Ритуальные услуги - Казаринов Василий Викторович. Страница 12

— Так сколько? — окатив меня свирепым взглядом, повторила Люка свой вопрос, и ее большие глаза подернула влажная муть.

— Что — сколько? — не понял я и плюхнулся на черный кожаный диван, который очень здорово гармонировал по тону с дубовыми панелями стен и черным ковровым покрытием пола.

— Скольких девочек ты поимел, пока парился на пляже?

— Люка, ты же человек бывалый и должна знать, что парятся на нарах. А на пляжах — загорают.

Мне захотелось увести разговор от этой темы, потому что я живо представил себе, как наши клиенты начинают беспокойно ворочаться в дорогих гробах, прислушиваясь с того света к тем, мягко говоря, скользким разговорам, которые порхают под сводами скорбного офиса.

— Ты мне не втирай!.. — упорно гнула свое Люка. — Знаешь, я думаю, тебе надо бы показаться психиатру. Ну ладно, вернемся к нашим баранам… Видел мужика, вышедшего из кабинета?

— Да. Цыганские похороны? — тяжко вздохнул я.

— Ага. — Люка сверилась с какими-то записями в блокноте и перешла на деловой тон. — Значит, во-первых, ты сгоняешь по этому поводу к Гельфанду. У нашего усопшего чертова туча родичей, которые, как ты понимаешь, все должны с ним проститься. Включая и тех, кто живет… — она подслеповато прищурилась, поднося блокнот к лицу. — Живет в Трансильвании… Где эта долбаная Трансильвания, мать ее так? В Южной Америке, что ли? На самом хвосте континента?

— Да нет. Там Патагония. А Трансильвания, кажется, где-то к нам поближе.

— Уже легче, но все равно для нас это геморрой. Поэтому твой приятель Гельфанд пусть будет готов вкатить ему такую дозу бальзамировочного, какую он не ширял в самого Владимира Ильича.

Я кивнул. Во времена оны Вадим Гельфанд — прежде чем организовать частный морг — работал в секретной мавзолейной организации, сотрудники которой холили и лелеяли тело вождя мирового пролетариата. Так что в его компетентности по части поддержания в покойниках выставочного качества можно было не сомневаться.

— Второе. Смотаешься к Варваре. Насчет гроба.

Я опять кивнул. Варвара, как и Бэмби, — добрый старый знакомый нашей фирмы. В какой-то прошлой жизни она закончила дефектологический факультет пединститута и преподавала в спецшколе для несчастных детишек с отклонениями от нормы, но настоящая клиника была у нее дома — благодаря мужу алкашу, с которым Варвара, несмотря на все свои навыки в работе с олигофренами, справиться так и не смогла. Когда этот придурок пропил в доме все, включая паркет (он его уступил по дешевке какому-то своему случайному собутыльнику), Варвара ушла из дома и из спецшколы, взялась за молоток и принялась колотить гробы. Впрочем, не только колотить, но и проектировать всевозможные домовины — и в этом деле нашла свое долго дремавшее под спудом призвание. Было это давно, и теперь она классный спец по гробам — все „цыганские“ домовины, потребность в которых изредка испытывает наша фирма, вышли из-под ее руки.

— А кого хороним? — спросил я. — В том смысле, что какие одеяния понадобятся, мужские или женские?

— Мальчишка, — мрачно ответил Люка. — Совсем еще пацан. Четырнадцать лет.

— А в чем дело?

— Ширнул себе „золотой выстрел“.

— Странно. Цыган, загнувшийся от избыточной дозы, — это примерно то же, что в еврейской семье сын пьяница. Редкость. — Я закурил и поискал глазами, куда бы стряхнуть пепел. — Все это хорошо. Но только я не донимаю, почему весь этот геморрой свалился на мою бедную задницу. Я, если ты помнишь, всего лишь скромный Харон. Гребу в траурном челне. Это моя работа. А носиться, высунув язык, по моргам, кладбищам и прочим веселым местам — это забота твоих полевых менеджеров.

— Допустим, — строго заметила Люка. — Но ты, сукин сын, прогулял неделю. Поэтому я налагаю на тебя епитимью. В страданиях плоти да искупишь грехи свои… — Она умолкла и, лукаво подмигнув, опять перескочила на прежнюю тему. — Кстати о плоти… — облизнула свои красивые, не тронутые помадой губы. — Как ты там оттянулся? Душевно? Сиськи у тамошних дев большие?

Издав некое подобие мучительного стона, я поднялся с дивана, пересек кабинет и уселся на подоконник.

— Брось, Люка… Ты же знаешь, в чем тут дело.

