Другая дверь - Климов Михаил. Страница 22
На слове «дрянь» он опять поймал себя за язык и успел увернуться – если это дрянь, то старуха может подумать, что три завтрака много…
– Шмуль сказал, – заулыбалась Песя Израилевна, поняв, что грозы не будет. Слово «дрянь» произнесено не было, но услышано было, – что он подточит металлический конец и подарит её раввину Теодоровичу. Тот ведёт в хедере классы, и эта ваша штука годится, чтобы что-то указывать, а другой конец – давать в лоб нерадивым.
«Пластмассовым шаром в лоб, это – больно…» – подумал наш герой, но решил не вмешиваться, однако вопрос всё-таки задал, хотя и по несколько другой теме.
– Мне казалось, – задумчиво произнес он, – что в хедере учат Тору, а в Торе указывают на строки и буквы такой серебряной указкой с человеческой рукой на конце, называется «яд». Разве нет? Разве пластмассовая годится?
С чего он решил блеснуть знаниями о еврейских традициях, Прохоров и сам не понял, тем более что и знаний этих было с гулькин нос. Но и получил сразу по самое не балуйся.
Песя Израилевна несколько мгновений неодобрительно смотрела на квартиранта, потом всё-таки пошла на кухню.
– А я почём знаю… – не оборачиваясь, спросила она. – Я что, в синагогу хожу? Тебе интересно, иди сам спроси у Шмуля… Или у Теодоровича… – уже с кухни добавила старуха.
Покривившись и дав мысленно себе подзатыльник, наш герой принялся одеваться. Застёжки были незнакомые (особенно на брюках) и располагались на непривычных местах, но в целом минут через пять Прохоров справился. Он подошёл к окну, которое снова послужило для него зеркалом – посмотреть, не торчит ли где край рубашки и правильно ли застегнуто пальто. Рассовал по карманам свои причиндалы – лекарства, ручку, зачем-то флешку от компа, вынутые из куртки и рубашки ещё утром.
– Эй, Вячеслав… – раздалось в этот момент с кухни. Песя иногда произносила его имя на чешский манер, с ударением на втором слоге. – Идешь чай пить? Я крендельков купила…
Прохоров, который уже было собрался на выход, остановился.
Уйти сейчас было бы неправильно – любые ситуации, которые сближают его с хозяйкой – без неё и её связей здесь не проживешь – нужны и важны.
С другой стороны, иметь вместо полноценного обеда несколько крендельков и чай с маленькой ложкой сахара – не климатило.
С третьей стороны, никаких реальных возможностей заполучить где-нибудь обед, пусть даже не очень вкусный и не сильно калорийный, у него тоже не было.
Мысли разные были, но кто знает, что из них можно реализовать из наших мыслей-то, не сильно умных и богатых…
Вот и думай…
Однако думать долго не пришлось, Песя Израилевна знала толк в крендельках и потянуло от них в комнату таким сладостным ароматом, что Прохоров, осознав, что никуда от этого запаха не уйдёт, снял пальто, бросил его на диван, чуть не накрыв кота, и шагнул на кухню.
26
Слава сидел в ресторане с ослепительно белыми скатертями, с ослепительно улыбающимися официантками, с ослепительно начищенной металлической посудой и люстрами…
Картинка, с которой мы начали наше повествование, повторялась один в один, с той только разницей, что время между ними было плюс неделя, однако минус сто лет.
Да ещё там, в начале романа, наш герой был богат и независим, почти постоянный клиент ресторана с разными бенефитами от хозяев по этому поводу. А здесь и сейчас был он фактически бродяга, официанты посматривали на его «кустюм» с некоторой опаской, а в кармане у Прохорова переговаривались (ему казалось иногда, что он слышит этот разговор) два кукиша, решая, что главней и круче – ни фига или ни хрена.
