Судьба открытия - Лукин Николай. Страница 14

Спустя неделю после получения открытки Менделеева Лисицын вышел из дому.

Скрестив руки на груди, он стоял на набережной канала. Пошел, собственно, навестить тетку, но по дороге задумался. Перед ним были темные, мрачные дома, и у берега — барки, нагруженные дровами. Тщедушные бородатые мужики, покрикивая, бегали по гнущимся доскам, возили дрова в тачках. Другие мужики складывали поленья на телеги, понукали лошадей.

Он разглядывал дрова и представлял себе, что вот эта древесина через несколько дней станет углекислым газом.

Как у него часто бывало в уме, вещи тянули за собой цепочку математических выкладок.

«Интересно, как это выходит»,- прикидывал он, провожая взглядом телегу за телегой.

Оказывается, вон что: кроме торфа, нефти, минерального угля, люди жгут еще и дерево. Много древесины. А если посчитать все топливо, которое добывают в год по всей Земле, включая и дрова, — все топливо, не только минеральное… Что получается? Значит, люди каждый год выбрасывают из печных труб пятьсот с лишним биллионов пудов углекислого газа. Больше пятисот биллионов пудов: астрономическая величина! Листья же растений дышат воздухом, где углекислоты совсем пустяк — каких-нибудь три сотых доли процента.

Но очень странно все-таки. В топках, почти в руках у людей, бывает огромное количество газа. Разве нельзя направить газ отсюда прямо на посевы, на плантации, чтобы в растениях с неслыханной скоростью образовывались углеводы — сахар, крахмал?

Лисицын взглянул на тощих мужиков, разгружающих барки: «Да вряд ли они досыта едят!»

Дальше мысли шли извилистыми путями. Вернувшись домой, он снова перелистывал книги. Тимирязев — мудрый, простой, понятный. Идет процесс в растениях: углекислота, реагируя с водой под действием солнечного света, превращается в ценнейшие продукты — в углеводы. Однако объяснить процесс строгим химическим расчетом Тимирязев не может. У Менделеева в «Основах химии» тоже говорится: «В чем именно, из каких промежуточных реакций состоит этот процесс — поныне неясно».

— Неясно… Неясно… — повторял Лисицын, поглядывая на висевший в лаборатории портрет Менделеева (в памяти опять: «Суждено вас опечалить…»).

Вдруг ему страстно захотелось — все душевные силы сосредоточились в одном желании — непременно показать Дмитрию Ивановичу, что написавший письмо инженер способен на что-то дельное, большое, важное для людей — не только на «несбыточные идеи».

Вот он возьмет да разгадает, например, химические реакции, происходящие в зеленых листьях.

«Что скажете тогда, Дмитрий Иванович?»

Надо, решил Лисицын, попробовать такой опыт: из живого растения перенести разрушенную ткань зеленых листьев в стеклянный прибор. Посмотреть, как она будет работать там. А затем изменять условия опыта, добавлять неорганические примеси, наблюдать.

— Ничего, Егор Егорыч! — улыбаясь, сказал он, заглядывая в кухню. — Мы еще покажем! Жизнь — впереди!

— Живем, ваше благородие, — быстро поднявшись с койки, ответил Егор Егорыч, — так точно. Бога нечего гневить, живем. Это верно.

Полмесяца ушло на подготовку к опыту. Лисицын ездил в магазины, покупал ящиками бюретки, колбы, трубки, банки с реактивами. Обдумывал, каким должен быть главный прибор. Начертил на листе ватманской бумаги пластинчатый фильтр особой, сложной формы. Повез чертеж в стеклодувную мастерскую, заказал такой фильтр, попросил сделать его поскорее.

И вот настал день, когда приготовления были закончены.

С утра по высокому бледно-голубому небу плыли редкие, словно курчавые барашки облака, потом они рассеялись. Еще до завтрака Егор Егорыч принес мешок свежей огородной ботвы. Лисицын растер листья в ступке, наполнил зеленой кашицей пластины фильтра. Присоединил к фильтру резиновую трубку, по которой во время опыта будет медленно течь насыщенная углекислым газом вода. Теперь осталось открыть краны. Превратится ли углекислый газ в какой-нибудь из многих известных человеку углеводов — в простейший сахар хотя бы, в глюкозу?

