Сад вечерних туманов - Энг Тан Тван. Страница 55

Леди Темплер с Эмили залопотали от изумления, когда дорожка вывела нас к краю пруда. Увидев сад по-новому – глазами этих людей, я еще раз убедилась в мастерстве Аритомо. Шесть поднимавшихся из воды узких камней напоминали мне пальцы, тянущиеся за волшебным мечом, брошенным в пучину вод. На какой-то миг я даже с недоумением подумала, отчего Аритомо не последовал совету в «Сакутей-ки» и не ограничил число камней пятью, как это он сделал в саду камней перед его домом.

– Пруд называется Усугумо, – сообщила я. – «Облачная дымка».

– Странное название для пруда, – заметил Верховный комиссар.

– Посмотри на воду, – посоветовала ему жена.

Ветер угомонился, и облака на водной глади походили на отражения лиц, заглянувших в колодец.

– Умну, – сказал Темплер.

– Я все собиралась спросить вас, что означает «Югири»? – обратилась ко мне леди Темплер.

– «Вечерние туманы».

– Название еще более очевидное, нежели «Облачная дымка». Должна признаться, я ожидала чего-нибудь более неопределенного.

– Югири – это персонаж из «Повести о Гэндзи» [196]. – По вежливому выражению на лице леди я поняла, что она понятия не имеет, о чем я говорю. – Он был сыном-первенцем принца Гэндзи.

– Как интересно. А павильон? У него тоже есть имя?

– Аритомо еще не решил, какое для него выбрать.

Верховный комиссар достал из сумки, которую нес его помощник, «лейку».

– Простите, мистер Накамура запретил любую фотосъемку в этом саду, – предостерегла я.

Раздраженно глянув на меня, Темплер тем не менее сунул фотоаппарат обратно в сумку.

Аритомо ожидал нас возле своего дома, одетый в темно-синюю длинную рубашку из хлопка и в серые хакама. За исключением тех случаев, когда мы занимались стрельбой из лука, я никогда не видела его в традиционном японском одеянии.

– Как это мило с твоей стороны, Аритомо, позволить нам увидеть твой сад, – произнесла Эмили, держась ко мне поближе.

Он улыбнулся ей:

– Ты – всегда здесь желанный гость, Эмили.

– Ты тут много чего изменил, – заметил Магнус, присоединяясь к нам через минуту.

Аритомо отдал поклоны ему и чете Темплеров.

– Надеюсь, вы вполне довольны таким гидом, как Юн Линь.

– Она чудесна, – отозвалась леди Темплер, – такая знающая и увлеченная.

– У меня требовательный учитель, – сказала я, глядя на Аритомо.

– Павильон очарователен, – продолжила леди Темплер. – Вам и в самом деле следует назвать его как-то по-особенному…

– «Небесный Чертог», – произнес Аритомо.

Я удивленно посмотрела на него. Он коротко кивнул мне разок.

– Как это… по-восточному. Но ваш дом! – воскликнула леди Темплер, устремив взгляд мимо Аритомо. – Можно подумать, что мы находимся где-то в Японии.

– Так вы и есть садовник Хирохито? – спросил Темплер.

– Это было давным-давно, – ответил Аритомо.

Олдрич сам представился Аритомо и прибавил:

– Некие японские гражданские лица разъезжают с паломничеством по стране, посещая места, где их войска воевали против наших ребят.

Свет, казалось, придал остроты взгляду Аритомо.

– Кто они такие?

– Они называют себя «Ассоциация по возврату наших павших героев», или как-то не менее дико пафосно в том же духе, – сообщил Олдрич. – Они запросили полицейское сопровождение для защиты во время своих поездок, но у нас и так не хватает людей, чтобы еще и этим заниматься. С вами они не связывались?

– Я не виделся и не беседовал ни с кем, кто прибыл с моей родины с тех пор, как закончилась война.

– И никогда не бывали на родине?

– Нет.

Верховному комиссару предстояло посетить и другие фермы на нагорье, и леди Темплер отвела нас с Аритомо в сторонку, когда они покидали Югири.

