Собрание сочинений в девяти томах. Том 9. Клокочущая пустота - Казанцев Александр Петрович. Страница 95

Мазарини обычно избирал путь в свой кабинет через роскошные, но для всех закрытые холодные залы, проходя через которые он равнодушно скользил взглядом по золоченым корешкам редких книг своей знаменитой библиотеки, распроданной было Фрондой, но восстановленной теперь ее владельцем, который, умело скрывая свое невежество, никогда не раскрывал дорогих переплетов. С таким же равнодушием проходил он и мимо потускневших от времени бесценных картин великих художников в золоченых рамах, с пошлой безвкусицей как попало развешанных в галерее, ведшей в просторный зал, заваленный сложенными в штабеля персидскими коврами, между которыми оставлен был лишь узкий проход в небольшую комнату, где Мазарини обычно задерживался, с наслаждением любуясь золотыми украшениями, бельгийскими кружевами и драгоценными камнями, знатоком которых себя считал. Из этой «сокровищницы» он переходил в другую, где на столе стопками красовались сложенные бумаги – закладные записки должников, которых кардинал ссужал деньгами под ростовщические проценты.

Пройдя этим путем и как бы ощутив свое многомиллионное могущество, Мазарини через низкую потайную дверь проник в свой рабочий кабинет, где его должен был навестить для очередных наставлений юный король Людовик XIV, послушно выполнявший волю матери как в изгнании, так и в обретенной вновь столице.

Королю пришлось, морщась от тяжелого воздуха, пройти через тесную приемную, где, как и при Ришелье, толпились вельможи и солдаты, торговцы и монахи, а также магистратские, судейские и прочие чины, прибывшие за получением из рук кардинала дипломов на свои должности, приготовив для вручения мзду, положенную курьеру, обычно такие дипломы доставлявшему, чем Мазарини отнюдь не брезговал.

Низко кланяющийся капуцин подобострастно ввел в кабинет юного короля, который привычно подошел под благословение своего первого министра и наставника.

– Ваше величество, – звонко начал Мазарини, – вам надлежит подписать ряд указов, почтительно подготовленных мною в расчете привлечения в наш лагерь былых врагов, доблестно разгромленных Тюреном при взятии Парижа.

– Что это? – с опаской спросил Людовик XIV и поморщился. – Опять тюрьмы, казни?

– О нет, – покойно произнес Мазарини. – Всему свое время, ваше величество. Привлеченный на нашу сторону враг стоит десяти казненных, ибо не просто сойдет с нашего пути, а встанет на нем впереди нас, чтобы ради собственной выгоды истреблять былых своих соратников, верно служа отныне вашему престолу.

– Чем же этого можно достигнуть, ваше преосвященство?

– Милостью и всепрощением, ваше величество, прославлением вашего милосердия. И упомянутой мной выгодой, которую извлекут прежние наши противники, перейдя к нам.

– Мои или ваши? – не без хитрецы спросил юноша.

– Посвятив себя величию вашему, я не могу отделить врагов своих от врагов ваших, но хочу и тех и других сделать покорными слугами короны.

– Поистине я не устаю учиться у вас, мой наставник!

– По моему совету вы простили принца Конде, вы позволили бежавшему из тюрьмы кардиналу Рецу вернуться во Францию частным лицом. Пусть пишет мемуары. Принц же Конде станет блюстителем дворцового этикета [56], который вы жестоко введете для обожествления короля и укрепления трона. Поэтому нижайше прошу ваше величество подписать несколько указов о помиловании и награждении.

– О награждении? – удивился Людовик XIV. – За что? Кого? Опять того же прощенного только что принца Людовика II Конде? Вы не ошиблись, кардинал?

– Так надо, ваше величество. Вы наградите его не столько за его заслуги, сколько для его стараний и нашей пользы.

И тут Людовик XIV хмыкнул и произнес фразу, вошедшую впоследствии в историю, поскольку он повторял ее не раз:

– Награждают не за что-нибудь, а для чего-нибудь.

– Мудрейшие слова, ваше величество! Они прославят короля Франции в веках!

Юноша усмехнулся, понял, что наставник доволен своим учеником. И, сев в предложенное первым министром кресло за его столом, стал послушно подписывать один за другим указы.

Мазарини стоял за его спиной и забирал обретшие силу бумаги, передавая их капуцину.

