Доктора флота - Баренбойм Евсей Львович. Страница 66

— Боязновато, — секунду помедлив, признался Васятка, чувствуя, как капли пота стекают со лба по щекам и носу под маску. — Когда шел за вами, сбежать хотел со страху.

Стоявший рядом ассистент кафедры, молодой, с надменным лицом, не удержался, презрительно хмыкнул.

— Чего скалишься? — сердито сказал ему Савкин. — Иначе и быть не может. Только чурбан идет спокойно оперировать в первый раз. Я, например, вообще в обморок бухнулся.

От этих слов Васятке стало немного легче.

Профессор сделал разрез в месте тестоватой припухлости наложил на рану крючки, жестом показал Васе, как их держать.

— Держи крепко, и, пожалуйста, не задавай никаких вопросов, — добродушно сказал Всеволод Семенович. — Для ассистента наиглавнейшее дело — не мешать.

Между крючками, раскрывшими рану, был виден вдавленный мелкооскольчатый перелом. Савкин осторожно пинцетом убрал один за другим осколки кости с твердой мозговой оболочки.

— Цела, но напряжена и тускла, — сообщил свои наблюдения ассистент.

— Верно. А главное — не пульсирует. Я так и предполагал. Будем вскрывать.

Всеволод Семенович сделал маленький крестообразный разрез на твердой мозговой оболочке, и из раны сразу хлынула темная густая кровь. Профессор вычерпал ее ложечкой, остатки высушил тампонами. Почти сразу Васятке стало заметно, как сначала робко, а потом все увереннее запульсировал под оболочкой мозг. Прошла минута — и на оболочке вновь появилась кровь.

— Откуда течет? — спросил Савкин.

Во время операции профессор держал себя на удивление спокойно, доброжелательно, шутил с операционной сестрой и наркотизатором, подтрунивал над ассистентом. Но лицо его было сосредоточено, движения рук точны и экономны. Даже не искушенный в таинствах хирургии Васятка чувствовал, что рядом с ним большой мастер, и от этого рождалось ощущение уверенности, что все обойдется хорошо и мальчик будет жить.

— Вверху слева сосудик зияет, — заметил Васятка.

— Верно, — удивился Всеволод Семенович. — Глазаст. Перевязывать сосуд умеешь?

— Нет, — сказал Васятка. — А как надо?

Савкин объяснил — и Васятка ловко, будто делал это уже не один раз, перевязал кетгутом сосуд в ране. Кровь из него перестала идти.

— Раз так, завяжи еще один, — предложил профессор.

Васятка завязал еще один сосуд быстро и уверенно. Он знал, что руки у него хорошие. Ни разу не подводили. За что ни брался, все получалось. В интернате вырезал из моржового клыка фигурки — получалось, даже на выставку в Якутск послали, ловушки на колонка и соболя плел быстрее, чем отец, и в снайперском искусстве твердая рука — не последнее дело.

— Что там под оболочкой просвечивает? — спросил его Всеволод Семенович.

— Мы нервные еще не проходили.

— Святая правда, не проходили, — балагурил профессор, оставляя твердую оболочку не зашитой и накладывая кетгутовые швы на апоневроз. — Ты, снайпер, ко мне кружок запишись. Наукой будешь заниматься. А наука, как известно, умеет много гитик. Понял?

— Ничего не понял, — признался Вася.

— Вот бестолковый. Фокус есть такой карточный. В нем, чтобы карту угадать, надо эту дурацкую фразу знать. Так пойдешь в кружок?

— Нет, — сказал Васятка. — Пока не могу, Я еще полностью ребят не догнал.

— Ладно, догоняй. А потом приходи. — Он помолчал, предложил неожиданно: — Шей кожу шелком. Только поаккуратней делай стежки. На всю жизнь человеку память оставляешь. А вот и Ленька наш проснулся. Хау ду ю ду, молодой человек!

Это был незабываемый момент. Он впечатлял, врезался в душу навсегда. Обреченный час назад на неминуемую и быструю смерть от нарастающего сдавления мозга, мальчик на глазах приходил в себя. Сначала он медленно раздвинул веки, туманным, тусклым, еще невидящим взглядом обвел комнату, потом с каждой минутой взгляд его стал проясняться, живеть, становился осмысленнее. Он задержался на белом блестящем потолке, на висящей под ним большой лампе, на склоненных незнакомых лицах, укутанных в марлевые маски. Лицо его дрогнуло, чуть раскрылись губы, и он слабо улыбнулся.

