Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 187

— Ты не вовремя об этом говоришь, — ответил за всех Берия. Он так и не сумел избавиться от тяжелого грузинского акцента. Впрочем, даже проведшие всю сознательную жизнь среди русских грузины сохраняют акцент. Берия же попал в Москву взрослым, сложившимся партийным работником.

— Лучше лишний раз повторить, чем забыть, — ответил Чаянов. — Вам это отлично известно, Лаврентий Павлович.

Берия выкрал недавно у Чаянова книгу, из тех безответственных публикаций, что появились в 90-е годы и клеветали на ведущих членов партии. Как правило, в таких книжках Лаврентий Павлович изображался олицетворением злодейства. Все его заслуги перед Родиной замалчивались. Страшно подумать, что думают о нем дети будущего!

Лаврентий снова повернулся к окну.

Парочки не было видно. Охранник сидел на песке, прислонившись спиной к стволу высохшей сосны. Ветерок все не стихал, и полосы ряби пересекали залив.

— Мы знаем, — продолжал Чаянов, — что для нас возврата в мир живых нет. Не было никогда выхода обратно. Так сказать, оставь надежду, всяк сюда входящий. Мы смирились. Мы существовали в этом довольно слабо населенном мире, объединяясь в некие сообщества, которые не могли стать единой системой хотя бы потому, что людей слишком мало.

— И потому что нет стимула, — вмешался Грацкий. — Зачем объединяться? Что это даст? Богатство? Славу?

— Я хотела основать газету, — сказала Лариса. — Вы знаете — результат нулевой.

Никто даже не посмотрел на Ларису.

— Различные типы правления, ибо людям свойственно объединяться в социальные группы, появлялись в нашем мире. Если заглянуть в прошлое мира без прошлого…

Грацкий захлопал в ладоши:

— Браво! Браво! Какой афоризм!

— Постепенно выработался образ правления, — продолжал Чаянов, — сначала негласный, затем общепризнанный. Правление консулов. Как только нас не называли и как только мы сами не называли себя! И сенаторами, и хранителями вечности, и подпольщиками… даже такой мир, как наш, нуждается в общем, постоянном и справедливом устроении, иначе люди могут стать неуправляемыми животными.

Лаврентию Павловичу было скучно. Как надоедает стремление поговорить, показать себя.

— Мы охраняем наш мир от внешних влияний, — продолжал Чаянов. — Это не пустые слова. Они отражают действительную опасность. Оказывается, граница между нами и тем миром, в котором мы существовали ранее, прозрачна, оказывается, существовали и существуют пункты соприкосновения миров и возможности обмена между ними. Еще несколько лет назад наши московские коллеги осознали опасность таких контактов, они поняли, что именно этим путем к нам придет страшная гибель! Они постарались прекратить контакты, но были слишком слабы… и если кто-то слаб, то другой оказывается корыстен. Третий просто продажен. Даже в нашей среде нет порядка и не на кого надеяться.

— Господин Чаянов, к сожалению, совершенно прав. Скверна не только подняла голову и проникла в наши ряды, — сказал Победоносцев.

Что-то пробурчал Никифор.

Лаврентий подумал, что все происходит как в романе, где автор дает героям высказаться, всем по очереди, чтобы читатель при том понял, где происходит действие, кто хороший, а кто сволочь… Сейчас вставит свою реплику Лариса. За ней Грацкий, и разговор утонет в бесконечном обсуждении того, что обсуждать не следует.

— Продолжай, Чаянов, — сказал Берия, называя оратора по фамилии — старая партийная привычка.

— Не надо, — сказала Лариса. — Все и так знают.

— Я продолжу, — сказал Чаянов. — Слишком важна тема нашей встречи.

Берия взглянул в окно. Охранник сидел в той же позе, девушка стояла у среза воды. Вот она замахнулась — через голову, так никогда не закинуть камешек далеко. Кинула. Было видно, что фонтанчик воды поднялся метрах в десяти от берега.

— Последний сигнал, — продолжал Чаянов, — из Ярославля — показывает, насколько непрочно и опасно наше положение. Но мы, как и положено, спохватились только сейчас. Очевидно, надо было действовать уже после событий на Киевском вокзале в Москве.