– Почему бы вам не создать сад для нас, мистер Накамура? – она взглянула на него с надеждой. – После того, что мы увидели сегодня утром, лужайки Королевского Дома, где мы живем, кажутся ужасно скучными.

– В данный момент своей жизни я сохраняю интерес только к работе в собственном саду, – ответил Аритомо, его угловатые, резкие слова плотно заполнили пространство между нами, не оставив места ни для чьих попыток убедить его передумать.

– Слыша такое, испытываешь разочарование.

Леди помрачнела, затем с улыбкой обратилась ко мне:

– Но вам-то ничто не помешает устроить для нас сад, не так ли?

– Когда Аритомо решит, что я готова, – ответила я, – ваш сад будет в числе первых, за которые я примусь.

– Я не дам вам забыть об этом обещании, милая девушка, – сказала леди.

И повернулась к Аритомо:

– А вы непременно должны открыть свой сад для публики! Стыд великий – держать нечто, столь прекрасное, только для себя самого!

Я пристально следила за Аритомо. Печаль омрачила его взор.

– Югири навсегда останется личным садом.

Прохлаждаясь на веранде, я все раздумывала, отчего известие о колесящих по стране японцах обеспокоило Аритомо. Я достала свой дневник, полистала страницы, еще раз просматривая газетные вырезки, мельком проглядывая массу сведений, записанных бегло и небрежно. Вдруг из дневника выскользнул голубенький конверт и упал на пол. Я подняла его, оглядела.

Я никогда и никому не говорила об истинной причине: почему я пошла работать в Трибунал по военным преступлениям, даже своему отцу или брату Хоку. Я выискивала сведения, которые позволили бы мне отыскать свой лагерь, и надеялась, что должность помощника научного сотрудника даст мне возможность поговорить с японскими военными преступниками, которых судили в Малайе. Вдобавок я нашла японку, согласившуюся подучить меня языку.

Обычные правила судебной процедуры не очень строго соблюдались во время слушаний по военным преступлениям. Трибунал придавал значение неподтвержденным сведениям, принимал косвенные доказательства и те, что основывались на слухах, если эти сведения давали жертвы японцев. Я опрашивала японских офицеров и протоколировала их показания, но еще и вставляла свои собственные вопросы – о том, не знают ли они чего-либо о моем лагере. Я тщательно следила, чтобы все дела, по которым я работала, были выстроены так, чтобы военные преступники никогда не получали помилования. Мои цепкость и упорство производили впечатление на обвинителей, зато здоровье мое ухудшалось из-за бесконечных проверок любого найденного мною свидетельства и непременного моего участия в каждом допросе, на который я могла попасть. Я убеждала, упрашивала и запугивала пострадавших, не желавших давать показания против японских преступников. На такой работе, естественно, невозможно оставаться беспристрастной. Бывали времена, когда я, вспоминая страх и боль, через которые довелось пройти, не в силах была продолжать читать документы. В таких случаях приходилось заставлять себя продолжать тщательно просеивать сведения в поисках того единственного, что я искала.

Однако ни разу не попалось мне упоминание о лагере, куда заточили нас с Юн Хонг.

Когда я ушла из Трибунала, чтобы готовиться к учебе, то завела дневник. Что-то во мне все еще сохраняло надежду, что я, возможно, найду ответы на свои вопросы.

Я посетила капитана Хидеёши Мамору в день, когда его должны были повесить. Смертный приговор ему вынесли за зверскую расправу над двумя сотнями китайцев-сельчан в Телик-Интане, рыбацком селении на западном побережье Малайи. Уцелевшие очевидцы свидетельствовали, что он отдал приказ своим солдатам загнать сельчан в море. Когда вода дошла несчастным до пояса, солдаты открыли по ним огонь. Вода до того наполнилась кровью, рассказывал мне один житель селения, что ее пятна с песчаного берега были смыты только после семи приливов и отливов.

Надзиратель-сикх привел меня к забранной металлическими прутьями клетке Хидеёши. Японец лежал на деревянных нарах, свернувшись в клубок. Он встал, увидев, что я подошла. Взмахом руки я отпустила сикха. И сказала заключенному: