Старый дом - Климов Михаил. Страница 21

Надо будет непременно пообедать с ней там, в ее жизни.

Наш герой был ни на секунду не мистик, но знал, понимал, чувствовал, что совместная трапеза сближает. И то, как они разговаривали с ней в итальянском ресторане, сильно отличалось от их разговора до того… Конечно, они там были вдвоем, но не только в этом дело. В общем, надо как-то уговорить ее на обед и потратить на него несколько «служебных» денег. Володя мальчик умный и на такую растрату обидеться не должен.

Вот бред, ну зачем Горох прислал ему этот репринт с «Альманаха библиофила за 1929 год»? Слава уже трижды говорил владельцу, что это просто современная копия старого издания, даже приносил оригинальный экземпляр, чтобы тот что-то понял. У него переплет был тканевый, в веселенький цветочек, а у нового – то же самое, только напечатано на бумаге, и не видеть этого было нельзя, но Горох упорно отказывался и не соглашался ни с какими разумными доводами. Наверное, не мог поверить, что его кто-то ТАК развел… Маринка всего этого знать не обязана, она честно написала тираж – триста экземпляров, но ведь это у оригинала…

Вот задача – у Шибанова ему смотреть только что-то небольшое и дорогое, типа того же первого сборника Некрасова. Или все-таки обращать внимание и на дорогие парадные издания? Надо было это с Володей обсудить. Первые – приятней для сердца, и, если найти, кто понимает, – успех обеспечен. Но как найти того, кто понимает, когда их всего-то по пальцам двух рук пересчитать можно, и у них у всех почти все уже есть… А второе – нужно всегда, потому что эти «толстые обои», как выражается Володя, они бесконечно дарят друг другу, и потребность в них, пока будет стоять Русь и чиновникам будут давать взятки, никогда не исчезнет… Может, список составить того, что в наличии, переговорить с «зятем», а потом вернуться за покупками?

А Наденька как вообще перенесет это бесконечное копание в книгах? Это же не десять минут в каждом магазине, а минимум час, а то и полтора. Варвара начинала в подобной ситуации шипеть через пять минут, а Надежда, наверное, заскучает через полчаса. Пусть почитает что-нибудь или отпускать, оплачивая извозчика или тачку, всякий раз по ее делам? Но ему-то лучше было бы, если бы она была с ним: и, как сказал «зять», глупостей меньше наделаю, да и приятно будет, каждый раз обернувшись, видеть ее лицо и глаза…

И на этой приятной ноте Слава вдруг закрыл уже слипающиеся глаза и с улыбкой на лице заснул прямо за столом.

27

Как помнится, одну из глав своего романа «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков нарек «Слава петуху». А если бы в нашем сочинении главы не нумеровались, а назывались, наверное, эту следовало наименовать «Слава мочевому пузырю».

Потому что эта, не слишком приличная часть человеческого организма, и спасла нашего героя от всяких неприятностей, разбудив в четыре утра. Шея не двигалась, ноги не шли, поясница отстегивалась – в общем, до нужного места Слава добирался практически на четвереньках, а до постели даже два раза выпрямился. И ни разу не выматерился – помнил, что стены тонкие и кто там за ближней.

Долго не спал: никак не мог пристроить уставшее тело, проснулся очень поздно и почти не человеком – голова гудит, мышцы не слушаются, мысли путаются – в общем, как нормальная человеческая особь (не Гагарин, который, как говорят, крепко спал накануне полета) перед чем-то важным.

А почему «Слава мочев…»… м-м-м, ну вы помните чему? А потому что, если бы не проснулся и не перелег на постель, то и сам факт похода «туда», возможно, не состоялся бы, и вся история могла пойти иным путем.

Итак, встал он чуть живой, что, правда, хорошо компенсировалось беспрерывным адреналином. Ведь, если быть честным, Прохоров, выбирая между нашим временем и тем, уже почти все решил, и состояние у него было сейчас, как у невесты перед встречей с женихом, с которым раньше она была знакома только по интернетной переписке или по рассказам свахи.

