Ритуальные услуги - Казаринов Василий Викторович. Страница 18

Я кивнул в знак согласия, жестко ухватил его под локоток, впихнул в салон и захлопнул дверку.

— А ты неплохо справляешься со своими обязанностями, — улыбнулась она, когда я вернулся на место.

— Куда мы путь держим, если не секрет?

— Для начала надо привести тебя в порядок. Ты неважно выглядишь. А дальше посмотрим.

Я успел выкурить три сигареты за то время, что мы, вырвавшись наконец из плена битком забитой улицы, катили по набережной, потом сворачивали в какой-то круто уползающий в горку переулок и наконец притормаживали у серого, основательной сталинской выправки дома, первый этаж которого опоясывали современные, плохо вяжущиеся с угрюмой архитектурной физиономией широкие витрины, забранные жалюзи: должно быть, этот этаж был оккупирован офисами.

Стояли мы как раз напротив одного из них.

К мраморному крылечку вела выстеленная розовым кирпичом дорожка, вдоль которой застыли в карауле сохнущие в тесных кадках кусты можжевельника.

— Надеюсь, это шутка? — спросил я, глянув на вывеску над входом:

КОМИЛЬФО

Салон по уходу за внешностью истинных джентльменов

— Нет, не шутка, — коротко бросила она, покидая машину и кивком приглашая следовать за собой.

Дорожка к крыльцу украшена парой следовых цепочек, старательно выведенных масляной краской. Та, по которой я ступал, представляла собой оттиски огромных босых лап, отдаленно напоминавших человеческие, судя по ширине шага и сдвинутости носков по отношению оси движения, косолапая поступь могла принадлежать в лучшем случае неандертальцу. В обратном направлении вела цепочка аккуратных, в форме лодочки, следов, оставленных, судя по всему, изящными штиблетами истинных джентльменов.

— Тропка, говорящая вполне, — улыбнулась она, подталкивая меня в сторону стеклянной двери, за которой нас поджидал щуплого телосложения молодой человек с холеным гладким лицом и замысловатой стрижкой.

На голове у него беспорядочно клубилось нечто такое, что остается у только что выбравшегося из воды и хорошенько протершего влажные волосы купальщика. Крашено это произведение парикмахерского искусства было в едко-желтый цвет. Проброшенные по взъерошенным волосам аспидно-черные перья удачно гармонировали с цветом темных глаз, подернутых мутноватой влажной дымкой. Карамельную внешность этого малого удачно дополняла плавная, точно изваянная из мягкого пластилина, манера жестикулировать.

Выслушав Мальвину, он упер локоть в бедро, опрокинул тонкую ладошку лицом вверх и, переломив кисть в запястье, глянул на меня. Похоже, он не на секунду не усомнился в том, что босые следы на дорожке оставлены именно мной.

Чуть склонив голову к плечу, он продолжал с вежливым безразличием внимать нашептываниям Мальвины и по ходу дела исследовал меня внимательным раздевающим взглядом. Наконец он, поджав тонкие губы, кивнул и улыбнулся мне столь приторно, что я почувствовал привкус патоки во рту.

— Что-нибудь придумаем. — Он потянул носом, словно принюхиваясь ко мне, поморщился, однако тут же справился с невольно отразившимся в его лице впечатлением, растопив его в своей сахарной улыбке, и кивнул на боковую дверь.

— Ну, успехов тебе, — ободряюще пихнула меня в плечо Мальвина, направляясь к выходу, и бросила через плечо: — Я отъеду на некоторое время по делам, а потом захвачу тебя.

Я последовал на молодым человеком и оказался в просторном зале, стены которого были опоясаны зеркалами.

Мой поводырь сдал меня на руки смазливой девчушке в коротком, салатового оттенка халатике. У нее были карие, слегка раскосые глаза, симпатичные ножки и мягкая уютная грудь.

Глаза и ножки я успел заметить и оценить, а ласковое прикосновение бюста ощутил в тот момент, когда она, усадив меня в кресло и набросив на меня пунцовый парикмахерский фартук, зашла за мою спину, наклонилась, на мгновение замерла, вглядываясь в отражение моей физиономии, стоящее в зеркале. Она почти касалась своей щекой моей, от ее лица исходил запах свежести.

— Меня зовут Соня, — прожурчал над ухом её голос. — Расслабьтесь.