Небольшая тучка закрыла солнце. Пальцы Лисицына, вздрагивая, ощупывали трубки прибора. Тучка растаяла. Пальцы осторожно легли на стеклянную втулочку крана и повернули ее, затем другую такую же втулочку, третью…

На подоконнике, в ярком солнечном свете, фильтр казался огромным граненым изумрудом. По всей комнате от него падали зеленые блики. В сияющую, как тончайший хрусталь, колбу собирались драгоценные капли прошедшей через фильтр воды.

Лицо у Лисицына было осунувшееся, глаза беспокойные. Он переливал профильтрованную воду в пробирки, кипятил над пламенем спиртовых лампочек, испытывал заранее приготовленными реактивами. Реактивы в перенумерованных склянках стояли на столе ровным строем.

Когда в одной из пробирок, в голубой фелинговой жидкости, на дне появилось пятнышко красного осадка, Лисицын оглянулся на портрет Менделеева и шепотом проговорил:

— Глюкоза, Дмитрий Иванович.

Первая неделя этой работы была неделей удач. Бесформенная зеленая масса, помещенная в прибор, действовала, как живые листья в растениях. Если вода с углекислым газом проходила через фильтр в темноте, в ней не получалось углеводов. Но едва фильтр освещался солнцем, в жидкости сразу возникали следы глюкозы — виноградного сахара.

Тут, строго говоря, не было нового научного открытия — ткань листьев, та ее часть, которая содержит хлорофилл, только выполняла обычные свои функции; удалось лишь перенести процесс из живого организма в стеклянный прибор. Однако наблюдать за процессом, изменять его ход теперь стало удобно.

Каждое утро Егор Егорыч приносил по мешку ботвы. Как-то раз, глядя на барина, разминающего листья в большой фарфоровой ступке, он шутя заметил:

— Легче, ваше благородие, коня прокормить, чем вашу стекляшку. На зиму сена заготовить не прикажете?

— Ну уж ты… сено! — сказал Лисицын. — Скоро ее отучим листьями питаться. Вот приготовлена пища. — И протянул темный от зеленого сока фарфоровый пестик в сторону полки с банками и разными порошками.

— Да-а… — Егор Егорыч почтительно покосился на порошки и покрутил головой. — Мудреная вещь!

«Стекляшка», впрочем, заупрямилась — «питаться» порошками не хотела.

Пользуясь рецептами, прочитанными в книгах, Лисицын сумел выделить из растений чистый хлорофилл.

Пока его фильтр наполнялся кашицей из живых листьев, глюкоза при опытах возникала; стоило же ему заменить кашицу чистым хлорофиллом, ничего не получалось вообще. Отсюда он сделал вывод: чтобы процесс шел, кроме хлорофилла, в пластинах фильтра должны быть и другие вещества. Лишь тогда удастся здесь что-то осмыслить.

Но какие вещества? В этом-то все дело…

Он перепробовал десятки вариантов. Чего только не примешивал к хлорофиллу! А результаты оставались прежними, то есть, по существу, никакими.

Однажды, наводя порядок в лабораторном шкафу, он смел щеточкой остатки случайно и, наверно, давно рассыпанных сухих реактивов. Бумажку с этими остатками положил на стол. Распахнулась дверь, через комнату потянул сквозняк. Бывшая на бумажке смесь попала в ступку, стоявшую на стуле. А там — свежая, только-только приготовленная кашица из листьев.

Из-за туч выглянуло солнце. Как поступить теперь: выкинуть содержимое ступки или использовать все-таки? Лисицын махнул от досады рукой, взял засоренную кашицу, ввел в пластины фильтра. И опыт вышел неожиданно хорошим.

Собственно, такие опыты ему и прежде всегда удавались: в приборе был не хлорофилл, а измельченные живые зеленые листья. Но до сих пор выходящая из фильтра вода могла содержать лишь ничтожные следы глюкозы. А сейчас глюкозы оказалось много, и жидкость была даже мутноватая от присутствия крахмала. Лисицын схватился за голову. Примесь каких реактивов попала в кашицу?

Решил испытывать разные реактивы по большому списку. Постепенно добавляя их к растертым листьям, принялся ставить опыт за опытом. Вскоре же увидел некие закономерности: добавка солей калия в зеленую кашицу, скажем, заметно улучшает эффект реакций. Стало ясно, что есть возможность управлять процессом. Значит, опыты смысла не лишены. Следовательно, надо работать.