Инопланетянин (сборник) - Тупицын Юрий Гаврилович. Страница 62

Генри представил себе эту картину, и ему стало так смешно, что он начал все громче и громче смеяться. Глядя на него, захохотал и художник.

— Жуткое дело! — повторил он и добавил: — Но закон снисходителен, могут даже оправдать! Так что вы учтите на всякий случай.

— Да не собираюсь я ее убивать!

На глаза художника навернулись слезы.

— Вы гуманный человек, Генри. Может быть, слишком гуманный. Вы лучше меня. А я — свинья!

— Не мелите чепухи! Вы отличный парень, Роб.

— Может быть. Но вы лучше, гуманнее. Я хотел шлепнуть Беатрису, а вы не хотите. И правильно! Их надо не убивать, а лечить! От нимфомании.

Генри вдруг остервенился.

— Нимфомания! Не понимаю, при чем тут нимфы? Эти прекрасные создания, ублажающие взоры людей и богов! Нимфы… и это самое. Не понимаю!

— Нимфы, — мечтательно повторил художник. — Наяды, дриады, нереиды… Вы правы, прекрасные создания!

— Но почему? — упорствовал Генри. — Распутство… И вдруг нимфы? Почему?

Художник, поглаживая свою роскошную бороду, погрузился в раздумье.

— Наверное, — глубокомысленно заметил он, — дело в том, что нимфы сожительствуют с фавнами. Фавны же похожи на козлов! А чтобы сожительствовать с козлами надо иметь исключительно высокий сексуальный потенциал. Не так ли?

— Интересная мысль!

— Думаю, что так.

— Интересная мысль, — убежденно повторил Генри, — свежая. Но меня смущает эмансипация.

Художник откинулся на спинку лиственничного кресла.

— Почему? Почему вас смущает эта дребедень?

— Мне… трудно собраться с мыслями и изложить проблему обобщенно. — Генри сделал пояснительный витиеватый жест. — Я поясню вам на конкретном примере.

— Валяйте, старина, — поощрил Роб.

— Есть такой балет — «Послеполуденный отдых фавна». Я его видел.

— Я не видел, но есть. Это точно!

— А вот балета «Послеполуденный отдых нимфы» — нет! Разве же это справедливо?

— И действительно. — Художник стукнул своим кулачищем по столу. — Свинство какое! Безобразие! Надо открыть глаза общественному мнению.

— А если так, вправе ли мы?.. Вправе ли мы судить?

— Вы ставите животрепещущую проблему, Генри. — Художник некоторое время пытался поймать ускользающую мысль, лицо его вдруг осветилось улыбкой. — А ведь вы угадали! Тот диптих, «Прозрение», помните? Я получил за него сумасшедшие деньги от одной богатой дамы. Она плакала и говорила, что это напоминало ей ее собственную юность!

— И она плакала? — изумился Генри. — Настоящими слезами?

— Плакала. И я плакал. — Художник порывисто вздохнул. — Но дама эта совсем не похожа на нимфу. Нисколько!

— Обидно!

— Очень обидно. Выпьем?

Они выпили, но ни о нимфах, ни о женщинах больше не говорили. А может быть, и говорили. Мейседон очень смутно и приблизительно припоминал впоследствии последующие события.

ЕЩЕ СЮРПРИЗЫ

Утром Мейседон проснулся с тяжелой головой и еще более тяжелым настроением. Он не сразу вспомнил вчерашнее, а когда вспомнил, испуганно взглянул на кровать жены и вздохнул с облегчением — она была пуста и не разобрана. На покрывале лежала телеграмма. Он смутно помнил, что телеграмму ему вручила удивленная и, пожалуй, даже испуганная служанка, когда поздно вечером Роберт Флинн привез его домой. Теперь, морщась от головной боли, Генри взял телеграфный бланк. Сильвия сообщала, что не смогла до него дозвониться, — это было правдой, дозвониться до него вчера было невозможно, — что болезнь сестры оказалась неожиданно серьезной, а поэтому она задержится у нее примерно на неделю. Второй раз в это утро Мейседон вздохнул с облегчением. Он совершенно не представлял, как он теперь встретится со своей супругой (Боже мой, с супругой!), о чем и как будет с ней говорить. Устроить скандал, может быть, поколотить ее? Глупо! Промолчать и сделать вид, что ничего не знает? Невозможно! Понемногу и с некоторым удивлением он осознал, что, кроме развода, не видит разумного выхода из сложившейся ситуации. Конечно, развестись с Сильвией — это в известной мере поставить крест на своих честолюбивых замыслах в деловой сфере, а может быть, и на служебной карьере. Но что делать? Эх, если бы можно было поговорить с Милтоном! Но старый бизнесмен за океаном. И, скорее всего, он прекрасно осведомлен о приключениях своей распутной дочери. Не случайно же он завел с Генри тот многозначительный разговор об эмансипации. А развод — дело серьезное!

