Ритуальные услуги - Казаринов Василий Викторович. Страница 28

Тревожные эти флюиды сочились из-за соседствующего с твоим столика, на нем стоял выпитый наполовину пустой бокал с давно выдохшимся пивом, из пепельницы вырастал анемичный росток сигаретного дыма, из пакетика выбегал, кидаясь врассыпную, жареный арахис, посеребренный соляной пылью, а что касается любителя выдохшегося пива, то известно о нем было разве то, что на левом его носке ослабла резинка, и тонкая ткань, съехав вниз, собралась гармошкой над черным ботинком — он читал газету, кажется «Известия», почти полностью скрываясь за мелко трепещущим полотнищем тонкой бумаги, и только макушка с жестким упорным вихром виднелась над краем полосы.

Наконец он опустил газету, склонил голову набок, глянул на тебя глазами доброго сказочника, поднялся с места, прошел к стойке бара, взял бокал свежего пива и без приглашения уселся за твой столик. Это был тот самый парень из милицейского микроавтобуса — с той лишь разницей, что турецкой куртки теперь на нем не было, — и ты с оттенком угрозы в голосе проворчал, что здесь занято. Он солнечно улыбнулся: «Вы кого-то поджидаете?» Ты сделал большой глоток: «Вот-вот должна подойти Алла Борисовна, мы с ней договорились размяться пивом, перед тем как отправиться на ее Рождественские вечера в Останкино, меня зовут Филипп, если вам это интересно, а на себя не совсем похож потому, что мой стилист предложил мне новый имидж».

Он устало махнул рукой и откинулся на высокую жесткую спинку монументального деревянного стула: «Да бросьте вы, Павел Емельянович, да, кстати, я не представился», извлек из кармана два предмета и положил их на стол: красная корочка, обладатель которой, как оказалось, являлся сотрудником отдела по борьбе с экономическими преступлениями Малаховым Валентином Сергеевичем, и второй предмет выглядел не менее внушительно — пистолет Макарова, табельное оружие ментов.

«Это я на всякий случай, — заметил Малахов, убирая пистолет в карман, и добавил: — Не люблю оружие, но приближаться к вам, Паша, на расстояние вытянутой руки, не имея при себе пистолета, крайне рискованно, насколько я успел заметить!» — сделал глоток, промокнул; тыльной стороной ладони вспухшие над верхней губой пенные усы и с интересом глянул на тебя, чего-то выжидая. Тот факт, что ему известно имя, тебя не удивил и не встревожил: старый мельник в крови уже обжился, сознание слабо отзывалось на внешние движения, голоса и запахи, но вдруг из глубин памяти опять поднялась картина, которая, казалось, надежно похоронена под толщей пива.

Малахов этот настрой угадал и досадливо поморщился: «Дурак же ты, Паша, что же ты наделал, ты выбил ему глаз, раскрошил все зубы, отбил почки и печень, а кроме того…» Вот тут ты резко его оборвал: «Нет, печень ни при чем. Только почки, зубы и глаз. Я просто рассчитался по долгам. Когда я ушел, этот парень представлял собой точную копию Отара. Точнее, копию того, что они с ним сделали. Зубы, глаз и почки. Ничего больше я не трогал, хотя меня и подмывало отбить ему яйца. Я точно следовал в русле той правовой нормы, которая регулирует нашу жизнь». Малахов поморгал и переспросил: «Норма? Я, как ты догадываешься, неплохо разбираюсь в законодательных актах. И что это за норма?» — «Вы ведь и сами прекрасно знаете. Око за око. Зуб за зуб. Нигде не сказано, что зуб можно разменять, предположим, на печень. Поэтому я ее и не тронул… А как поживает молодой человек, уже ракеткой машет на корте?»

Малахов затушил в пепельнице окурок, вставил в рот новую сигарету, прикурил и, мучительно поморщившись оттого, что дымок затек ему в уголок глаза, вздохнул: «Если и поживает, то паршиво, ты так его отделал, что он отдыхает в реанимации, врачи опасаются, как бы он после курса лечения не начал заговариваться и писаться под себя, и это обстоятельство сильно печалит его родителя».

