Товарищ маузер (ил. А.Иткина) - Цирулис Гунар. Страница 14

Подобно живым теням, трепетавшим на экранах парижских биоскопов, видения дня чередой скользили перед его глазами — от мирной, пожалуй даже провинциальной, картины, представшей его взору по выходе из вокзала, до страшного зрелища жестокого произвола, с которым он столкнулся в полиции. Теперь, когда отправлена одна из самых ярких и гневных корреспонденции, когда-либо написанных Шампионом, он мог себе позволить побыть немного самим собой, не контролируя и не редактируя своих мыслей и чувств. Он был совершенно потрясен тем, что пережил за сегодняшний день. Готовясь к поездке в Россию, он проштудировал всю доступную ему переводную литературу, познакомился с работами всех выдающихся русских революционеров, не пропустил ни одной газетной статьи, даже приучился курить сигареты с небольшими картонными мундштуками. Казалось, ничто не могло застать его врасплох или поразить. Однако первый же день в России показал, сколь далеки его представления от действительности. Лично он отделался легко: как в Дантовой «Божественной комедии», он сошел в ад и выбрался оттуда целым и невредимым. Но разве можно забыть о тех, кто томится в застенках?! Тех, чью кровь впитала земля около «Униона» и в Верманском парке?!

Незаметно стемнело. Чем гуще становились тени в гостиничном номере, тем ярче сверкала за окном Известковая улица в убранстве сияющих витрин. Шампиону вспомнилась столица Колумбии Богота во время восстания: жизнь замерла, магазины на запоре, по улицам патрулируют вооруженные до зубов люди. А через несколько дней, когда переворот совершился и на шею народа уселся новый диктатор, все снова вошло в обычную колею. Здесь же, где концертную музыку прерывают внезапные выстрелы и разрывы бомб, где тихая улица в одно мгновение превращается в поле боя, — революция вошла в повседневный быт.

Самое сильное впечатление на Шампиона произвели сегодня люди. Ему вспомнилось высказывание Льва Толстого о том, что как только человек преодолевает мелочную заботливость о самом себе, его силы неизмеримо возрастают. Из силы народа боевики черпают свою почти сверхъестественную храбрость и выдержку. Достаточно вспомнить Грома, который проявил такую железную выдержку, Русениека, Дависа Пурмалиса, наконец, его сестру Дину. Как видно, эти люди не любят громких революционных фраз, подобных тем, которыми швыряются французские радикалы. Они молча и упорно делают свое дело, не требуя для себя ни славы, ни особых благ.

Наблюдая за их действиями, он получит материал не только для захватывающих корреспонденции, но и для целой книги. В мыслях уже рисовалось заглавие: «Я видел революцию». Да, к сожалению, он лишь ее очевидец, но не участник. А впрочем, есть ли большой смысл менять острое перо на пистолет, с которым он даже толком не умеет обращаться? Пропагандисты тоже необходимы. Кроме того, он надеялся быть полезным своим друзьям еще иным образом. Как журналист, он сможет иногда располагать важными сведениями. А кому из властей придет в голову, что революционеров информирует он, Жорж Шампион, которого эти близорукие жандармы считают чудаковатым охотником за сенсацией?…

В дверь постучали.

— Боже мой, господин Русениек! А я уже боялся, что вас, как и меня, арестовали.

Атаман пристально взглянул на Липа Тулиана и нахмурился. Пригласив его помочь перенести маузеры, он совсем забыл о том, что Шампион всегда называет его настоящим именем. Ну ничего, Лип Тулиан — свой человек.

Шампион все еще держал за плечи Атамана:

— Что бы я стал делать без своего верного источника информации?! Последние часы я страшно беспокоился за вас… Простите, кто с вами?

— Это Лип Тулиан. Свой человек!…

— Весьма рад, господин Тулиан!

Лип Тулиан пожал ему руку.

— Я не понимаю французского, — сказал он по-немецки.

— Извольте, извольте, я свободно говорю по-немецки! — улыбнулся Шампион. — Скоро заговорю и по-русски. Ругаться я уже научился у самого Регуса… Да, вы же, господа, не знаете самой последней новости. Я попал в тайную полицию! Представьте себе — меня допрашивали! Да еще как! Регус обещал расплющить мой нос в пятачок. Но он не подозревает, что в Париже мой нос стоит миллион… Кстати, я принес вам весть от господина Грома.

