Танкист-штрафник (с иллюстрациями) - Першанин Владимир Николаевич. Страница 60

Суживалось внутреннее кольцо, зажимая немцев в Сталинграде, а внешнее – развивало наступление, проходя в сутки по 30–40 километров. Такая обстановка была в конце ноября. Эти дни мы ходили под впечатлением нашего мощного удара. Помню, вечерами праздновали, собирались экипажами, взводами. В тех местах было много яблоневых садов. Водку и спирт я не очень уважал, а яблочное вино, выдержанное, кисло-сладкое, мне пришлось по вкусу. Покупали у местных жителей яблоки. Таких крупных и вкусных яблок у нас в Сталинграде не было. Я ими объедался.

Однажды до нашей роты снизошел сам комбат, который едва не расстрелял меня возле завязшего танка. Он уже получил майора и орден Красной Звезды. Ввалился в землянку к Зайковскому вместе со свитой. Хорошо выпивши. У нас, кроме вина, предложить нечего было, да и закуска слабоватая, в основном хлеб и яблоки. Майор скривился, хотел даже уйти, но старшина роты, молодец, взял ситуацию в свои руки.

– Попейте с дороги винца, я сейчас распоряжусь.

Через десяток минут притащил несколько банок американского колбасного фарша, тушенки, две фляжки спирта. Разлили по кружкам. Я банки трофейным ножом вскрывал. Мы сидели в землянке все подряд: и командиры взводов, и танков. Особенно никто не чинился. Рядом с нами сидели трое-четверо молодых младших лейтенантов, прибывшее пополнение. Стукнулись кружками, выпили за победу, за Сталина. Комбат меня узнал.

– Это тот младшой, который танк утопил и под трибунал попал?

Чего мне оставалось делать? Встал с набитым ртом, кое-как проглотил закуску, доложился:

– Младший лейтенант Волков. Командир танка.

– У тебя в дивизии земляки появились? Шевченко хвалил, подвиги твои расписывал.

– Капитан Шевченко не из таких, – вырвалось у меня. – Он подвигами не хвалится.

– И правильно делает. Ты свою вину перед Родиной искупал, а мог и под расстрел попасть. Боевую машину бросил, а сам в кусты.

Замполит батальона потянул майора за рукав, решил сгладить ситуацию, предложил еще выпить, а комбата понесло. Спросил у Зайковского:

– Как Волков воюет?

– Нормально, товарищ майор, – вытянулся тот. – Командиром взвода планируем назначить.

– Рано. Пусть пока танком командует. Мне наплевать, что у него связи в штабе дивизии. Главное, как человек воюет.

– Хорошо он воюет, – повторил Зайковский.

Повисла неловкая тишина. Недолюбливал меня комбат. Может, не мог простить того случая на речке. Может, подозревал, что я Федору Шевченко на него капаю, должность выпрашиваю. Понял я, что лучше уйти от греха подальше. Наш комбат дурковатый делался, когда лишка выпивал. Если привяжется – не отстанет.

– Разрешите пойти к машине, товарищ майор, – надев шапку, козырнул я.

– Шагай. Здесь у нас не дом отдыха, а переформировка. Машину и людей как следует к бою готовь.

Выскочил словно оплеванный. Пошел в землянку к экипажу. Там тепло. Ребята, хорошо выпившие, о женщинах рассуждают, байки травят. Хотел лечь спать, а механик Жуков запротестовал:

– Если у тебя, лейтенант, настроения нет, то нам его не надо портить. Садись и вина выпей.

Пришлось выпить, чтобы экипаж не обижать. Спрашиваю Жукова, что, мол, ожили, на баб потянуло? Он важно отвечает, что познакомился сегодня с молодухой и собирается на свидание.

– Какое свидание?

Для меня Жуков в его сорок лет уже дедом казался. Оказывается, он познакомился с женщиной из деревни, когда вино покупал, и напросился вместе с Гришей Погодкой в гости. Меня это удивило, потому что Гриша был лет на пятнадцать его моложе.

– К матери с дочкой, что ли, собрались? – спросил я. 

– К подругам.

– Сколько ж им годков?

– А сколько бы ни было. Хрен ровесников не ищет.

Я был не против отпустить ребят, но существовал приказ, запрещавший покидать механикам свои машины. До деревни версты четыре, когда они вернутся?

– Отпусти нас, лейтенант, – попросил Петр Жуков. – Мы тебя не подведем. А танк все равно не на ходу. Ремонтники раньше десяти утра не подъедут.