Суровая и неприступная, как стена старого замка, все повидавшая на своем веку операционная сестра, работающая с Всеволодом Семеновичем семь лет, не выдержала и всхлипнула. Мальчик возвращался к жизни. А жизнь у него вся впереди — большая и длинная, как убегающая вдаль река. Может быть, он сделает то, чего не успел сделать ее сын, убитый под Харьковом четыре месяца назад…

Наверное, именно в такие моменты торжества хирургии большинство хирургов делает окончательный выбор своей профессии. Именно в такие моменты отбрасываются последние колебания, последние «за» и «против». Васятка тоже безоговорочно понял — он должен стать хирургом. Только хирургия — его будущее.

Вызов начальника Академии пришел к Алексею давно. В нем было сказано, что занятия на третьем курсе начнутся первого июля и следует прибыть в Киров без опоздания. Но закончился июнь, прошел жаркий июль, половина августа, а он еще никому не говорил о вызове, даже своему другу, командиру роты лейтенанту Зинченко. Скажи ему — и сразу нужно предпринимать какие-то определенные шаги, Либо ехать, либо оставаться. А он еще не решил, как следует поступить. Недавно Зинченко обмолвился, что солдаты любят Сикорского. Любят не любят, а относятся хорошо. Бросить их и уехать учиться? Поймут ли они, не осудят, не обольют ли презрением? Для него это было бы жестоким ударом.

Алексей перевернулся на спину, глубоко и с удовольствием вдыхая запах сена, стал смотреть на небо. На нем не было ни облачка. Одна бездонная и бесконечная голубизна. Стоял жаркий день второй половины августа, когда ночи становятся чуть прохладнее, по утрам от земли поднимается легкий туман, но днем еще сильно припекает солнце. Оно и сейчас висело высоко, над самой головой. Казалось, его щедрое тепло, его свет входят в каждую травинку, в каждый цветок, радостно и доверчиво открывшийся ему навстречу, в душистые натеки живицы на высоких соснах, даже в длинные стволы ручных пулеметов. Алексей недолго полежал так, в благостном ощущении полной расслабленности и покоя, стараясь ни о чем не думать, потом встал, сделал несколько шагов к темнеющему метрах в пятнадцати озеру. Глубокий горячий песок грел ступни через подошвы сапог. Он быстро разделся и бросился в прохладную воду. Долго бултыхался, переходя с кроля на брасс и баттерфляй, чувствуя, как прохлада и свежесть проникают внутрь разгоряченного тела, пока, устав, не лег на воду отдохнуть, широко раскинув в стороны руки. Над самым лицом носились водяные стрекозы.

Четвертый день их батальон стоял на отдыхе километрах в пятнадцати от линии фронта. От тишины ломило в висках, плохо спалось по ночам. Пожалуй, все полгода, что прошли после разгрома сталинградской группировки врага, он провел на передовой, если не считать одной двухнедельной переформировки. В каких только переделках не пришлось перебывать за это время!

Алексей отогнал одну обнаглевшую стрекозу, севшую на самый кончик носа. В голову назойливо лезли воспоминания. Они стояли тогда под городом Острогожском. Из их полка была сформирована диверсионная группа для захвата электростанции и плотины на Дону. Она состояла из восьмидесяти добровольцев. Оборону на этом участке держала венгерская армия. Ночью группа по льду форсировала Дон и сразу потеряла двадцать человек. Плотину захватили стремительным ударом. Электростанцию противник успел взорвать. Следовало по радио дать сигнал для подхода наших передовых частей, но рация оказалась разбита. Четыре дня сидели в бетонном бункере и отбивались от наступающего врага. Погибло еще тридцать шесть человек. Осталось двадцать четыре. Из них половина раненых. Одиннадцатого января на рассвете началось наше наступление. Решили идти навстречу. Выползли из бункера и пошли к поселку Стахановцев. Двигались по снегу в белых халатах, автоматы обмотаны бинтами, патронов почти не осталось, одни гранаты. Командир группы оказался недостаточно решительным. Вел бойцов медленно, все время останавливался и прислушивался. Бойцы нервничали. Противник засек группу, и неизвестно уцелела бы она, если бы капитана не ранило. Алексей принял командование на себя и вывел группу. За этот рейд все оставшиеся в живых получили ордена Отечественной войны I степени…