— Давайте сюда!

Атаман взволнованно прочитал письмо Грома. «Есть все же на свете настоящие люди! — подумал он. — Эх, как бы надо тебя освободить! За одно только ты можешь быть спокоен — с твоими мучителями мы рассчитаемся!»

Рассовав револьверы по карманам, Атаман и Лип Тулиан собрались уходить.

Атаман взял журналиста за руку:

— До свидания, Шампион! Большое спасибо вам!

Шампион смущенно улыбнулся:

— Полно вам, господин Русениек. Такой пустяк, эти маузеры!… Не стоит благодарности. Я с радостью сделал бы для вас гораздо больше. Если у вас будет какое-либо поручение, пожалуйста, всегда к вашим услугам!

— Верю, Шампион! Возможно, в другой раз. Пока что единственное, чем вы можете быть нам полезны, — сообщайте миру истинную картину событий… Пошли! — кивнул он Липу Тулиану.

Но Шампион вдруг преградил им дорогу:

— Постойте, постойте! Так просто вам не отделаться! А как насчет обещанной информации? — Он снова превратился в журналиста. — Моя газета выходит шесть раз в неделю, и наш главный редактор — сущий крокодил! Если каждый день я не буду скармливать ему определенную порцию строчек, он проглотит меня самого!

— Бомб вам пообещать не могу, — улыбнулся Атаман. — Но в ближайшее время произойдет событие, за которое редакция, полагаю, заплатит вам двойной гонорар.

Оставшись один, Шампион, довольный собой и всем миром, принялся шагать по комнате из угла в угол. Наконец он подошел к окну. И первое, что ему бросилось в глаза, — это широкая спина начальника тайной полиции Регуса. Отворив парадную дверь дома напротив, Регус вошел. И через минуту в одном из окон третьего этажа вспыхнул свет, впрочем тут же исчезнувший за опущенными шторами. Шампион задумался. Инстинктом журналиста он понимал, что за этими шторами прячется какая-то тайна…

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

свидетельствующая о том, что экспроприация — дело серьезное

1

— Привет, братцы! — раздался озорной петушиный голос.

Коля Двинской со своим хохолком каштановых волос и впрямь напоминал драчливого петушка. Трудно было себе представить, что этот семнадцатилетний подросток и есть тот самый Брачка, которого Атаман по искусству стрельбы считал себе ровней.

При виде посторонней женщины Брачка смутился, не зная, как себя вести. Потом набрался храбрости — была не была! — и стал рассказывать:

— Иду сюда, гляжу — наши с солдатами дерутся. Я скорей на помощь. Да сам знаешь, как там, — на десятерых одна пушка. Пришлось в Интерим-театре прятаться. На сцене поднялась пальба, а в зале тьма. Я сразу смекнул — окружили меня. Как свет в зал дали, гляжу — со всех сторон эти типы с оружием. Переоделись, гады, в штатское, поди разбери их. Орут: «Руки вверх!» А я прыг на сцену, пушку свою выхватил. Сейчас, думаю, закачу им представление. Да тут одному удалось сбоку ухватить мой маузер за ствол. Я на него дуло сворачиваю, а он на меня, пока вся орава не подоспела на помощь. Хотел выстрелить, да аккурат в этот момент какой-то гад чуть стукнул по стволу вбок, а пуля-то и прошила мне левую руку. Ну, думаю, влип! Да повезло мне — вывернулся и на улицу выбежал. На Пушкинском бульваре народищу пропасть. Такая паника поднялась, что я и сам-то малость струхнул. Ну я незаметно под какую-то телегу — юрк! А телега, на счастье, низкая, как у пивоваров, понял? Лежу и слышу — один шпик оправдывается: «Что поделаешь? Везучий человек, под счастливой звездой родился. Мы по нему больше двухсот патронов выпустили». Заливают, как всегда. Хоть лупили и покрепче, чем в театре, но больше сотни определенно не было! — И Брачка залился смехом.

Он ожидал, что Робис тоже развеселится, но тот молчал.