Гребаный саксаул (СИ) - Герман Сергей Эдуардович. Страница 4

Старшина роты Зингер выдачей белья себя не утруждал. Это делал каптёрщик Эвальд Квинт. Ему было наплевать на то, какой там у тебя размер. Каптёрщик был с юмором, нарочно давал большим — маленькое, маленьким — большое.

-Товарищ сержант, большоооооое! Это не мой размер! - Кричит курсант.

- Сейчас распинаю, распухнешь, не влезешь! - Отвечает каптенармус.

До обеда мы пришивали погоны, петлицы, подворотнички. Драили сапоги и бляхи. Вместо пилоток мы получили зелёные шляпы. У отслуживших по полгода они походили на ковбойские шляпы, у нас на пионерские панамки.

Штеплер сделал попытку загнуть поля и тут же получил щелбан по голове, от проходящего мимо сержанта.

- Не положено!

Штеплер мотал головой и растирал ладонью лоб, с завистью глядя на сержантов. Весь постоянный состав: замкомзвода, каптёрщик, инструктора ходили в фуражках.

В умывальнике я нагнулся к зеркалу.

Из мутного стекла на меня смотрел лысый ушастый субъект с погонами, пришитыми на спине.

Сержант Каныгин вновь привёл нас в казарму. Спальное помещение ширилось рядами коек. Они были двухъярусные, со съёмными спинками. Койки составлены по две впритык. В проходах у изголовья кроватей - деревянные тумбочки. По одной на две кровати.

К спинкам коек придвинуты деревянные табуреты. На них складывается обмундирование, в голубых петлицах поблескивали крылышки авиационных эмблем.

Первые дни запах портянок, обернутых вокруг голенищ, лишал меня сна.

* * *

Наша учебка, это две роты. Здесь готовят специалистов по обслуживанию и ремонту авиационного вооружения и техники.

Первая рота, это призыв из Грозного. Чеченцы и ингуши. При встрече и расставании они пожимают друг другу руки. Обнимаются. Левой рукой ничего не дают и не принимают, потому что ею подмывают жопу. Бумагой в туалете они не пользуются. Только что вышедший из туалета вместо правой руки подаёт запястье.

Все, как один, здоровые, нахальные и агрессивные. Они ни во что не ставили сержантов, выворачивали на стол кашу со свининой, уходили в самоход, отказывались выполнять все грязные работы и мыть полы, мотивируя это тем, что они мужчины и вообще плевали на устав и уголовный кодекс.

Вторая рота это мы. Призыв с Украины и Сибири. В основном водители. Знание техники сводилось к умению различать педали тормоза и газа. Ну и, конечно же, обязательным условием было наличие водительских прав.

На следующее утро вместо зарядки мы бежали взводом кросс три километра. Бежать было тяжело. Бухали сапоги. Колотилось сердце. Сержант, сохраняя лицо, ехал сзади на велосипеде.

После утреннего развода пришёл капитан со змеями на петлицах и забрал с собой Давида.

Я ему крикнул:

- Пиши!

Он помахал в ответ рукой.

- Ви будете смеяться, – застенчиво произнес Саржевский, – но мне кажется, что ми таки ещё увидимся.

* * *

Один из добровольных помощников старшины Зингера, Вася Тунь.

Он вечно торчит у него в каптёрке. Выдаёт лопаты, перебирает бельё, что-то мастерит, прибивает, точит.

По внешнему виду никак не скажешь, что Туню восемнадцать лет. Судя по небритости на лице, устало опущенным плечам можно дать все тридцать.

Призвали его с какого-то глухого хутора Западной Украины.

У себя на хуторе Вася занимался суровым и неблагодарным крестьянским трудом.

Изредка наезжающего участкового угощал самогоном. Давал с собой сала, колбасы.

Между делом сдавал участковому, тех, кто браконьерит, гонит самогон, ругает советскую власть.

Участковый закрывал глаза на Васькины долги перед Родиной. Говорил:

- Давай Васыль, посматривай тут. На тебя одна надежда.

Месяц назад через Васькин хутор проезжал новый военком. Васька, при поддержке участкового возомнивший себя властью, наорал на него.

Военком сгрёб его за шиворот и отправил в армию.

Многим кажется, что здесь Тунь занимается тем же, что и на гражданке. Стучит.

Но прапорщик Зингер в Васе души не чаял. Называл уважительно - Васылём.