По всем возможным сценариям через полчасика, ну максимум через час его должны были попросить оплатить счёт, а потом в лучшем случае выкинуть на неожиданно сегодня морозную (а может, новое старое пальто совсем не греет?) улицу. А в худшем – сдать в участок или как тут называется местное полицейское заведение…
Была, конечно, у нашего героя, некая идея, как этого позора избежать, но реализовывать он её не спешил. И время ещё не настало, потому что идея эта требовала отвлечения внимания от разных мыслей, да и подумать приятней, сидя в теплом зале, доедая суп с лисичками (сто лет в меню сохранился, бывает же такое…) и разглядывая лепнину на стенах, а не скучные, даже несколько угнетающие занавески на окнах у Песи Израилевны.
Как он заказал суп, не зная по-немецки ни одного слова, кроме «здравствуйте», «спасибо», «пожалуйста» и «до свидания»? Получилось довольно просто. Слава просмотрел меню, которое было только на немецком, не нашёл ничего знакомого, но нужное слово вспомнил по-английски. И сказал:
– Мушрум суп…
Официант несколько секунд подумал, потом переспросил:
– Пильзе?
И Прохоров вспомнил, что так (похоже на чешское пиво, а именно подобным образом именовали в его юности любую марку фирменного) зовутся грибы на немецком и радостно кивнул. Кстати, возможно, знание меню приводило к тому, что официанты и швейцар у дверей, который не сразу пустил Прохорова, хоть и посматривали на него не очень одобрительно, но пока никаких действий не предпринимали.
И у него было время подумать…
А подумать было над чем…
Потому что, позвав жильца пить чай, старая еврейка примерно через минуту задала ему вопрос, от которого он бежал весь день:
– Ну, а что дальше?
А дальше – тишина, как говорится в одной известной пьесе.
Вопрос с одеждой решился, с переводчиком – более-менее, документы, хоть какие-то были, но вот деньги…
– Ты что делать-то умеешь? – неожиданно спросила его старуха.
Слава озадаченно почесал подбородок. Он хорошо понимал, что в устах Песи Израилевны «делать» – означало «делать руками», а тут у него была большая дыра вместо всяких умений.
Говорят, что русских эмигрантов во всём мире охотно берут шоферами в такси, потому что они ездят на машинах, которые в принципе не могут ездить, по дорогам, которые созданы для чего угодно, но только не для езды, и умеют разъезжаться со встречными и следующими сзади машинами в местах, где и один автомобиль пройти не может. Но даже этой возможности наш герой был лишён и как минимум по двум причинам: машины здесь были, но в очень небольшом количестве, он даже видел пару сегодня через окно и по дороге в ресторан. И, кроме того, водить их он не умел и никогда не пробовал…
Мадам Шнор в изумлении смотрела на Прохорова, словно пытаясь понять, как может существовать мужчина, который ничего не может…
Потом заговорила:
– Пахать и сеять? – она всё время делала паузы, чтобы дать возможность собеседнику в нужный момент кивнуть. – Резать скот и разделывать мясо? Пилить, строгать, делать мебель? Ковать, да какой из тебя коваль, ты же молот не поднимешь… Шить платье? Сапоги? Строить? Делать кольца и серьги? Что-то из глины? Понимаешь в лекарствах? Лечить?
Глаза её всё больше вылезали из орбит, одновременно, как ни странно, наполняясь печалью.
Наконец, она сдалась:
– Ты мне напоминаешь первого мужа… – по губам скользнула несколько кривая усмешка. – Он тоже ничего не мог и не умел, кроме танцевать. Он танцевал так, что на это приходили смотреть из соседних домов и приезжали из других городов. Если стол был заставлен тарелками и мисками, Наум, не глядя вниз, выплясывал полчаса и ничего ни разу не задевал. Ты хоть так умеешь?
– Нет… – честно признался Прохоров.
Представить себя выплясывающим, да ещё на столе между тарелок у него никак не получалось. По рассказам бабушки, был у неё какой-то дальний родственник, который умел что-то подобное…
Может быть, этот самый Наум и был и они со старухой – тоже родственники? Хотя, вряд ли, да и какое это имеет значение?
– И что мне с тобой делать? – закручинилась между тем Песя Израилевна. – Ты действительно похож на Наума, и я бы рада тебе помочь. Могу найти что-нибудь, знакомых немало, только дай мне хоть какой-то шанс… Хлеб умеешь печь? Варить, жарить? Чем ты занимался-то там, в этом своём будущем?