Обломов - Гончаров Иван Александрович. Страница 41
— Прощайте, Татьяна Ивановна, — сказал кучер. — Приходите-ка вечерком.
— Да не знаю как, может, приду, а то так… уж прощайте!
— Ну, прощайте, — сказали все.
— Прощайте… счастливо вам! — отвечала она уходя.
— Прощайте, Татьяна Ивановна! — крикнул еще вслед кучер.
— Прощайте! — звонко откликнулась она издали.
Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить. Он сел на чугунный столбик у ворот и начал болтать ногами, угрюмо и рассеянно поглядывая на проходящих и проезжающих.
— Ну, как ваш-то сегодня, Захар Трофимыч? — спросил дворник.
— Да как всегда: бесится с жиру, — сказал Захар, — а все за тебя, по твоей милости перенес я горя-то немало: все насчет квартиры-то! Бесится: больно не хочется съезжать…
— Что я-то виноват? — сказал дворник. — По мне, живи себе хоть век, нешто я тут хозяин? Мне велят… Кабы я был хозяин, а то я не хозяин…
— Что ж он, ругается, что ли? — спросил чей-то кучер.
— Уж так ругается, что как только бог дает силу переносить!
— Ну что ж? Это добрый барин, коли все ругается! — сказал один лакей, медленно, с скрипом открывая круглую табакерку, и руки всей компании, кроме Захаровых, потянулись за табаком. Началось всеобщее нюханье, чиханье и плеванье.
— Коли ругается, так лучше, — продолжал тот, — чем пуще ругается, тем лучше: по крайности, не прибьет, коли ругается. А вот как я жил у одного: ты еще не знаешь — за что, а уж он, смотришь, за волосы держит тебя.
Захар презрительно ожидал, пока этот кончил свою тираду, и, обратившись к кучеру, продолжал:
— Так вот опозорить тебе человека ни за что ни про что, — говорил он, — это ему нипочем!
— Неугодлив, видно? — спросил дворник.
— И! — прохрипел Захар значительно, зажмурив глаза. — Так неугодлив, что беда! И то не так, и это не так, и ходить не умеешь, и подать-то не смыслишь, и ломаешь-то все, и не чистишь, и крадешь, и съедаешь… Тьфу, чтоб тебе!.. Сегодня напустился — срам слушать! А за что? Кусочек сыру еще от той недели остался — собаке стыдно бросить — так нет, человек и не думай съесть! Спросил — «нет, мол», и пошел: «Тебя, говорит, повесить надо, тебя, говорит, сварить в горячей смоле надо да щипцами калеными рвать, кол осиновый, говорит, в тебя вколотить надо!» А сам так и лезет, так и лезет… Как вы думаете, братцы? Намедни обварил я ему — кто его знает как — ногу кипятком, так ведь как заорал! Не отскочи я, так он бы толкнул меня в грудь кулаком… так и норовит! Чисто толкнул бы…
Кучер покачал головой, а дворник сказал: «Вишь ты, бойкий барин: не дает повадки!»
— Ну, коли еще ругает, так это славный барин! — флегматически говорил все тот же лакей. — Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит, да вдруг тебя за волосы поймает, а ты еще не смекнул, за что!
— Да даром, — сказал Захар, не обратив опять никакого внимания на слова перебившего его лакея, — нога еще и доселева не зажила: все мажет мазью: пусть-ка его!
— Характерный барин! — сказал дворник.
— И не дай бог! — продолжал Захар, — убьет когда-нибудь человека, ей-богу, до смерти убьет! И ведь за всяку безделицу норовит выругать лысым… уже не хочется договаривать. А вот сегодня так новое выдумал: «ядовитый», говорит! Поворачивается же язык-то!..
— Ну, это что? — говорил все тот же лакей. — Коли ругается, так это слава богу, дай бог такому здоровья… А как все молчит, ты идешь мимо, а он глядит, глядит, да и вцепится, вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего…
— И поделом тебе, — заметил ему Захар с злостью за непрошеные возражения, — я бы еще не так тебя.
— Как же он ругает «лысым», Захар Трофимыч, — спросил казачок лет пятнадцати, — чортом, что ли?
Захар медленно поворотил к нему голову и остановил на нем мутный взгляд.
— Смотри ты у меня! — сказал он потом едко. — Молод, брат, востер очень! Я не посмотрю, что ты генеральский: я те за вихор! Пошел-ка к своему месту!
Казачок отошел шага на два, остановился и глядел с улыбкой на Захара.
— Что скалишь зубы-то? — с яростью захрипел Захар. — Погоди, попадешься, я те уши-то направлю, как раз: будешь у меня скалить зубы!
В это время из подъезда выбежал огромный лакей в ливрейном фраке нараспашку, с аксельбантами и в штиблетах. Он подошел к казачку, дал ему сначала оплеуху, потом назвал дураком.
— Что вы, Матвей Моисеич, за что это? — сказал озадаченный и сконфуженный казачок, придерживаясь за щеку и судорожно мигая.
— А! Ты еще разговаривать? — отвечал лакей. — Я за тобой по всему дому бегаю, а ты здесь!
Он взял его одной рукой за волосы, нагнул ему голову и три раза методически, ровно и медленно, ударил его по шее кулаком.
— Барин пять раз звонил, — прибавил он в виде нравоучения, — а меня ругают за тебя, щенка этакого! Пошел!
И он повелительно указывал ему рукой на лестницу. Мальчик постоял с минуту в каком-то недоумении, мигнул раза два, взглянул на лакея и, видя, что от него больше ждать нечего, кроме повторения того же самого, встряхнул волосами и пошел на лестницу как встрепанный.
Какое торжество для Захара!
— Хорошенько его, хорошенько, Матвей Мосеич! Еще, еще! — приговаривал он, злобно радуясь. — Эх, мало! Ай да Матвей Мосеич! Спасибо! А то востер больно… Вот тебе «лысый чорт»! Будешь вперед зубоскалить?
Дворня хохотала, дружно сочувствуя и лакею, прибившему казачка, и Захару, злобно радовавшемуся этому. Только казачку никто не сочувствовал.
— Вот-вот этак же, ни дать ни взять, бывало мой прежний барин, — начал опять тот же лакей, что все перебивал Захара. — Ты бывало думаешь, как бы повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что ты думал, идет мимо, да и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что, коли только ругается! Велика важность: «лысым чортом» выругает!
— Тебя бы, может, ухватил и его барин, — отвечал ему кучер, указывая на Захара, — вишь, у те войлок какой на голове? А за что он ухватит Захара-то Трофимыча? Голова-то словно тыква… Разве вот за эти две бороды-то, что на скулах-то, поймает: ну, там есть что!..
Все захохотали, а Захар был как ударом поражен этой выходкой кучера, с которым одним он и вел до тех пор дружескую беседу.
— А вот как я скажу барину-то, — начал он с яростью хрипеть на кучера, — так он найдет эа что и тебя ухватить: он тебе бороду-то выгладит: вишь, она у тебя в сосульках вся!
— Горазд же твой барин, коли будет чужим кучерам бороды гладить! Нет, вы заведите-ка своих, да в те поры и гладьте, а то больно тороват!
— Не тебя ли взять в кучера, мазурика этакого? — захрипел Захар. — Так ты не стоишь, чтоб тебя самого запрячь моему барину-то!
— Ну, уж барин! — заметил язвительно кучер. — Где ты этакого выкопал?
Он сам, и дворник, и цирюльник, и лакей, и защитник системы ругательства — все захохотали.
— Смейтесь, смейтесь, а я вот скажу барину-то! — хрипел Захар.
— А тебе, — сказал он, обращаясь к дворнику, — надо бы унять этих разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? — Порядок всякий исправлять. А ты что? Я вот скажу барину-то, постой, будет тебе!
— Ну, полно, полно, Захар Трофимыч! — говорил дворник, стараясь успокоить его, — что он тебе сделал?
— Как он смеет так говорить про моего барина? — возразил горячо Захар, указывая на кучера. — Да знает ли он, кто мой барин-то? — с благоговением спросил он. — Да тебе, — говорил он, обращаясь к кучеру, — и во сне не увидать такого барина: добрый, умница, красавец! А твой-то точно некормленая кляча! Срам посмотреть, как выезжаете со двора на бурой кобыле: точно нищие! Едите-то редьку с квасом. Вон на тебе армячишка: дыр-то не сосчитаешь!..
Надо заметить, что армяк на кучере был вовсе без дыр.
— Да уж такого не сыщешь, — перебил кучер и выдернул проворно совсем наружу торчавший из подмышки Захара клочок рубашки.
— Полно, полно вам! — твердил дворник, протягивая между них руки.
— А! Ты платье мое драть! — закричал Захар, вытаскивая еще больше рубашки наружу. — Постой, я покажу барину! Вот, братцы, посмотрите, что он сделал: платье мне разорвал!..