне фрицевские найдите. Сорок третий размер… и автомат.

Мы отмахнулись. Автоматы и шнапс тоже расхватала пехота, вернее, наш десант. Мы осмотрели гаубицы. Наши снаряды хоть и повредили их, однако разбить до конца не смогли. Немцы убегали резво, но замки с гаубиц поснимали. С одной снять не успели. Федор, осмотрев ее, сказал, что хоть прицел и разбит, но стрелять можно. Кругом лежали трупы. И наши, и немецкие. Из башни танка я видел только свои цели, а о жестокой схватке десантников, которых мы подвезли на броне, мог только догадываться.

Что осталось в памяти? Почти все немецкие трупы были сплошь изрешечены, исколоты штыками. Немцы были в касках, и раза два я находил возле трупов наши трехлинейки с разбитыми прикладами. Братья-славяне, не жалея ни себя, ни оружия, расплачивались за отступление, смерть товарищей, пережитые бомбардировки. Разбивали в щепки приклады о добротные фашистские каски с орлами, а взамен забирали трофейное оружие.

Бойцы, оживленные, хорошо хватившие шнапса, перебивая друг друга, вспоминали моменты боя. Оказывается, Ивана Войтика едва не застрелили. Вылезая из танка, он захватил наган убитого командира. Немцы, пробегая мимо, вначале не обращали внимания на лежавшего русского танкиста. Потом один остановился и, подмигнув маленькому белорусу, вскинул винтовку.

– Как куму подмигнул, когда водку наливают, – рассказывал Иван Войтик. – А сам гадюка четырех моих детей сиротами хотел оставить. Испугался я. Что наган супротив винтовки? А пальцы сами на курок давят. Стрелял, сколько патронов в барабане было. У брюхо, у грудь ему попал. Расстояние-то пять шагов. А ен весь в дырьях, ползти пытается. Часы у его забрал и ножик складной.

– Чего ж сапоги не взял? – спросил я.

– Так не догадался со страху. Другой кто-то стащил.

Немцы оставили семь минометов, из них лишь один целый. Некоторые были разбиты нашими снарядами, а большинство фрицы взорвали сами.

– Знаешь, как взрывали? – спросил парень-десантник, «ехавший» в атаку на нашем танке. – Грамотно! В окопе миномет, и двое немцев гранаты в ствол вталкивают. По две штуки на ствол. Впихнут, и в другую половину окопа бегут, где второй миномет. Его тоже взрывают. А третий фриц из автомата шпарит, только обоймы успевает менять. Человек пять наших побил. Почти всех разрывными пулями. Взорвали оба миномета, карабины схватили, и все трое шмыг из окопа. Я прицелился в среднего, который с автоматом, в спину как вдарил. Он с копыт долой! Больше стрелять не стал, меня бы те двое убили. В окоп спрятался. Поглядели, потрясли они своего дружка-фашиста, автомат забрали и побежали дальше. Я подошел, пуля копчик ему размозжила и на выходе живот разорвала. Дышал еще. Я его штыком припорол, а в карманах губную гармошку и портсигар с голыми бабами нашел. Документы на всякий случай прихватил.

Еще рассказали нам, как погиб комиссар батальона, который возглавлял десант. Он повел группу бойцов добивать тягачи и убегающих немцев. Один тягач успел рвануть прочь, а две другие машины ждали, когда немцы вспрыгнут в кузов. Фамилия комиссара то ли Джухов, то ли Жухов. Осетин, кажется. Гранату бросил, а она от кузова отскочила и рядом с ним взорвалась, сшибла с ног. Он поднялся, пистолет хоть и выронил, а дверцу тягача открыл и водителя за волосы вытягивать стал. Тот пихается, рычаги дергает, а комиссар его тянет. Офицер, который рядом сидел, в лицо комиссару выстрелил. Наповал.

Сержант подскочил и гранату в кабину бросил. Кабину и водителя – в лохмотья. А офицер оказался ушлый, сумел удрать. Тех немцев, которые на тягачах смыться хотели, всех побили. Двоих в плен взяли. Сержант обыскал их и повел. Они просили пощады. А сержант по-немецки командует: «Геен зи» (идите, значит). Потом с пояса, одного из винтовки как шарахнет между лопаток. Второй обернулся, заплакал, а сержант повторяет: «Геен зи!» Затвор передернул и шагов через пять, снова не целясь, в спину. Метко стрелял. Ни один, ни другой фриц не дернулся. Повернулся и пошел к своему отделению. Жестокая драка была, в плен немцев не брали.

– А тягачи? – спросил я.

– Два сожгли, остальные удрали. Гаубицу на прицепе уволокли. Хотели еще одну уволочь, но мы не дали. Наш сержант с «дегтярем» сбоку забежал и давай по кабине и мотору садить. Еще ребята подоспели. Гранатами тягач забросали. А вы, танкисты, хорошо дрались. Без танков мы бы ничего не сделали.