Двенадцать раундов войны - Самаров Сергей Васильевич. Страница 24

– Стоп. Вы пойдете по следу Уматгиреева?

– Да. Как только прибудет подкрепление.

– Тогда я сейчас опять свяжусь с «краповыми». Пусть срочным маршем отправляются к вам. С Уматгиреевым надо кончать. А у вас в наличии будет только взвод. Этого мало. У «краповых» отряд в сто восемьдесят человек. Они окажут существенную помощь.

– Не надо, товарищ полковник. Большие отряды всегда неповоротливы. Маленькими группами обычно удается работать эффективнее. Мы справимся. Взвода будет достаточно. Это же взвод спецназа ГРУ, а не спецназа полиции. Хотя после сегодняшних событий говорить о полиции плохо у меня язык не поворачивается. Сил у нас хватит… До связи, товарищ полковник.

– До связи, Юрий Михайлович. Удачи…

Отключив телефон, Калужный посмотрел на Тарамова. Тот задумчиво слушал разговор подполковника спецназа ГРУ с полковником местного ФСБ и думал о чем-то своем. Но, несомненно, слышал слова похвалы в свой адрес и, кажется, не сильно старался от этого покраснеть и смутиться.

– А вы что же своим не доложите, Хумид Цокович? Сейчас, наверное, в поселке переполох. К обороне готовятся. Окопы в полный профиль в огородах роют. После событий в дальнем селе все перепуганы. Доложите, что совместными усилиями местной полиции при незначительной поддержке спецназа ГРУ банда, пришедшая из Сирии, уничтожена. Я в своем рапорте отмечу поддержку с вашей стороны и ваше личное участие. Вы, по сути дела, спасли нашу БМП. Попрошу командование, чтобы вас представили за это к награде. Сам я имею право писать представление только на своих подчиненных. А на вас пусть мое командование пишет. Думаю, вы вели себя достойно. И это вам зачтется при разборе дела о гибели полицейского спецназа. Сообщите, Хумид Цокович, сообщите, себя надо активнее защищать, а вам сейчас защита необходима.

– Да-да, – согласился подполковник Тарамов, суетливо вытащил мобильник, набрал номер и стал докладывать. Но доклад он делал на родном языке, и Калужный не имел возможности понять, последовал ли Хумид Цокович его советам относительно активной защиты. Но, судя по его оживленной речи, последовал.

Между тем сам Юрий Михайлович, не дождавшись, когда Хамид Цокович закончит свой затянувшийся доклад, переросший, видимо, в подробное и красочное изложение батальных сцен, отошел в сторону и сел на камень напротив пленников, разглядывая их. Бандиты, конечно, выглядели побитыми, да они и в действительности были крепко побиты, но старались при этом держаться достойно. И в противовес им совсем не таким выглядел имам Гойтемир. Он был откровенно напуган.

– Вот этого, носатого, ко мне подтолкни, – приказал Калужный дежурившему рядом с пленниками полицейскому Габису, который знал арабский язык.

Габис легонько коснулся раструбом автомата плеча бандита. Тот и сам слышал приказ и потому встал, не дожидаясь, когда его погонят. Помнил еще, что солдаты спецназа ГРУ подталкивали его под ребра автоматными стволами жестко и больно. Повторения подобного носатому не хотелось.

Бандит подошел.

– Документы есть?

Пленник ответил что-то по-арабски, делая вид, что не понимает русского языка. Только что слышал приказ и выполнил его, но после этого понимать перестал. Амнезия, похоже, у бандита появилась.

– Сержант, – позвал подполковник проходящего мимо командира отделения спецназа ГРУ, – обыщи его. Мне нужны документы.

Сержант с пленником не церемонился. Когда тот попытался сопротивляться обыску, то ли боясь щекотки, то ли желая что-то не показывать, получил неслабый тычок прикладом в тот же самый нос, уже поврежденный ранее. Нашлись в карманах и документы, и затертая колода порнографических игральных карт, и какие-то семейные фотографии – видимо, жена и многочисленные дети. Подполковник насчитал целых семь штук разного возраста и пола. Некоторые фотографии, кстати, были сделаны в Москве на Красной площади. На них даже стояли дата и время съемки – полтора года назад. Весьма удобно для идентификации, если понадобится.

Подошел подполковник Тарамов, закончивший свой длительный телефонный доклад. Взял паспорт, просмотрел. На одном из снимков, сделанном на той же Красной площади, был с женой и сам носатый бандит.

