Таганский дневник. Книга 2 - Золотухин Валерий Сергеевич. Страница 41

За «улицу» Любимов похлопал меня по спине и сказал «спасибо». Мы наладим взаимоотношения работой. Тренирую стук на «10 днях» и под него текстуру укладываю. Сейчас придет Никита со стимулятором — лекарь поневоле.

Господи! Как мне хочется сыграть «Мизантропа» с Олей Яковлевой! Господи, сделай что-нибудь!!

Не потому, что спектакль старый, не хочет возить «10 дней» Любимов. А потому, что он был за красных, а теперь за белых «Били буржуев на разных фронтах!» — пою я, а он мне в ухо «Зря били!»

Суббота, после завтрака

Губенко:

— Заканчиваю гастроли и ухожу из театра в свое любимое кино.

Любимов:

— «Театральный роман» будет не о каком-то МХАТе, а о нас с вами.

Он часто говорит о «ТР». Ему хочется поскорее отделаться от «МТ».

Воскресенье

С галерки вчера крикнули министру: «Что же вы принимаете такой театр в курятнике?» Милена не ответила, сказала: «Давайте лучше поприветствуем гениального Любимова». И тут же в антракте состоялся маленький митинг. Венька все это опишет в «Московских новостях». Он день и ночь строчит отчеты. Губенко, по-моему, и взял его как собственного корреспондента.

Опять Любимов про Критаса и Штреллера:

— А как Штреллер нас вперед ногами вынес со спектаклями Эфроса?

И тут я все-таки впилил:

— Он не один десяток вперед ногами вынес. Он такое молол…

— При чем тут «молол», он — великий мастер.

— Я говорю не о его делах, я говорю о его словах.

— Да разве можно артиста судить по словам! Артиста можно судить только по его делу, по тому результату, что мы видим на сцене. Мало ли что артисты говорят!

Собственно, ради этого откровения я и намекнул на то, что Штреллер много молол, и не исключено, что и про вас, уважаемый мэтр. Я думаю, Любимов понял, что молоть надо осторожно.

Понедельник

Я не знаю, что за тип Любимов, но это великий человек, это великий характер. Нет, он так просто не отдаст свой театр, свое прошлое, настоящее. Он как проклятый, прикованный Прометей, по 7 часов не вставая из-за пульта, репетировал, и действительно репетировал, внося новые и новые коррекции. Это уму непостижимо! Сколько сил, терпения, а значит любви. Любви! Без нее у него бы ничего не получилось, он бы выдохся и сдох. А он все пять спектаклей выходил с нами на улицу, плясал, пел. Он тащил своим примером нас не хуже, чем своей волей, фантазией и режиссерской нагайкой. И труппа встала вчера перед ним, аплодируя, и я с таким чистым и благодарным сердцем, как никогда, любовался им и рукоплескал. Пантомимистка преподнесла ему букет гвоздик.

Он сказал:

— Мне это очень дорого от коллег получить. От зрителей мы привыкли, а от своих получить — это…

Четверг

Накануне Любимов угощал меня икрой и сыром с барского стола, спросил: «Сколько ты дней не пьешь? Только честно! Три? Ну вот, на тебя приятно смотреть».

Горбачев с Филатовым в Китае, вот куда прыгнул Ленька!

Среда, мой день

Я ждал, хотел записывать, а он (Любимов) даже не намекнул на радость возвращения ему гражданства СССР. Значит, не в радость ему этот акт половой. Формулировка — «по просьбе». И все молчат.

Четверг

Губенко советовался, спрашивал: можно ли соглашаться на два-три спектакля в день. Дополнительный гонорар получаем и на троих делим. Согласился, семь бед — один ответ.

Губенко говорил о неготовности «МТ», о том, что не надо торопиться выпускать. Он будет говорить с Любимовым…

Любимов:

— Свиньи родятся без глаз, коровы — без ног. Какие же дети могут получиться?! У женщин берут подписку, чтоб они не рожали. У родственников их не прописывают, и они возвращаются в свои зараженные места.

Вчера похоронили Товстоногова. Ушел на 76-м году замечательный мастер. Царство ему небесное! И о нас, «Таганке», успел доброе слово сказать. Господи! Как не хочется падать с «Маленькими трагедиями», но, кажется, это придется сделать.