За завтраком (крепкий колумбийский кофе и два яйца всмятку, больше Мейседон протолкнуть в себя ничего не мог) Генри вдруг кольнуло острое сомнение. Почему, собственно, он так безусловно и сразу поверил Робу Флинну? Конечно, художник добрый и очень симпатичный парень, но полковнику было прекрасно известно, что для провокаций и дезинформации чаще всего как раз и используют симпатичных людей, честность которых, на первый взгляд, не вызывает никаких сомнений. Короче говоря, нужны доказательства, факты: письма, фотографии, магнитофонные записи. Железные, проверенные, доказательные факты нужны и для развода, если Мейседон в конце концов решится на такой шаг. Без таких фактов Мейседона могут принять за параноика и, чего доброго, упрятать в сумасшедший дом! Добравшись до этого пункта размышлений Мейседон вспомнил о Рэе Харви.

Мейседон впервые встретил Харви в Вашингтоне года два назад. Это случилось в обеденном зале офицерского клуба, этого старомодного девятиэтажного здания из кирпича, которое расположено в четверти часа езды на автомобиле от Пентагона. Это было во время ленча. Мейседон сначала не понял, чем привлек его внимание рослый, спортивного вида зрелый мужчина в прекрасно сшитом, дорогом костюме — сером в мелкую узенькую полоску. Что-то знакомое было в его сутуловатой фигуре, свободных, несколько медлительных движениях. Мужчина занял столик неподалеку, огляделся и, встретившись взглядом с Мейседоном, поклонился со сдержанной улыбкой. Машинально ответив кивком, Мейседон некоторое время, морща лоб, вглядывался в этого человека и вдруг, узнав в нем лихого разведчика, командира отделения «зеленых беретов» Рэя Харви, чуть не выронил стакан с томатным соком. Харви, поняв, что его узнали, улыбнулся шире и поклонился еще раз. Мейседон в молчаливом удивлении театрально развел руками, поспешно допил сок и, благо с завтраком было покончено, направился к Рэю.

— Вы ли это? Здесь, в округе Колумбия? И в таком импозантном виде?

— Я, сэр. Собственной персоной.

Ладонь Харви, как и прежде, была твердой, словно выточенной из дуба. Прежними были серые грустноватые глаза, в которых иногда, вроде бы и совсем некстати, мелькали насмешливые искорки. Но полное достоинства выражение лица! Этот дорогой костюм, хорошо подобранный галстук, золотая заколка с жемчужиной!

— Великий Боже! Вы прекрасно выглядите. Наверное, уже дослужились до капитана? Вы разрешите?

— О, прошу вас, сэр.

Мейседон поудобнее поставил себе стул и сел.

— Не дослужился, сэр. — Харви расправлялся со спагетти с непринужденностью итальянца. Держался он скромно, но без малейшей тени заискивания или смущения. — Я надел шляпу примерно через год после того, как мне присвоили звание лейтенанта. Кстати, искренне благодарю вас, сэр. Позже мне довелось узнать, что вы приложили немало усилий, чтобы ускорить этот процесс.

— Пустое, Рэй, — поморщился Мейседон. — Ведь и вы со своими ребятами приложили немало усилий, чтобы спасти мне жизнь.

— Ну, до этого было далеко, — философски заметил Харви. — Египет — это не Вьетнам. Поскольку фреггинг не удался, гиппо сделали бы все, чтобы захватить вас живым, а потом содрать с наших друзей-израильтян выкуп побольше. Вы уж меня простите, сэр, но к тому времени Анвар уже ухитрился превратить свою армию в газхаус.

— Мне помнится, вы получили не только офицерское звание, но и какой-то орден. Не так ли?

— Совершенно верно, сэр. Мейседон поморщился.

— Ну что вы заладили? Помнится, там, в пекле, вы называли меня иначе.