– Вот теперь о вас, ваше величество, будут говорить как о милостивейшем из всех государей, – с поклоном произнес Мазарини.

– А о вас как о мудрейшем министре, которому мне никогда не найти замены, – ответил юный король, вставая.

Мазарини проводил его только до дверей кабинета, и юный король вынужден был, снова морщась, идти, чуть ли не проталкиваясь следом за капуцином, раздвигающим впереди него толпу ожидающих приема. И лишь на внешней лестнице он очутился в окружении ожидавшей его свиты.

Через несколько минут королевская карета со скачущими рядом блестящими всадниками загромыхала по булыжной мостовой.

Мазарини стоял у окна, наблюдая за отъездом короля. Какие всходы дадут зерна, брошенные им в душу юного монарха?

Резко отвернувшись от окна, он дал знак стоящему в выжидательной позе капуцину, и тот ввел в кабинет двух скромных монахов из монастыря св. Иеронима, чем-то похожих друг на друга. Кардинал уже знал, что это иезуиты, всегда стремясь поддерживать с этим опасно влиятельным Орденом взаимовыгодные отношения.

– Ваше светлое высокопреосвященство! – сладким тенорком начал отец Максимилиан-старший. – Во имя господа нашего всемилостивейшего и его величества короля, опирающегося на мудрость праведных слуг своих, мы прибегаем к вашей незамедлительной помощи, как высшего стража короны, дабы пресечь греховные замыслы врагов государства и церкви, вероотступников и негодяев, известных Ордену. Кардинал принимал монахов стоя, прижав к груди украшенный бриллиантами крест.

– Во имя Христа, спасителя нашего, готов выслушать вас, верные служители святой католической веры.

– Отец Максимилиан поведает вашему светлому высокопреосвященству о делах столь же греховных, сколь и опасных, – мрачным басом присовокупил младший Максимилиан.

– Я внимаю вам, как слову, господом внушенному.

– Нам удалось установить, ваше светлейшее высокопреосвященство, – вступил снова Максимилиан-старший, – есть вероотступник, уже не раз уличенный и остановленный церковью в своих попытках порочить духовный сан служителей церкви или основы их веры, опирающейся на канонизированное учение древнего философа Аристотеля. К греховной насмешке вольнодумец тот стремился в своей бесстыдной комедии «Проученный педант» и в еретической трагедии «Смерть Агриппы», а также в злобных стишках против вашего светлого высокопреосвященства и даже ее величества королевы-матери, в грязных памфлетах, включенных в недостойную «Мазаринаду». Ныне же этот негодный Сирано де Бержерак совместно с приезжим судейским из Тулузы метром Пьером Ферма замышляет недоброе в кабачке «Не откажись от угощения!», как удалось выследить нашему верному послушнику, который, будучи лишен слуха, умеет понимать слова по движениям губ, о чем мы и спешим донести вашему светлому высокопреосвященству как опоре престола и церкви.

– Полагаем необходимым схватить и казнить заговорщиков, – мрачно добавил младший иезуит.

Мазарини не повел и бровью, лишь переложил крест на груди.

– Святой Орден Иисуса отличается решительностью своих действий, – задумчиво произнес он, – что нельзя не оценить. Но… сейчас, отцы и братья мои, иное время, чем в год трагедии на улице Медников.

– Время иное, ваше светлое высокопреосвященство, – пробасил Максимилиан-младший, – но место то же, улица Медников.

– Вот как? Та самая, где кинжал иезуита-мученика Равальяка пронзил грудь короля Генриха IV?

– Именно так, ваше светлое высокопреосвященство. Он вскочил на подножку открытой королевской коляски именно на улице Ферронвери (Медников), где находится и кабачок, место сбора заговорщиков. И в этом надо видеть перст божий! – елейно произнес Максимилиан-старший.

– Перст божий! – задумчиво повторил Мазарини.

– Воистину так! – гулко прозвучал голос Максимилиана-младшего, – ибо приняв все мучения, Равальяк не смог назвать своих сообщников, руководимый лишь перстом божьим. – И добавил многозначительно: – Недаром регентство матери малолетнего Людовика XIII королевы Марии Медичи после удара Равальяка привело к великой деятельности вашего предшественника, его высокопреосвященства кардинала Ришелье, а вслед за ним и вашу высокую и незаменимую для Франции деятельность.