— В мое время о таком и не слыхали, — сказал Победоносцев.

— В ваше время, коллега, — сказал Чаянов, — вообще ничего не происходило. Тем не менее вы умудрились подготовить падение империи.

— Если бы я был жив… — начал Победоносцев, а Клюкин передразнил его:

— Если бы я был жив…

— Вы, именно вы и довели страну, империю… — Победоносцев поднял к потолку желтый высохший палец.

Как в таком душа держится, подумал Лаврентий Павлович и чуть было не улыбнулся, что позволял себе очень редко. Вопрос о местонахождении души оставался дискуссионным.

— Вы лучше расскажите, какие проводили расчеты, — сказала Лариса. — И что нам грозит.

«Правильный вопрос. К делу. Если бы все случилось лет пятьдесят или сто назад, взял бы я эту бабу. Настоящая баба. По документам дворянка». Лаврентий Павлович предпочитал дворянок.

Он посмотрел на ту девушку, внизу на берегу.

Девушка подошла ближе к ресторану. Это лишнее. Непроверенным лицам приближение к ресторану «Приморский» не дозволялось. Наверное, ее сейчас увидят велосипедисты или кто-нибудь из охраны. Надо бы ее допросить — почему она оказалась здесь, на пустынном пляже, где ее спутник? И того охранника из внешнего оцепления надо допросить…

Занятый своими мыслями, Лаврентий Павлович упустил начало речи Чаянова, но он уже знал это начало. Не впервые разговариваем.

— Да погодите! — Эти слова относились к Победоносцеву, который не был способен по старости и изношенности многого понять, но полагал себя мудрейшим, подобно кавказским старейшинам, давно выжившим из ума и потому очень удобным для экстремистов, которые под видом мудрости готовы вложить в их дряблые уста сумасшедшие лозунги.

Все зашикали на старца, и тот, ворча, замолк.

— Наверное, каждый из нас мечтал или, наоборот, боялся возможности возвратиться обратно — ожить, вылезти из ада, увидеть близких… Проходили годы, и эти желания посещали нас все реже. И не только потому, что наши близкие и даже просто помнившие нас люди ушли из жизни, но и потому, что мы не можем там жить. Изменилась наша кровь, изменились наши ткани… в это трудно поверить, но мы уже мертвецы. Если вернусь туда, откуда я родом, то через несколько часов или минут перестану существовать. Откройте гроб, в который не поступал воздух, и в первые моменты вы увидите черты лица покойного, словно он только что заснул, но в течение минут свежий воздух сделает свое страшное дело. Тело превращается в гнилую массу черной плоти…

— Господин профессор, я вас умоляю! — воскликнул Клюкин. — Хватит мне того, что я состою из плоти, смертной и непрочной, не повторяйте, что она отвратительна!

— Мы бесплотны, мой дорогой, — заметила Лариса. — Потому нам так хорошо.

— Не богохульствуйте! — прошептал Никифор.

Лаврентий Павлович смотрел на берег. Девица исчезла, но не уходила по берегу прочь — он бы заметил. Надо бы сейчас сбегать вниз, поглядеть, не подбираются ли чьи-то агенты к ресторану. Чьи-то агенты! Смешно звучит.

— Главное, — донесся до него ровный голос Чаянова, — что мы не можем вернуться. Никогда. Мы живем в запаянном гробу. И любой ветерок, любое движение воздуха для нас опасно.

Все посмотрели на море. Все знали, что веет ветерок. Ветерок нес в себе беспорядок и опасность.

— Мы — улица с односторонним движением. Это вообще свойственно смерти. Ты можешь попасть сюда, в Ад, ты никогда не сможешь вернуться. И если кто-то раскроет дверь между нами и миром, в котором мы жили раньше, то вошедшие сюда останутся живы, а живущие здесь умрут.

Чаянов сделал паузу.

— Что нам и грозит, — закончил он.

Все молчали, потому Победоносцев повторил свою фразу:

— В мое время ничего такого не было.

— Ах, что вы знаете! — воскликнула Лариса. — Может быть, этот мир как пузырь на воде — уже возникал и погибал. Все может быть.

— Нам неизвестно, — сказал Чаянов, — когда возникла преграда между миром обычным и нашим. Какой она была тысячу лет назад, как изменилась.