Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 16

Сама фабрика была старой, из красного кирпича, но сбоку от здания поднимался на три этажа новый административный корпус — как говорится, стекло и бетон, а вернее, немытые стекла и бетонные панели, обсыпавшиеся на стыках.

Солнце уже поднялось и пронизывало еще непыльную листву, но на улицах было малолюдно: люди досматривали свои последние сны — половина седьмого.

Мне бы поберечь сладкий сон моего кузена Аркадия, но ошиваться возле дома, когда здесь каждая собака на виду, смысла не было. Чем менее я буду заметен, тем лучше для всех, включая меня самого.

Служба есть служба. На ней всегда недосыпают.

Я поднялся на третий этаж. Дверь была обита клеенкой и поделена на ромбы кнопками. Я позвонил. Коротко, чтобы не пугать человека. Аркадий должен быть один — тетя Нина уехала в деревню. Она всегда летом уезжает в нашу деревню, там сохранился дедушкин дом, она все лето занимается хозяйством, пашет, получает удовольствие и внука тоже берет. У Аркадия раньше была жена Клавдия, бросила его лет шесть назад, живет в Курске.

Я не подумал, что Аркадий может быть не один.

Он открыл быстро. Как был, в трусах и майке. Длиннолицый, красивый, болезненный, мягкие волосы слежались от подушки.

— Впустишь? — спросил я. — Привет тебе от дяди Миши.

— Чего? — Глаза у него были сонные, мутные, даже не блестели. — Какой еще дядя Миша?

— Кто там? — Хриплый голос вырвался из комнаты. Мужской или женский — непонятно. Наверное, там — Маргарита.

Ну что мне оставалось делать?

— Аркаша, — сказал я, — неужели я так изменился? Я же твой брат двоюродный, тети Зины сын. Ты что, протри глаза! Я же тебе письмо посылал и телеграмму.

Разум медленно освещал глаза кузена.

— А сколько времени? — спросил он.

— Скоро семь. Я с поезда. Немного погулял, а потом решил — досплю уж у тебя.

В дверях комнаты появилась молодая женщина, высокая, широкоплечая, у нее были медовые волосы — не назовешь рыжими, но и не блондинка. Волосы были распущены, покрывали плечи халата. Она стояла босиком.

— Это… — сказал неуверенно кузен, — Гарик.

— Какой еще Гарик? — спросила женщина. — Откуда в семь утра Гарики ходят?

Даже в полумраке маленькой прихожей было видно, что у женщины очень белая кожа, какая бывает у рыжих.

— Гарик! — более уверенно произнес мой кузен. — Ты чего здесь стоишь, заходи на кухню. У меня в комнате не убрано.

— Спасибо. — Я прошел на кухню. Кухня была махонькой, половину занимал стол с остатками вчерашней трапезы.

— У меня тут ребята были, — сказал Аркадий. — Друзья, понимаешь? А потом, когда убираться?

— Ты Гарик или Алик? — спросила женщина. Она была пьяной. Словно не спала ночью, она хранила в себе выпивку, а Аркадий спал, вот и получился мрачным, сонным, но трезвым.

— Погоди, Ритка, — сказал Аркадий. — И без тебя тошно.

— Со мной тошнее? Недоволен? Да я с тобой время трачу, потому что в этой дыре никого лучше не найдешь.

Аркадий только отмахнулся.

— Ты подожди на кухне, — сказал он, — я оденусь.

— А ты меня познакомишь? — спросила Рита, которая ушла в комнату за кузеном. Оттуда мне все было слышно.

— Брат мой, — сказал Аркадий. — Двоюродный.

— А почему раньше не говорил?

— А чего тебе отчитываться?

— А он далеко был?

— Слушай, Ритка, заткнись. Хоть джинсы натяни, далеко он был, далеко, понимаешь?

— Так бы и говорил.

Я стоял на кухне, бутылка была не допита и не закупорена. Значит, они сильно были пьяные, когда пошли спать. Русский человек пробку всегда завернет, чтобы не выдыхалось.

Голоса из комнаты стали невнятными, они там заговорили вполголоса, не хотели, чтобы я слышал. Я подошел к окну. Пространство между домами было вытоптано, деревья какие-то недокормленные — а странно, ведь край здесь лесной. Цепочкой пробежали бродячие собаки. В доме напротив открылось окно — на кухне возилась хозяйка. В ванной шумела вода.