– По Москве гулять любишь, а русского языка не знаешь… – с укором сказал Калужный.

Бандит словно не слышал, смотрел куда-то поверх головы подполковника в сторону леса.

– Не может он русского языка не знать. Он еще советскую школу оканчивал. Это судя по возрасту. Тогда всех русскому учили, – сказал Тарамов. – Родился в Урус-Мартане в семьдесят пятом году. Даже если всего два класса с горем пополам окончил, все равно по-русски разговаривать научили. Может, стоит приказать солдатам, чтобы его неназойливо допросили?

Бандит все понял и, видимо, не захотел, чтобы его носа снова кто-то касался, а потому сам сделал полшага вперед и сказал:

– Спрашивай, подполковник.

– Спрашиваю. Долго из Сирии добирались?

– Зачем из Сирии? Мы в Азербайджане жили. Домой решили пойти, властям сдаться хотели. Надоело там, домой захотелось.

– Пришли домой с боем. Почти всех ваших при переходе границы перебили. Вы прорвались и сразу сожгли село. Это у вас теперь называется – сдаться? Ладно. Не поверю, но констатирую факт. А до Азербайджана где были?

– Здесь жили. После второй войны в Азербайджан ушли. А в Москву я два раза ездил. Из Баку летел. Жена у меня в Москве работает. Навещал. По детям скучаю. Они мне Москву показывали.

– Кто у вас командир?

– Аббас был. Его на границе сразу убили. Первой очередью из пулемета.

– А кто вместо него стал?

Бандит помялся, потом пожал плечами, якобы в сомнении и в недоумении.

– Нос чешется? – откровенно спросил подполковник Тарамов.

– Имран себя объявил… – поторопился бандит с ответом.

– Где он?

– С имамом сидит.

– Как давно знаешь имама?

– Года два. Последние полгода он уже здесь был. Раньше нас вернулся.

– Где он должен был вас встретить?

– Спросите Имрана. Он с имамом договаривался. Я так понял, что здесь, на дороге.

– А Уматгиреев?

– Он с имамом пришел. Он нам базу подготовил. Чтобы жили зимой. Так имам сказал.

– А сдаваться когда? – спросил Хумид Цокович. – Или сначала побаловаться хотели? Еще пару сел сжечь?

Пленник растерялся и не знал, что ответить. Похоже, подполковник полиции был прав и он в самом деле больше двух классов не окончил, потому что не блистал умственными способностями и так легко все выложил, забыв, что говорил немногим ранее.

– Присмотреться надо было, условия обговорить… – выдавил все-таки из себя боевик. – Без договоренности как сдаваться! А в селе нас сами атаковали. Местные…

– С охотничьими кремневыми ружьями, что от прадедов достались. Почему-то людей Уматгиреева они не атаковали. Хотя тех всего четверо было.

– Я не знаю. Мы только к селу подходили, в нас начали стрелять. Мы только защищались.

– Хорошо же ты присмотрелся. На пожизненный срок себе заработал, – заметил Калужный. – Иди садись и подумай хорошенько, что еще можешь сказать, чтобы хоть минимальное снисхождение получить. Детей у тебя много. Плохо им без отца будет…

Носатый понурился.

– Габис, давай второго…

Второй подошел сам. Этот держался самоуверенно и озлобленно и смотрел при этом даже чуть насмешливо. Не выказывал ни страха, ни подавленности.

– Сержант, обыщи Имрана.

Обыску Имран не противился и знания русского языка не отрицал.

– Ты, Имран, знаешь российские законы?

– Не изучал. Руки не доходили. Пусть юристы изучают, а я простой бульдозерист. Мне это в жизни ни к чему.

– Может, и это когда-то сгодится. Я коротко объясню, к чему веду разговор. Есть у нас такая особая статья, как точно называется, я не помню, но что-то типа «сделки со следствием». Тому, кто добровольно и чистосердечно идет на сделку со следствием, во всем признается, скашивается чуть ли не половина срока.

– Может быть, и так… – вяло пожал плечами бандит. – Меня это мало волнует и на снисхождения я не рассчитываю. Более того, я отлично помню старую поговорку: «Чистосердечное признание облегчает участь, но удлиняет срок». Что можете мне приписать, докажите, я, может быть, соглашусь, может, и не соглашусь. Приписывайте…