Второго Рима день последний (ЛП) - Валтари Мика. Страница 17

Мои слова произвели определённое впечатление на Джустиниани. Наверно, он и раньше знал большую часть того, что я ему рассказал. Но теперь он услышал это от непосредственного свидетеля.

– А янычары?– спросил он. – Я имею в виду не простых солдат. Расскажи мне про их командиров.

– Янычары, естественно, хотят войны,– ответил я. – Ведь это их единственная профессия. Они – сыновья христиан, воспитанные в Исламе. Им нельзя жениться и покидать свой лагерь. Им даже запрещено учиться ремеслу или какой-либо профессии. Конечно, они были очень огорчены, когда эмир Карамании подчинился султану, и не дошло до войны, на которую они рассчитывали. Мехмед позволил им скандалить и переворачивать котлы пинками. Сам он скрылся в шатре и не показывался три дня. Какие-то купцы продали ему невольницу – гречанку, увезённую с неизвестного острова. Это была восемнадцатилетняя девушка, красивая как ясный солнечный день. Звали её Ирина. Султан провёл с ней трое суток, не показываясь людям. Янычары шумели и выкрикивали оскорбления перед его шатром. Они не хотели султана, который вместо войны предался восторгам любви и пренебрегал даже молитвами ради любовницы. Командиры уже не имели на них никакого влияния. Скорее всего, они и не желали их сдерживать.

– Я слышал об этом событии,– перебил меня Джустиниани. – Оно лишь доказывает жестокость и несдержанность Мехмеда.

– Жестокость – да. Но не несдержанность,– ответил я. – Это была хладнокровно спланированная игра незаурядного актёра. Когда взбешённые янычары в слепой ярости попереворачивали свои котлы, он, наконец, вышел из шатра с розой в руке и заспанным лицом, каждым жестом изображая нерешительного и смущённого юнца. Янычары рычали от смеха, глядя на него. Они стали швырять в него конский помёт, бдительно, однако, следя, чтобы не попасть. Они кричали: «Какой ты султан, если предпочитаешь розу мечу?» Тогда Мехмед крикнул им в ответ: «Эх, братья, братья! Вы так говорите, потому что не видели её. Если бы вы её увидели, то не осуждали меня». Это ещё больше раздразнило янычар, и они стали кричать: «Покажи нам свою гречанку! Покажи нам её и тогда, возможно, мы тебе поверим». Мехмед лениво зевнул, вернулся в шатёр и выволок из него смущённую, перепуганную девушку. Она была почти нагая и от стыда прятала лицо в ладонях. Этой картины мне не забыть никогда,– продолжал я. – Бритые, украшенные лишь клоком волос головы янычар, ведь даже свои фетровые шапки они побросали на землю и потоптали, шутовское лицо и хищные с жёлтым блеском глаза Мехмеда, девушка, прекрасная, как весна в Карамании. Мехмед насильно разнял её ладони, содрал с неё остатки одежды и толкнул к янычарам. Они отпрянули, ослеплённые красотой её лица и белым совершенством тела. «Смотрите досыта,– крикнул Мехмед,– смотрите и признайтесь, что она достойна любви султана». Потом лицо его потемнело от бешенства, он отшвырнул розу и приказал: «Принесите мой меч!» Девушка стояла на коленях, склонив голову и прикрывая наготу руками. Когда Мехмед взял меч, схватил её за волосы и одним ударом отсёк голову, так что кровь из шеи брызнула ни ближайших янычар, они не верили своим глазам и закричали от ужаса. Потом передние попятились, чтобы затеряться среди товарищей, быть как можно дальше от Мехмеда. Тогда Мехмед сказал: «Мой меч может разрубить даже любовь! Верьте моему мечу!» Потом он спросил: «Где ваш командир?» Янычары привели своего командира, который прятался в шатре. Когда тот подошёл, Мехмед вырвал у него из руки серебряный ковш, символ командующего, и на глазах янычар ударил изо всей силы в лицо, так, что сломал ему нос и выбил один глаз. А янычары в страхе молчали и пальцем не шевельнули в защиту своего командира. Янычары уже не поднимут бунт,– подвёл я итог. – Мехмед реорганизовал их отряды, увеличив на шесть тысяч за счёт своих сокольничих, чем нарушил старый устав. Янычары получают повышение по службе с возрастом, поэтому он не мог заменить всё их прежнее командование, хотя как-то ночью и приказал убить многих из них. Но будь уверен, он обеспечит своим янычарам почётную роль при штурме Константинополя. И сам получит от этого немалую выгоду. Те из ветеранов и офицеров, которые ему неугодны, падут под нашими стенами. Мехмед никогда не прощает оскорблений. Но он научился ждать подходящего момента.