Я прикрыл глаза и впал в состояние блаженного полусна, сквозь душистую пелену которого до меня доносились легкие шорохи ее халатика, едва внятное чавканье ее порхавших ножниц, тонкие шелесты струящихся сквозь зубчики расчески волос, скрежет бороды, подрубаемой прохладным лезвием ее бритвы, пушистое пшиканье каких-то спреев, мерное гудение фена, шуршание мягкой щеточки, стряхивавшей колкие отходы парикмахерского производства с моей туго стянутой шнурком фартучного ворота шеи, наконец с задворков этих звуков и шорохов выплыл ее ласковый голосок:

— Вы спите?

— Вроде того, — улыбнулся я, не открывая глаз. — Только, ради бога, не надо делать у меня на голове что-то такое, что носит этот парень с желтыми волосами.

— Ну что вы! — мягко возразила Соня. — У вас будет классический фасон. Сейчас Боря займется вашим лицом. Расслабьтесь.

Спинка кресла плавно откинулась назад. Какое-то время я отдыхал полулежа, потом ощутил слабое касание мягких пальцев. Они медленно переползали по лицу, точно исследуя на ощупь плоскость лба, резкие обрывы бровных дух, линию носа, упругие вздутия ноздрей, шершавую коросту по краю губ. Потом послышался слабый вздох, в котором звучали нотки то ли сожаления, то ли озабоченности, и руки взялись за мое лицо всерьез.

Это были далеко не прежние — Сонины — руки, в их повадке угадывалась уверенность и цепкость ваятеля, неторопливо разминавшего кусок влажной глины, перед тем как начать облекать ее в какую-то одному ему понятную форму.

Я окончательно расслабился, отдавшись причудливым играм тех массажных пассов, что заметно размягчали мое одеревеневшее лицо, наполняя мышечные ткани теплом и дремавшими под спудом энергиями, какой-то неведомой мне доселе эластикой и податливой мягкостью. Нечто гипнотическое было в скольжении этих уверенных рук, вылепливавших заново мои заскорузлые черты моей физиономии, которой в какой-то момент коснулась обжигающая прохлада косметической маски, остро пахнувшей свежим огурцом.

— А это обязательно? — пробормотал я.

Вопрос остался без ответа.

Спустя какое-то время огуречную маску сменила другая, с прохладным мятным привкусом. Я про себя махнул рукой на все эти ухищрения — в конце концов занимавшиеся мной люди, наверное, знали- свое дело и поникали, сколь долог и труден путь эволюции, медленно, шаг за шагом, вылепливающей из косолапого неандертальца джентльмена с легкой, свободной походкой.

Трудно сказать, сколько времени я провел, пытаясь освоить и узнать самого себя изнутри, с изнанки, что ли, — с помощью ощущений, бродящих в обновленных подкожных тканях, и наконец решился открыть глаза.

С губ моих едва не сорвалась та классическая фраза, которую в интонационно бесчисленных вариантах выплескивал из себя водитель белых «Жигулей», но я вовремя прикусил язык.

Из зеркала на меня взирал импозантный человек с идеальной стрижкой, аккуратной эсдековской бородкой и холеным лицом.

— Черт, лицо у меня стало… Какое-то каменное, что ли, — заметил я, вглядываясь в зеркало.

Желтоголовый визажист приподнял брови и сделал витиеватый жест рукой.

— Что-что? Каменное?

— А впрочем, вполне комильфо. Вы просто гений, маэстро. — Я ощупал острый клинышек бородки, модный во времена оны в среде просвещенных меньшевиков, и покосился на стилиста. Стоя рядом, он задумчиво поглаживал размягченный детской ямочкой подбородок. Только теперь я заметил, что ногти его тщательно отманикюрены.

— М-да… — В его устах эта рассеянная реплика прозвучала на французский манер. — Пожалуй, надо бы несколько акцентировать брови… Чуть смикшировать линию верхней губы… Будьте так любезны. — Он наклонился к моему уху. — Сделайте одолжение… Надуйте щеки.

Я послушно исполнил его пожелание и покосился в угол зеркальной комнаты, где, привалившись спиной к белой колонне, стояла Мальвина. Она удовлетворенно кивнула.

Я выбрался из кресла, бросил на подлокотник фартук.