Она со вздохом кивнула. Люка — единственный знакомый и близкий мне человек, который знает про Голубку. И все понимает. В сущности, мы оба — несчастные больные люди, и нам обоим в самом деле надо наведаться к психиатру. Мы оба — люди амока, но каждый из нас сходит с ума по-своему. Она, всякий раз сопровождая наших богатых клиентов в последний путь, хоронит какую-то часть своего мужа. Я — истребляю в себе Голубку. Мы друг друга стоим. Наверное, именно поэтому она — гениальным своим наитием уловив во мне брата по крови — и предложила мне когда-то должность Харона.

— Пашенька, ты же знаешь, я тебя люблю… — сердобольно выдохнула она и тут же поправилась: — Ну, как сестра… Но таким макаром ты просто уничтожишь себя. И когда ничего от этой твоей Голубки в тебе не останется, придется мне закрыть тебе веки. — Она горько усмехнулась. — Не волнуйся. Я тебя похороню по высшему разряду. В гробу из „птичьего глаза“.

— Ага, — кивнул я, дотягиваясь до своего рюкзачка и дергая замок молнии. — Давай я тут же прямо и расплачусь. Тут у меня как раз завалялось ровно полмиллиона.

„Птичий глаз“ — последний писк похоронной моды. Собственно, так называется особый сорт красного дерева, который растет только в Канаде, и стоит выполненная из него домовина ровнехонько пятьсот тысяч рублей, во всяком случае именно по такой цене наша фирма толкает их состоятельным клиентам.

— Нет-нет, именно из „птичьего глаза“, — настаивала Люка.

Я улыбнулся, догадавшись, что она имеет в виду: этот редчайший сорт дерева несет в себе отчетливый эротический мотив и представляет собой шедевральный природный памятник торжеству могучего полового инстинкта. Дело в том, что во время брачных игр только на это редкое дерево садятся дятлы и начинают отчаянно долбить своими стальными клювами кору, подзывая самок. Похотливые подружки дятлов слетаются на этот звук, как осы на мед, — и трудолюбивые самцы их тут же начинают иметь, а потом снова долбят ствол, подзывая новых самок. В результате древесная ткань украшается изящной россыпью маленьких дырочек, которые и придают древесине неповторимый шарм.

Я поднялся с дивана, пересек кабинет, уселся на подоконник — там стоял цветок, в который можно было стряхивать пепел, — и раздумчиво произнес:

— А впрочем, нет. Ну его к черту, этот „птичий глаз“. И вообще, все, что связано с привычной ритуальной традицией. Лучше сложи где-нибудь в чистом поле поминальный костер.

— Как это?

— А так. Я ведь существо языческое, потому хоронить меня надо соответственно. А гореть я буду здорово, как порох.

От размышлений на эту веселую тему меня отвлек приглушенный звук, послышавшийся под окнами нашего офиса, — я не глядя определил, что так ласково и интеллигентно урчит движок хорошего автомобиля, и не ошибся. Неподалеку от катафального челна швартовался черный джип с мерседесовской звездой на радиаторе.

Я поманил Люку пальцем.

Она подошла. Я развернул ее за плечи, обнял. Моя рука соскользнула с ее талии и прошлась по тугой попке. Ягодицы у Люки были восхитительно округлые и сочные.

— И что бы это могло означать? — шепотом спросила она.

— Да так. Пытаюсь на ощупь понять, какие предчувствия бродят в этот момент в этой роскошной части твоего тела. Ты ведь по телефону говорила, что нечто тревожное чувствуешь своей мыслящей задницей.

— М-да… — после паузы отозвалась она. — Тут с недельку назад наведывалась одна баба, делала заказ… Я сразу — ага, задницей! — почувствовала, что у нас с ней будут проблемы.

— Боюсь, что эти проблемы уже подъехали, — мрачно заметил я, косясь во двор.

Из джипа неторопливо выбрались трое крепких молодых людей в темных костюмах.

Соскочив с подоконника, я пересек кабинет в направлении укромной дверки, скрывающейся в уютной нише сбоку от Люкиного стола, за дверкой находилось что-то вроде маленького чуланчика, где хранились пачки с бумагой, принтерные картриджи, коробки со скрепками и прочие канцелярские штучки. Люка туда не совалась и не знала, что в укромном уголке, за коробками со старыми мониторами, схоронен мой заветный чемоданчик. Включив свет, я пробрался в угол тесного помещения, извлек чемодан из тайничка, смахнул пыль, откинул крышку, и тусклый, анемичный солнечный зайчик уселся на латунную гарду лежащего сверху „карателя“.