Тема начала надоедать, поэтому ты откинулся на спинку стула и тупо уставился в большой экран установленного на высокой полке справа от стойки бара телевизора, в экране стоял унылый, болотного оттенка пейзаж, казавшийся совершенно мертвым, если б не пыхтящая мутноватыми облачками выхлопов танковая колонна, бурым, облепленным грязью потоком текущая вперед по расквашенной проселочной дороге. В бубнение дикторского голоса вплетались напряженно тревожные интонации, похоже, началась война, до которой тебе не было никакого дела, и ты протянул Малахову руки с мирно сомкнутыми кулаками, подставляя запястья под браслеты наручников, но он невесело усмехнулся в ответ на этот театральный жест и покачал головой: «Тебе следовало бы хорошенько подумать, прежде чем прикасаться к этому парню».

Замечание взбесило: «А он что, внебрачный сын папы римского или внучатый племянник далай-ламы? В любом случае, кем бы он ни был, это большая сволочь. А всякую сволочь я привык мочить. Где достану, там и мочу. На улице так на улице. В сортире так в сортире».

Он загадочно улыбнулся, обернувшись и глянув на экран, неожиданно спросил: «Тебе есть куда спрятаться? Тебя ищут. Вернее сказать, пока они ищут не конкретно тебя, а того неизвестного вандала, который приготовил из сына уважаемого родителя отбивной шницель с кровью. И я не сомневаюсь, что скоро они выяснят, что этим кулинарных дел мастером был именно ты. И в этот момент ты смело можешь заказывать себе место на кладбище». — «Догадываюсь». — «Догадывается он… — невесело усмехнулся Малахов. — Папаша сотрет тебя в порошок. — Он сделал паузу, спрятал свою краснокожую книжечку в карман. — Ты и часа не протянешь после того, как он выяснит, кто именно до полусмерти отделал его сынишку. Шума он, понятное дело, поднимать не станет. Тем более морочить себе голову судебным преследованием и прочими процессуальными глупостями. Тебя просто пристрелят при первой же возможности». «А тебе-то откуда известно, что это моих рук дело?» В его взгляде вдруг возникло то неподвижное, свинцовое, неподъемно тяжелое выражение, какое стоит в глазах бредущего за гробом покойника родственника. Он повздыхал и изменившимся голосом протянул: «Откуда известно, роли не играет, только знаю, что ты приговорен, и я ничем не смогу тебе помочь, — закурил, сделал пару глубоких затяжек и опять тихо сказал — Иди и постарайся не высовывать носа хотя бы в течение ближайшего месяца». — «А институт? Сессия на носу». — «Ты мне поначалу не показался идиотом». — «Выходит, ты — мент, и, несмотря на это, меня отпускаешь?» — «Да. Иди. Я тебя отпускаю». — «Почему?» — «У меня есть на то причины. — Он умолк, глаза его начала застилать та характерная влажная муть, которая туманит взгляд погрузившегося в какие-то не самые приятные воспоминания человека, он вдавил окурок к пепельницу и покачал головой: — Какие причины? Они есть, но про них я тебе ничего не скажу, пока же тебе надо найти укромное местечко, где хотя бы на время можно было укрыться».

Решение пришло просто и естественно, вместе с очередным взглядом на экран, где все еще шел репортаж о войне: «Есть где спрятаться!» И майор Сизов озадаченно дернул пухлой щекой, когда ты на следующий день предстал перед ним в душном кабинете военкомата и спросил: «Опять бросила любимая девушка? — А когда ты ничего не ответил, он мрачно заметил, пролистывая твое личное дело: Знаешь, парень, мне абсолютно по барабану, что именно опять привело тебя сюда, я только знаю… — Он нацепил на мясистый нос очки в тонкой серебристой металлической оправе, которые смотрелись на его ветчинной физиономии совершенно неуместно, и пошелестел бумагами: — Знаю из этих характеристик, что ты был хорошим солдатом».

Да, я был хорошим солдатом.

Он покачал головой и протянул контракт, ты спросил: «Там меня сам черт не достанет, ведь так?» И майор глянул поверх оправы: «Положим так, но насчет черта постучи по дереву!» Но ты отмахнулся, не постучал, и напрасно, черт не достал, это верно, зато достал снайпер, в левое плечо.

Теперь оно изредка ноет. И вот ни с того ни с сего заныло теперь, когда я сквозь решетку «обезьянника» глядел на паркетного мента, и что-то в его вопросительном взгляде мне очень не нравилось.

— Вы хотите узнать, чем мы с Малаховым занимались, когда вместе пили пиво? — спросил я.