«День шестого никогда» — пришли гранки. По первому прочтению немного расстроился, какое-то неудобное, некомфортное ощущение, но сейчас успокоился. Нормально. Эта корявость имеет свой смысл. Пусть будет так. А вообще-то можно с этого света уходить. Лучшего я ничего не сыграю, да и не хочу. Сына бы еще одного родить и внуков дождаться. И все дела мои земные на этом закончить можно. Что может помочь мне в Дон Гуане? Трезвое понимание, что это простая ординарная, ежедневная работа, что это не подвиг Самозванца, что это не кузькинская вершина. Это рядовая, черная работа, которую надо выполнять честно, в меру отпущенного для этого мероприятия таланта. И готовиться к провалу и нехорошим рецензиям — смешают они с дерьмом меня. А те, кто обрушился на меня за Гамлета, восторжествуют. «И он смел претендовать на роль принца Датского!» К этому надо спокойно подготовить свою голову, сердце, душу, ум. Я делаю это ради Любимова, я ему многим обязан, и я разделю с ним успех и неудачу, и свою и его. Я, наверное, выпью сегодня с Фоминым. Хочется проститься с учителем славно. Димка отвезет. Или такси заказать? Но выпить надо. Фомина я люблю и обязан ему многим. Поводырь!

Любимов резко начал утро. По мнению Демидовой, Катя узнала и недовольна решением президиума о гражданстве. Мне же его настроение показалось результатом беседы с ним Николая о неготовности и преждевременности премьеры.

Понедельник

Чуть не забыл, что Денису завтра 20 лет. Это уже серьезно. После первого акта шеф сказал: «Лучше, намного лучше». Потом был банкет, и Любимов с Катей были мрачны. Петька сказал, что у них дома итальянская еда — она вкуснее. После этого все трое покинули банкетный зал. Утешал я себя все эти «премьерные» дни тем, что выпивал и играл Дон Гуана. Если я выпивши его играю, то трезвый тем более…

Четверг

Что меня ждет в Москве, в театре? Надо с Любимовым контакт наладить. Я знал, на что шел.

Губенко успокаивает меня:

— Хорошо, Валерий, в самом деле хорошо! Наглей, наглей все делай — и будет еще лучше.

Уж куда наглей: Золотухин — Дон Гуан!

Вторник

В театре идет бурный худсовет — обсуждают уход Губенко. Выскочил совершенно потерянный, панически расстроенный Ефимович: «Он уходит! Что это такое? Сделайте что-нибудь!!» Нет уж, теперь делайте вы. Надо было для этого выкручивать руки Дупаку! А Коля уходит вовремя… для себя. Биографию себе он сделал — великий гражданин, положил два года на возвращение гражданства Любимову. Теперь давай, дядя Юра, запрягайся по 24 часа в сутки и вытаскивай свое детище. А то тебе за границу хочется, а то тебе заграничной пищи не хватает и условий жизни… Так, дорогой мой, все здесь к твоим услугам, и над тобой не только Демичева, а и Дупака нет.

11-го были в Барановичах. Отказались работать на этом дурацком стадионе — холод ветер. Мы вернулись бы калеками. Вместо того мы сидели у меня в номере, пили коньяк и давали Веньке урюк морали и нравственности. Но с Веньки как с того гуся вода, и больше ничего. Хоть согрелись коньяком и какой-то славной бастурмой или ветчиной. Обратно ехали все вместе, в одном купе. Я на верхней полке.

Это ничего, что я кручу своей жизнью так, что непонятно, чем я в ней пребываю и как гляжусь со стороны. Бог со мной. Со мной ли? Хотя с другой интонацией записано это… «иронически подан Золотухиным Дон Гуан» — вот и все, что я заслужил от критика за свою игру. Но еще не вечер. Еще не сыграл я свою игру. Завтра попробую. Спектакль оценивается по первым откликам как явление художественное. Это главное. Я ведь и шел в него, зная, что не сорву славы дополнительной, а исключительно за ради Любимова. Помог ли я ему? Не знаю, но как умею, так и играю, по-другому будет завтра. Господи, сподобь! И партнеров моих.