В советской армии говорили: хохол без лычки – всё равно что справка без печати.

Этим слоганом подчёркивалось стремление парней с Украины любой ценой стать маленьким начальником.

Тунь не был исключением и тоже мечтал стать сержантом. Или на худой конец — ефрейтором. Старшина роты обещал содействие.

Васыль кормил Зингера салом из посылки и плакался ему скупыми слезами - «дайте мне лычки, товарищ прапорщик и я буду служить вам, как собака».

* * *

Мишку Полуянова вызвал капитан Кравченко. Должность у капитана была самая нужная в армии - замполит. Душа человек. Кличка - залупа.

Через неплотно закрытую дверь слышались крики. Казалось, что кричит крупный самец орангутанга.

После того как Мишка выкатился из кабинета Саржевский спросил его.

- Миш, а Миш, а чего он на тебя?

- Да! - Отмахнулся тот. На своих проводинах на винт намотал, а здесь вылезло.

- Чего?

- Закапало говорю... Трипак!

- А-а,– сказал Саржевский и брезгливо отодвинулся. Его воспитывала мама учительница. Отец ушёл, когда он был ещё маленький.

Саржевский был щуплый, картавый, в больших очках. Солдаты его презирали. Женщины игнорировали.

Каждый день он писал письма маме. Однажды забыл недописанный тетрадный листок на тумбочке.

Письмо тут же прочли. Саржевский писал о страшной дедовщине, царящей в части. Что его каждую ночь заставляют стирать бельё старослужащим, чистить им сапоги и подшивать воротнички. Что он не высыпается и от отчаяния готов наложить на себя руки.

Его не били. Штеплер сказал с сожалением:

- Грёбаный саксаул. Дать бы тебе по роже. Руки марать неохота. Только обоссать...

После занятий мы сидели в курилке. Каныгин ушёл по неотложным делам. Меня назначил старшим. Сказал:

- Перекурите пятнадцать минут и в класс, сегодня занимаетесь самоподготовкой.

После перекура, я дал команду:

- В класс!

Рядовой Леонов повернулся ко мне и зло сказал:

- А ты чего здесь круглишь? Раскомандовался, шестёрка офицерская!

К голове прилила волна заволакивающего разум бешенства. Я ударил наотмашь. Нас растащили в разные стороны.

Мы тут же пошли за учебный корпус выяснять отношения. Следом за нами следовала группа секундантов. Я шёл и грустно размышлял, что в честной схватке Леонова мне не одолеть. Он был рукастый словно обезьяна. Мы долго кружили с ним на поляне, нанося друг другу удары в корпус.

Леонов умел драться. Он вполне профессионально уворачивался от ударов.

Топая сапожищами, как конь подошёл Штеплер. Молча дал Леонову пинка. Тот, что-то тявкнул в ответ. Штеплер пнул его второй раз. Сказал мне.

- Пошли брат. Не обращай внимания на этого ушлёпка.

Леонов был мстительным и жестоким пацаном. Обиду запоминал надолго. Через два дня меня вызвал капитан Диянов. Спросил:

- Знаешь, зачем вызвал?

Я кивнул:

- Знаю.

- А кто телегу написал?

Я снова кивнул.

- Вы это говно не трогайте. Я его в Уч-Арал отправлю. Мне стукачи во взводе не нужны.

В Уч-Арале была самая лютая дедовщина. Молодые там вешались.

Через неделю Леонова и ещё одного солдата из первого взвода, косящего под больного энурезом[1], отправили в части.

* * *

Спустя месяц мы принимали присягу. От жары плавился асфальт. По телу, закованному в тесный полушерстяной китель, текли ручьи пота.

Кто-то хлопнулся в обморок. У стола, покрытого красной скатертью, стояли офицеры части. Майор Цирулин выкрикивал фамилии молодых солдат роты. Капитан Кравченко рыскал глазами и что-то помечал в своей записной книжке.

Тысячу раз я, печатая шаг, мысленно выходил из строя и громким мужественным голосом зачитывал слова присяги, но всё равно, когда командир роты назвал мою фамилию, я страшно разволновался. Страшась сделать что-нибудь неправильно и опозориться, я, прижимая к груди автомат, на скованных ногах вышел из строя. Взял в руки красную папку с текстом присяги и, бледнея от волнения начал читать: