Сталин. Жизнь одного вождя - Хлевнюк Олег Витальевич. Страница 34

Сохранившаяся часть сталинской библиотеки лишь в незначительной мере свидетельствует о его внимании к современной советской литературе. Но из других источников известно, что Сталин часто читал советских авторов. Он давал советы по пьесам и сценариям, награждал премиями. У него были свои любимцы и неугодные. Последние нередко становились жертвами репрессий, несмотря на признание вождем их достоинств. Впрочем, идеологическим проработкам подвергались и литературные генералы. Каждый должен был чувствовать свою уязвимость и полную зависимость от власти. В рамках своих художественно-политических представлений Сталин был способен отличить хорошую литературу от плохой. Возможно, по этой причине он терпел и даже иногда защищал некоторых талантливых, но бесполезных и даже вредных для режима писателей, таких, например, как М. А. Булгаков [261]. Однако их в лучшем случае держали на голодном цензурном пайке, на грани творческого выживания и ареста. Литература и драматургия интересовали диктатора прежде всего как идеологическое орудие, средство социального манипулирования. Официально разрешенные писатели состояли на службе у государства и являлись частью его огромного пропагандистского аппарата. Объединенные в государственные корпорации писатели, художники, композиторы всецело зависели от государства. Подобно государственной экономике творческие корпорации были малоэффективны, плодили бюрократизм, бездарность и давили талант. «Давно пора обратить внимание на […] безответственную деятельность трех тысяч людей, объединенных в Союзе писателей, трех тысяч, из коих – по крайней мере – две едва ли способны занимать место в литературе […]» [262], – приватно жаловался М. Горький [263], которого Сталин назначил вождем советской литературы.

Сталин знал об этих нелицеприятных характеристиках, данных корифеем. Письмо Горького сохранилось в сталинском архиве. Однако вождя мало волновал средний невысокий уровень советской литературы. Сталин жил властью и политикой, а поэтому произведения искусства и литературы измерял преимущественно мерками идеологической и пропагандистской пользы. «Простота» и «доступность» были ключевыми словами сталинского художественного идеала. Он приветствовал легкость усвоения, прямую, без «заумных» художественных приемов политическую нравоучительность. Творческую интеллигенцию призывали к прямому и доступному для масс отражению реальности, причем не объективной, а вымышленной, «правильной», «социалистической». Не то, что есть, а то, что должно быть, что отвлекает от тягот жизни, воспитывает самоотречение во имя интересов партии и государства.

Интересный материал для понимания сталинских предпочтений дают записи разговоров Сталина с соратниками во время просмотра кинофильмов в кремлевском кинозале [264]. Сталинские характеристики не выходили за рамки политической утилитарности. Он требовал создания воспитательных и занимательных фильмов, «чтобы было радостно, бодро и весело». «Не нужно только все вгонять в тоску, в лабиринт психологии. Не нужно, чтобы люди занимались никчемным философствованием», – втолковывал Сталин. Именно поэтому ему очень понравился советский мюзикл «Веселые ребята», снятый по стандартам голливудских комедий. Фильм не был глубоким и политически заостренным, но зато, по словам Сталина, давал возможность «интересно, занимательно отдохнуть». На просмотрах фильмов Сталин постоянно бросал реплики, комментировал сцены и поступки героев, словно все, что происходило на экране, было реальностью. Особенно понравившиеся картины Сталин постоянно пересматривал. Например, фильм «Чапаев» с конца 1934 по начало 1936 г. Сталин смотрел 38 раз. И этим, видимо, дело не закончилось. После войны Сталин продолжал пересматривать довоенные фильмы, в том числе свою любимую картину «Волга-Волга» [265].

Таким же консерватизмом отличались и театрально-музыкальные вкусы Сталина. Склонного к экспериментам театрального режиссера Мейерхольда [266] Сталин осуждал за «кривляние» и «выверты» [267]. Регулярно посещая театры, Сталин предпочитал классическую драматургию, оперу и балет. По свидетельству дочери Сталина Светланы, он собрал большую коллекцию пластинок русских, грузинских, украинских народных песен, а «иной музыки он не признавал» [268]. Это преувеличение. Однако Сталин явно не был тонким ценителем музыки и ограничивался привычным и понятным. На пластинках он ставил незамысловатые оценки – «плохая», «дрянь», «пустое» [269]. Многочисленные официальные приемы в Кремле из года в год сопровождались концертами с однообразным и строго традиционным музыкальным репертуаром [270]. Сталин был инициатором кампаний против новых форм в музыке, заклейменных как «формализм» [271]. Одной из наиболее известных жертв сталинского недовольства «формализмом» был композитор Д. Д. Шостакович [272].

В области изобразительного искусства, которое также находилось под гнетом жесткой цензуры и «социалистического реализма», Сталин, по мнению современного исследователя, был «малосведущ». Он обладал «традиционалистскими вкусами среднего российского обывателя». В живописи ценил «понятный сюжет, натуроподобность изображения, манеру исполнения гладкую, «без мазков»» [273]. Несомненным отражением сталинских предпочтений является само живописное наследие его эпохи – монументальные изображения вождей и передовиков производства, всех исключительно в героических позах и однообразных. Уцелевшая живопись современных направлений в лучшем случае попадала в музейные запасники, подальше от глаз. В подтверждение своеобразных вкусов вождя нередко приводят свидетельства его дочери Светланы о ближней даче: «[…] На стенах комнат и зала были развешаны увеличенные фотографии детей – кажется, из журналов: мальчик на лыжах, девочка поит козленка из рожка молоком, дети под вишней, еще что-то… В большом зале появилась целая галерея рисунков (репродукций, не подлинников) […] изображавших советских писателей […] Тут же висела в рамке, под стеклом, репродукция репинского «Ответа запорожцев султану»– отец обожал эту вещь и очень любил повторять кому угодно непристойный текст этого самого ответа […] Все это было для меня абсолютно непривычно и странно – отец вообще никогда не любил картин и фотографий» [274]. Читателей этих воспоминаний нужно предостеречь от одной ошибки. Распространено мнение, что Сталин развешивал на стенах вырезанные из журналов репродукции. Это не так. Увеличенные фотографии из журналов и репродукции картин изготавливались специально в типографии, а затем вставлялись в рамки. Помимо произведений, перечисленных Светланой Аллилуевой, в разное время на стенах сталинской дачи появлялись другие репродукции «классики» советской живописи, в том числе с изображениями самого вождя [275]. Однако эти уточнения не отрицают главного: Сталину действительно нравились картинки «из жизни» и торжественные образцы живописи «социалистического реализма» – запечатленные на века радостные встречи вождей, аплодисменты и светящиеся лица народа. В живописи, как и повсюду, Сталин не переносил «сумбур».

Художественные вкусы Сталина в определенной мере были взаимосвязаны с его собственной манерой письма и изложения мыслей. Неоднократно отмечалось, что Сталин был плохим оратором. В этом нетрудно убедиться и сегодня, прослушав сохранившиеся граммофонные записи его выступлений. Однако письменные тексты Сталина были скроены гораздо лучше, чем выступления-импровизации. Стиль Сталина-писателя стремился к максимальной четкости и простоте, переходящей в упрощения. Сталин использовал многочисленные повторы, словно вколачивал в сознание людей ту или иную идею. Не обладая (в отличие от многих других большевистских ораторов и публицистов) блеском изложения, Сталин игнорировал его вообще. Его тексты скучны, но зато доступны. Он был мастером лозунгов и штампов. В обществе, где образование разливалось вширь, но не отличалось глубиной, особенно в гуманитарной сфере, такие публицистические таланты представляли немалую силу.