«Зять» не подвел, переслал несколько шибановских каталогов. Но ни один из них не открылся, какое-то расширение было ненормальное, и Слава, как не самый большой компьютерный юзер, с ним не справился.

Зато Володя переслал еще какой-то огромный текст под названием «Повседневная жизнь Москвы на рубеже девятнадцатого – двадцатого веков», и с ним все было в порядке. Времени до выхода оставалось немного (по тишине в соседней комнате Прохоров догадался, что Надежда ушла, видимо, за его котелком), и наш герой решил сосредоточиться на последнем произведении. Можно было, конечно, позвонить Володе и, руководствуясь его телефонными указаниями, поменять кодировку или что там еще, но времени оставалось мало, а зная за собой величайшее компьютерное тупоумие, Слава решил не заниматься ерундой и, отхлебывая кофе с молоком, открыл «Повседневную жизнь».

До прихода Надежды он не успел не то что прочитать шестьсот страниц, ему едва хватило времени с пятого на десятое проскочить эту громаду, что-то изредка отмечая для себя, как могущее хотя бы теоретически быть полезным и интересным в их с Надеждой походе.

Он даже сделал несколько выписок, заведя новый файл прямо на рабочем столе. Вот что туда попало:

Оказывается, в это время в Москве существовали районные и городские повивальные бабки – типа сегодняшних акушерок, наверное. Сведения ни к чему, но любопытные…

Оказывается, для фотографирования Москвы нужно было получить специальное разрешение от полиции. Фотографировать Прохоров не собирался, но информация показалась ему интересной.

Оказывается, «противопоставить своеволию и распущенности молодежи можно было лишь культуру и физкультуру». Эта дословно переписанная реплика ничего не давала для жизни на той стороне и попала в файл только за прямо невероятную «красоту стиля».

Оказывается, в это время жил в Москве такой актер по фамилии Дмитриев-Шпринц, а по прозвищу Шпоня. А обладал он тремя характерными чертами – знал много театральных историй, был запойным пьяницей и одновременно прусским подданным. И вот как-то раз, совсем обнищав, Шпоня направил письмо Бисмарку с просьбой о помощи. И тот прислал ему 14 рублей 75 копеек.

Тут наш герой подумал немного и решил, что все-таки все это случилось не в его время, а несколько раньше, потому что Бисмарк умер в 1898 году. А еще странная кривая сумма объяснялась, скорее всего тем, что выслал Шпоне железный канцлер наверное десять или двадцать марок, а конвертация превратила круглую сумму в такое вот неэстетическое чудище.

Короче, если честно, единственной полезной информацией, которую Слава успел извлечь до возвращения Надежды, была следующая: конка в Москве ходила в самых разных направлениях, верхняя часть ее (типа второго этажа в лондонских автобусах) называлась «империал» и женщин туда не пускали.

А еще разные маршруты имели разные цвета в табличках с названиями, расположенных на вагонах: в Дорогомилово – желтый с синим, к Девичьему полю – желтый, к Калужской заставе – белый, а к Пресненской и Ваганькову красный и зеленый. Ни один из этих маршрутов Прохорову нужен не был, но полазив по Сети, он узнал, что от Арбатской площади до Лубянки маршрут тоже существовал (правда, цвет вывесок нигде не указывался), а это было как раз то, что ему надо.

В общем, к возвращению соседки он чувствовал себя вполне подготовленным к разговору о маршруте и транспорте и, примеряя у зеркала в ее комнате котелок, важно спросил:

– А какой у нас маршрут, Надежда Михайловна?

– Позвольте, – опешила она, – это вы мне должны сказать, куда вам надо, а я все, что смогу сделать, так это сообразить – куда сначала, куда потом, да и на чем добраться до нужных мест…

– Это я понимаю, – Прохорову было забавно разглядывать свое отражение, ему и в голову не приходило раньше, что всего лишь одна деталь костюма может так изменить человека, – поэтому сейчас расскажу, куда мне надо, а вы поможете разобраться, что к чему, хорошо?