Отпустил я обоих женихов. Назло комбату. Пусть ребята отдохнут. Долго нам греться не дадут. Остались вдвоем с Саней Ивановым. Заварили чаю. Поесть толком не дали, и я с удовольствием грыз поджаренный хлеб, запивая его горячим крепким чаем без сахара.

Разговорились с Саней Ивановым. У каждого своя жизнь. Саня рассказал, что у него хорошие отец и мать. Отца забрали в армию год назад. Он занимал инженерную должность на военном заводе. Присвоили сразу капитана и направили в ремонтный батальон на Калининский фронт.

– Потом мама узнала, что он связался с женщиной, намного моложе его. Плакала, от меня скрывала. Обойдемся, говорит, без него. А у меня сестренка и братишка в школе учатся. Обидно!

– Никуда твой отец не денется, – заверил я Саню.

– Он до войны скромный был. Водки больше трех рюмок не выпивал. Старый полушубок лет десять носил. Едва уговорили новое пальто купить. А в начальники попал, заелся. Еще по весне прислал нам с каким-то командировочным целый вещмешок подарков: тушенку, гречку, сахар, фланель на рубашки, маме – духи. А сам с другой живет.

Саша, которому не исполнилось и девятнадцати, рассуждал по-взрослому, возможно, повторяя слова матери. Утешать было бесполезно. Вот так можно отца потерять, даже если он жив-здоров.

– А если руку или ногу оторвет, – не мог успокоиться Саша, – небось, к нам вернется. Кому калека нужен?

Я перевел разговор на другую тему.

Утром благополучно вернулись Жуков и Погодка. Принесли кроме яблок квашеной капусты, свежих яиц и самогона. Обменивали на харчи трофейные часы, ножи, полотенца, лишнее белье.

Тем временем полк активно пополнялся техникой. Нашей роте достались три старых, вышедших из ремонта Т-34, мой старый знакомый Т-26 (как он сохранился за полтора года войны!) и два новых танка Т-70. Я уже привык к своей «тридцатьчетверке» и менять ее на другую машину не хотел. Механик Жуков ходил каждый день в рембат и помогал ремонтникам. Обещал, что машина будет в полном порядке.

Новенькие Т-70, блестящие и свежеокрашенные, гляделись неплохо. Усилили лобовую часть брони до 40 миллиметров, весил танк всего десять тонн. Я испытал на полигоне один из них. Танк был верткий, маневренный. Но боковая броня в 15 миллиметров делала машину очень уязвимой. Плюс карбюраторный двигатель, работающий на бензине. Не устраивала меня и 45-миллиметровая пушка, слабоватая против немецких танков. Про недостатки я умолчал, зато похвалил толстую лобовую броню, скорость и посоветовал молодым танкистам ни в коем случае не подставлять немцам борт и кормовую часть. Наш замполит батальона, добродушный и безвредный мужик, мало что смыслил в танках. Он заявил, что задницей к врагу мы уже не повернемся.

– Красная Армия наступает! Ее уже не повернуть.

Но бывалые фронтовики чувствовали по сводкам и названиям городов, что в декабре наступление наших войск несколько застопорилось. 12 декабря группа немецких армий «Дон» под командованием Манштейна начала наступление южнее Сталинграда. Что там творилось в заснеженной степи, мы не знали. Но «солдатское радио» доносило слухи, что немцы прорвались близко к Сталинграду. В те дни наш полк находился в повышенной готовности, а ремонт танков шел по ночам.

Вспомогательные части никогда не баловали наградами. Но посмотрев, как люди работают по ночам, при двадцатиградусном морозе, я, пожалуй, не согласился бы перейти к ним. Хотя ремонтники в атаки не ходили. В эту ночь вспышки электросварки, свет генераторных ламп привлек внимание ночных бомбардировщиков. Грохотало и горело так, что у нас, за пару километров, вздрагивала земля. Тяжелые авиабомбы убили и ранили около двадцати человек, повредили часть оборудования, сгорели два или три танка. Наша «тридцатьчетверка», к счастью, не пострадала.

Со дня на день мы ждали отправки на Сталинград. После тяжелых боев Манштейн был отброшен от Сталинграда. И хотя бои, как и на всем фронте, продолжались, 6-я армия Паулюса была в крепком кольце. Назывались разные цифры, но судьба не менее чем 250 тысяч немецких солдат и офицеров была предрешена. Им оставалось либо замерзнуть среди развалин города и в степи, либо сдаться. Наши войска наносили все новые удары, и сводки из Сталинграда занимали первые полосы газет.