Я не знал, стоит ли продолжать, не был уверен, сумеет ли Джустиниани понять меня. И всё же сказал:

– Мехмед не человек.

Джустиниани наморщил лоб и вперил в меня свои налитые кровью глаза. Добродушный, бухающий смех застрял у него в горле.

– Мехмед не человек,– повторил я. – Может, он ангел тьмы? Может, он тот, который должен придти? Он отмечен знаками.

– Не пойми меня превратно,– поспешил добавить я. – Если он человек, то он новый человек. Первый в своём роде. Он открывает новое время, новую эпоху. А она породит людей, которых раньше не было. Властелинов Земли, властелинов ночи, которые в своей спесивости и гордыне отвергнут Небо и выберут Землю. Они не станут верить ничему, чего сами не видели или не слышали. В сердце своём они не будут признавать ни людских, ни божеских законов, потому что цель для них станет единственным законом. Они достанут из-под земли холод и жар преисподней и принесут их на землю, заставят силы природы служить им. Они не убоятся ни безбрежности морей, ни глубины небес. Подчинив себе все моря и всю землю, они создадут крылья, чтобы в безумной жажде знаний лететь к звёздам и завладеть ими. Мехмед первый человек из этого поколения. Как ты можешь верить, что сумеешь противостоять ему?

Джустиниани схватился за голову:

– О, господи! Или мало того, что монахи этого города с пеной на губах вопят о конце света? Ещё и мой собственный офицер видит чудесные видения и плетёт невообразимую чушь? Голова моя лопнет, если ты скажешь ещё хоть слово.

И всё же, Джустиниани теперь не говорит о Мехмеде, как о взбалмошном юнце, который хочет головой прошибить стену. Он стал осторожнее в словах и запретил своим людям чересчур похваляться в тавернах, предостерёг их перед недооценкой силы турок. Он даже посетил латинскую мессу, исповедался и смиренно принял отпущение грехов, хотя кардинал Исидор и заверял его, что с момента вступления в должность протостратора Константинополя все грехи ему прощены.

– Так мне будет, что предъявить святому Петру, когда однажды я постучусь в небесные врата,– оправдывался он. – Говорят, старичок, почему-то, стал более суров к нам, генуэзцам. Может, подкупили его венециане?

7 февраля 1453.

В Адрианополе произведён выстрел из пушки, от которого вздрогнул весь мир. Венгр Орбано сдержал слово. Ему удалось отлить самое большое орудие всех времён.

Когда я вернулся домой после трудного дня, мне навстречу вышел мой слуга Мануэль. Щёки у него дрожали. Заламывая руки, он спросил:

– Господин, правда, что у турок есть пушка, которая может разрушить стены Константинополя единственным выстрелом?

Как быстро распространяются слухи в этом городе! Сегодня утром Джустиниани получил первые достоверные сведения о пробной стрельбе.

– Это неправда,– ответил я. – Такую пушку не способен создать никто. Разрушить стены Константинополя может только землетрясение.

– Люди говорят, что пушечное ядро пролетело тысячу шагов, и в месте его падения образовался ров размером с дом,– заикаясь, вымолвил Мануэль. – А ещё земля тряслась за десять тысяч шагов вокруг. Много домов разрушилось в Адрианополе, и у многих женщин случился выкидыш.

– Бабские сплетни, Мануэль,– сказал я. – Ты сам это знаешь.

– И всё-таки, это правда,– заключил он. – Уже те пушки, которые Орбано отлил для крепости султана, могут единственным выстрелом потопить корабль. Один купец из Пера был в Адрианополе и лично измерял каменное ядро новой пушки. Он утверждает, что самый крупный мужчина не сможет обхватить это ядро руками. Он всё ещё оглушён выстрелом и дрожит как старик, хотя ему ещё нет и пятидесяти лет.

– Он дрожит не от орудийного выстрела, а от вина после попойки,– возразил я. – У него было слишком много любопытствующих слушателей, поивших его вином. И после очередной рюмки пушка вырастала сразу на несколько стоп. Завтра она, наверняка, станет такой же длинной, как церковная колокольня.