— Теперь познакомимся, — сказала Рита за моей спиной. Я обернулся. Она была в свитере и джинсах. Волосы были убраны назад, но выбивались и падали волнистыми прядями на щеки. По белой коже были рассеяны веснушки, они густели к переносице. Вообще-то лицо у нее было веселое, нормальное, приятное лицо.

— Я блудный брат, — сказал я. — Зовут Юрием, иногда Гариком.

— А я вас буду звать Гошей, — сказала Рита.

— Как хотите. Только мне это имя не нравится.

— Почему?

— Получается толстый мальчик в очках и говорит писклявым голосом.

— Жалко, — сказала Рита. — У меня парень был, давно еще, в юности, он в баскет играл. Гоша Арзуманян.

— Я не возражаю, — повторил я.

— Ну я пошла, — сказала Рита. — Мне на работу пора. Вы сами за собой ухаживайте.

— Что-то рано у вас работа начинается, — сказал я.

— Какая есть.

Она сняла с вешалки куртку из искусственной кожи. Накинула ее и ушла, больше не сказав ни слова.

Она как раз вышла из подъезда и обернулась. Увидела меня в окне и подняла руку, прощаясь.

Из ванной вышел Аркадий. Он был аккуратно причесан, побрит, в чистой рубашке. С отвращением поглядел на стол. Говоря со мной, он принялся убирать посуду со стола и складывать в мойку, а бутылки, консервные банки, пустые баллоны из-под пепси кидал в ведро.

— Чего им надо? — спросил Аркадий. — Мне сказали — приедет человек. Братишка. Но больше ни слова — конспираторы.

— Я хочу пожить у вас немного.

— Где здесь жить? Они что, забыли, что у нас одна комната?

— Я ваш двоюродный брат, — сказал я.

— Знаю, мне сообщили. Когда мать дома, я на раскладушке сплю.

— Тогда давайте подумаем, — сказал я, — как нам лучше поступить. Ведь если я стану устраиваться в гостиницу, об этом все узнают. Это странно — приехал к брату, живет в гостинице.

— Да, неестественно.

— Я не хочу, чтобы все сорвалось из-за пустяка. И может быть, будем привыкать обращаться друг к другу на «ты»? А то еще глупее будет.

— Хорошо, значит, ты — Гарик?

— Да, Гарик, сын тети Зины.

— Хорошо, что мои в деревне.

— Иначе дядя Миша придумал бы другую версию, — предположил я.

— А ты надолго?

— По расчетам дяди Миши — на две недели.

— Я с Риткой поговорю, — сказал Аркадий. — Может, я у нее эти дни поживу. Перекантуюсь как-нибудь.

— Как знаешь. Мне нужно только, чтобы мой приезд и моя встреча с тобой ни у кого, ни у одной живой души не вызвали подозрений.

— А кого опасаешься?

— Не знаю — значит, всех.

— А что я о тебе знаю?

На столе было чисто, Аркадий вытер пластик мокрой тряпкой, поставил чайник, вымытые чашки, достал с полки завернутый в пластиковый мешок батон и порезал его на тарелку.

— Ты голодный? — спросил он, не дав мне ответить на предыдущий вопрос.

— Спасибо, не голодный.

— Сейчас скажешь, что в поезде тебе завтрак давали.

— Я из дома взял, — соврал я.

Аркадий открыл масленку, порезал колбасы.

— Ладно, рассказывай теперь, что я о тебе должен знать. А то получается, как в шпионском романе. Ты обо мне знаешь все, а я — ничего.

— Меньше будешь знать, меньше проболтаешься, — нетактично ответил я.

— Так дело не пойдет, — сказал Аркадий. Он ждал, что отступлю, иначе получалось как-то не по-людски.

Лицо у него было нерусское: большой хрящеватый, туго обтянутый кожей нос, острые скулы, глаза в глубоких впадинах, под черными бровями. Такое лицо обычнее встретить где-то в Испании. Недоброе лицо, но красивое.

— Я вкратце расскажу? — спросил я.

— Только вкратце. А то я из-за тебя не выспался. — Все ему было неладно.

Я рассказал о том, как было уговорено с дядей Мишей. Здесь слово «полковник» забылось — осталось «дядя».

— Мне нужно будет познакомиться с ребятами, которые служили в Чечне. Афганцы тоже подойдут, но они для меня староваты. У вас есть отделение «Союза ветеранов — XX век»?

— Я от этого далек, — сказал он. — Я не служил.

— Ты не слыхал — среди твоих знакомых никто в Абхазии не бывал?